Посещение Болоньи в июне 1819 года позволило Байрону ознакомиться с картинами Доменикино и Гвидо Рени, а также напомнило о бренности земной жизни почти в резонанс с его известным стихотворением “Надпись на кубке из черепа”.
В письме Джону Мэррею от 7 сентября 1819 года он пишет:
"Сегодня утром я осматривал картины знаменитых Доменикино и
Гвидо, и нашел обоих превосходными. Потом я отправился на прекрасное
болонское кладбище за городскими стенами и кроме самого кладбища,
удивительно красивого, видел еще custode [сторожа] —чудака, напомнившего мне могильщика из “Гамлета”. У него имеется коллекция черепов капуцинов, с наклейками на лбу; взяв один из них, он сказал:
"Вот это был брат Дезидерио Берро, умерший сорока лет — один из лучших моих друзей. После его кончины я выпросил у монахов его голову, и они мне её дали. Я держал её в извести, а затем выварил. И вот она, в отличной
сохранности, и все зубы целы. Это был умнейший человек и очень весёлый.
Куда бы он ни приходил, он приносил с собой радость, а если кто, бывало,
загрустит, то при взгляде на него снова развеселится. Он так бодро ходил,
что вы приняли бы его за танцора — а шутил, — а смеялся! О, это такой
был монах, какого я больше не видал и не увижу!"
Он рассказал мне, что сам насадил все кипарисы на кладбище, что очень
привязан к ним и к своим покойникам и что с 1801 года там похоронено
пятьдесят три тысячи человек. Показал наиболее старинные надгробия
и среди них — могилу одной двадцатилетней римлянки, увенчанную
бюстом работы Бернини. Это была княжна Барберини, умершая два века
назад; он сказал, что когда могилу разрыли, волосы её оказались целы и
“блестели, как золото”".
Доменико Дзампьери (1581-1641) - болонский художник, известный как Доменикино.
Гвидо Рени (1575-1642) — болонский художник.
Джованни Лоренцо Бернини (1598-1680) — итальянский скульптор и архитектор.
Камилла Барберини (?-1609) — урождённая Барбадори; мать папы Урбана VIII.
Обострённая неприязнь (если не сказать жёстче) к Англии проявляется буквально в каждой строке этого письма к Мэррею:
"Я убеждён, что мои кости не найдут покоя в английской земле, а прах не смешается с её землёю. Если бы я мог думать, что у моих друзей хватит низости перевезти мои останки в вашу землю, мне кажется, эта мысль свела бы меня с ума на смертном одре. Я не хотел бы даже кормить ваших червей".
Увы, но похоронили тело Байрона всё-таки в Англии. Хорошо, что он об этом не узнал.
В июне 1819 года Байрон, встревоженный вестями о состоянии здоровья Терезы Гвиччиоли, приехал из Болоньи к своей возлюбленной в Равенну. Вот что он пишет Хоппнеру 20 июня 1816 года:
"Не могу сказать, когда вернусь в Венецию... всё зависит от Дамы [Терезы Гвиччиоли], которую я застал тяжко больной, в постели; она кашляла кровью и т.д.; это всё утихло, зато нечто другое возобновилось. После выкидыша она сильно похудела, и все окружающие были убеждены, что она не выздоровеет — однако они ошиблись..."
Ричард Белгрейв Хоппнер (1786—1872) — английский консул в Венеции.
Далее в этом письме Байрон описывает, как он устроился в Равенне:
"Она отлично умеет всё устраивать, хотя обстановка неудобна (двери без засовов, чёрт бы их побрал), и мы подвергаемся большому риску (хорошо ещё, что дело происходит в часы послеобеденного сна), да и негде, кроме большой гостиной его собственного палаццо. Так что если в один прекрасный день мне всадят в горло стилет, я ничуть не удивлюсь.
Его я совершенно не могу понять, — он часто меня навещает и катает
(как лорд-мэра Уиттингтона) в карете, запряжённой шестернёй.
По-видимому, он находится у неё в полном подчинении — как, впрочем, и я.
Здешняя публика нам сильно дивится, потому что он всегда ревновал своих
жён — эта у него третья. Говорят, он самый богатый человек в Равенне,
но любовью не пользуется.
В нашей незаконной любовной связи нам помогает патер, горничная,
мальчик-негритёнок и подруга — но это сопряжено с некоторой
опасностью, особенно сейчас, когда подруга и патер отлучились на несколько дней из города и некоторые предосторожности доверены горничной и негритёнку".
Ричард Уиттингтон (1354-1423) — трижды был лорд-мэром Лондона; по преданию, происходил из бедной семьи, случайно разбогател и стал мэром, но на самом деле его родители были дворянами, и мальчик в детстве совсем не бедствовал — просто он был удачливым дельцом, пожертвовавшем своё состояние для помощи неимущим.
Историю своих прошлых отношений с Маргаритой Коньи наш герой очень подробно изложил в послании к Джону Мэррею от 1 августа 1819 года. Настолько подробно, что я не рискую пересказать их вам своими словами — лучше Байрона я всё равно не расскажу. Поэтому я отсылаю заинтересованных лиц к изданию:
Байрон. "Дневники. Письма". Серия "Литературные памятники". Издательство Академии наук СССР, Москва, 1963.
Упомянутое письмо Байрона начинается на странице 172, но имя Маргариты Коньи появляется только на следующей странице.
Увлекательного вам чтения!
"...как несправедливо заставлять меня платить долги — вы не представляете себе, как это мне больно".
"Ни один итальянец не ненавидит австрийцев больше, чем я; австрийцы кажутся мне самым противным племенем под небесами, если не считать англичан".
В октябре 1819 года Байрон всё ещё не уверен в успехе своего “Дон Жуана” и в письме к Дугласу Киннэрду от 26 октября 1819 года настаивает:
"Что касается “Дон Жуана”, признайтесь,— ну признайтесь же, пёс вы
этакий, будьте честны,— что это вершина подобных писаний — оно,
может и похабно, но разве язык не хорош? Оно, может, и непристойно, но
разве это не сама жизнь, не то самое, настоящее? Разве мог написать это
человек, который сам не жил в свете? — и не шалил в дилижансе — в
извозчичьем экипаже — в гондоле — у стенки — в придворной карете —
в vis-ä-vis [экипаже] — на столе — и под столом?"
Прошло девять месяцев от предыдущего письма к Киннэрду, и 20 июля 1920 года Байрон сообщает своему другу о разводе Терезы с мужем:
"Госпожа Гвиччиоли разошлась с мужем (по решению папы) и будет
получать от него тысячу двести крон в год; по здешним местам это недурная
сумма для одинокой женщины — около трехсот фунтов на английские
деньги, но в Англии она была бы равноценна примерно тысяче. Это
длинная история. Он хотел застращать нас, но это ему не удалось — ни с
дамой, ни с джентльменом. Говорят, что он со мной разделается — таков
обычай...
Пусть делает, что хочет, но советую ему не промахнуться; если попытка будет неудачна, второго случая ему не представится. Что можно одному, то можно и другому. Мне легко будет узнать, чьих рук это дело, и я пристрелю его на месте, если он не пристрелит меня.
Я не принимаю никаких мер предосторожности (они бесполезны) и
только беру с собой пистолеты, когда езжу по вечерам в лес..."
О дальнейшем развитии замысла своего “Дон Жуана” Байрон сообщает в письме Джону Мэррею от 16 февраля 1821 года:
"Пятая песнь Д [он] Ж[уана] вовсе не последняя, а, напротив, ещё
только самое начало. Я хочу послать его вокруг Европы и приправить рассказ надлежащей смесью осад, битв и приключений; а кончит он, подобно Анахарсису Клоотсу, участником французской революции. Сколько для этого понадобится песен, я не знаю; и не знаю, закончу ли я их (даже если буду жив); но таков мой замысел; я хотел, чтобы в Италии он был Cavaliere servente [любовник, поклонник, чичисбей], в Англии— причиной развода, а в Германии — сентиментальным “юношей с вертеровской миной”; всё это для того, чтобы высмеять светские нелепости каждой из этих стран, а его показать все более gate и blase [избалованным и пресыщенным] с возрастом, как оно и должно быть. Я не решил
только, кончить ли ему в аду или в несчастливом супружестве, не
зная, что из них хуже. Согласно испанской легенде, это должен быть ад;
но возможно, что это лишь аллегорическое изображение второго. Теперь
вам известен мой замысел".
Анахарсис Клоотс (1755—1794) — настоящее имя Жан Батист дю Валь-де-Грас [Гнаденталь], барон де Клоотс; философ-просветитель, публицист и
политический деятель; гильотинирован в марте 1794.
На некоторое время Байрон опять вернулся к дневнику, но исписав почти за два месяца целую тетрадь, бросил это дело. Приведу несколько выдержек из этого дневника.
8 января 1821 года:
"Интересно, как покажут себя итальянцы в настоящем бою. Мне иногда кажется, что они, как ружьё пресловутого ирландца (которому кто-то всучил кривое ружье), годятся только для “выстрелов из-за угла”; по крайней мере в последнее время они упражнялись именно в этом. И всё же в этом народе заложены отличные качества и благородная отвага, которую только надо бы направить".
14 января 1821 года:
"Работал над трагедией. Выпил стакан грога. После долгой скачки под дождём и такой порции сочинительства нужно было чем-то поднять мой дух, а опиум я теперь люблю меньше, чем прежде. Поэтому я смешал стакан спирта и воды и сейчас его опорожню. Впрочем, все вина и крепкие напитки действуют на меня странно. Они успокаивают, но делают меня мрачным — мрачным в самый момент их действия, и едва ли веселят потом".
Вот выдержки из письма к Томасу Муру от 28 апреля 1821 года:
"Леди Ноэль [жена Байрона] действительно была опасно больна; но утешьтесь, сейчас она вновь опасно здорова".
Далее Байрон печально пишет об окончании итальянских попыток совершить революцию:
"Мне нечего сообщать. Как сказала на днях одна очень хорошенькая
женщина, со слезами на глазах садясь за клавикорды:
"Увы! Итальянцам остается снова сочинять оперы".
Боюсь, что им удается только это, да ещё макароны, и что
“костюм шута — единственный достойный их наряд” [Шекспир. “Как вам это понравится”, II, 7].
Но остались ещё и среди них люди, сильные духом".
В следующем письме Томасу Муру от 3 мая 1821 года Байрон касается вопросов литературной полемики своего времени, а затем говорит о поэзии Поупа:
"Что касается Поупа, то я всегда считал его величайшим из наших
поэтов. Все прочие — варвары, поверьте мне. Это — греческий храм, а
вокруг него, с одной стороны — готический собор, с другой — турецкая
мечеть и всевозможные фантастические пагоды и часовни. Можете, если
угодно, называть Шекспира и Мильтона пирамидами, но я предпочитаю
храм Тезея или Парфенон груде обожжённого кирпича".
Мизантропическое настроение Байрона, особенно по отношению к своим соотечественникам, со временем только усиливалось, и в письме к Томасу Муру от 10 сентября 1821 года он обливает грязью целую страну:
"Швейцария — гнусная страна себялюбивых и грубых свиней, занявшая самую романтическую местность на земном шаре. Я всегда терпеть не мог тамошних жителей, а ещё меньше — английских туристов; вот почему, справившись о жилье для нас и узнав, что во всём женевском и других кантонах расселились англичане, я немедленно отказался от намерения туда ехать и убедил семью Гамба сделать то же самое".
С течением времени настроение Байрона не улучшается, и в письме к Джону Меррею от 3 ноября 1821 года он пишет:
"...прошу не посылать впредь никаких рецензий. Я не хочу читать ни
плохих, ни хороших. Вальтер Скотт уже тринадцать лет не читает
рецензий на свои сочинения".
Однако в письме к Томасу Муру от 3 марта 1822 года Байрон считает необходимым заступиться за репутацию Шелли:
"Что касается бедняги Шелли, который тоже представляется вам и
всему свету каким-то чудовищем, то я знаю его за самого кроткого и
наименее эгоистичного из людей — который больше чем кто-либо из
известных мне лиц отдавал людям и денежных средств, и душевных сил.
С его философскими взглядами я не имею и не хочу иметь ничего общего".
А 8 августа 1822 года Байрон сообщает Муру о гибели Шелли:
"До вас вероятно уже дошло известие о том, что Шелли и ещё один
джентльмен (капитан Уильямс) утонули с месяц назад (вчера как раз
исполнился месяц) во время шквала в заливе Специя. Вот ушёл ещё один
человек, относительно которого общество, в своей злобе и невежестве,
грубо заблуждалось. Теперь, когда уже ничего не поделаешь, оно, быть
может, воздаст ему должное".
Эдвард Эллеркер Уильямс (1793-1822) — отставной офицер; подружился с Шелли в январе 1821 года.
Тела Шелли и Эдвардса нашли через несколько дней после их гибели, а опознал трупы их общий друг Джон Трелони: Эдвардса — по шарфу и ботинку, а Шелли — по томику Софокла в его кармане. Так как никто не знал о том, что делать с их телами, то трупы закопали на берегу в песке до распоряжения местных властей, а позднее Трелони с Байроном организовали кремацию тела Шелли прямо на берегу моря.
Тело Уильямса было кремировано 15 августа, и его прах жена отправила в Англию. Прах Шелли захоронили в Риме на протестантском кладбище.
Эдвард Джон Трелони (1792-1881) - писатель и авантюрист; приятель Шелли и Байрона.
27 августа 1822 года в письме к тому же Томасу Муру продолжается тема гибели Шелли и описывается его кремация:
"Мы сожгли на берегу тела Шелли и Уильямса, чтобы их прах можно
было перевезти и предать настоящему погребению. Вы не можете себе
представить необычайное впечатление, производимое погребальным
костром на пустынном берегу, на фоне гор и моря, и странный вид, который
приобрело пламя от соли и ладана. Тело Шелли сгорело целиком, кроме
сердца; оно никак не загоралось, и теперь сохраняется в винном спирте...
В кармане у Шелли была вовсе не Библия, а стихи Джона Китса.
Впрочем, в этом не было бы ничего странного, так как он был большим
поклонником Библии как литературного произведения".
Томик Китса был получен Шелли буквально накануне его смерти от Ли Ханта, а вот на томике Софокла имелись пометки, сделанные рукой Шелли.
Джеймс Генри Ли Хант (1784-1859) — английский писатель и издатель; приятель Шелли и Китса.
Хотя Байрон намеревался сражаться за независимость Греции, он отдавал должное и их противникам. В письме Джону Баурингу от 12 мая 1823 года Байрон писал:
"Турки, как это видно из всех прежних войн, народ упорный, и они
будут возобновлять атаки годами, даже если их побьют, как надо надеяться".
Джон Бауринг (1792-1872) — английский политик, чиновник, писатель и журналист; губернатор Гонконга 1854-1859.
Переезд в Грецию приоткрыл Байрону глаза на тех, за свободу которых он собирался бороться. Находясь в Кеффалонии Байрон в своём дневнике от 28 сентября 1823 года записывает:
"Хуже всего в них то, что они (тут мне придется употребить грубое
выражение, потому что только оно соответствует истине) — хуже всего то, что они так чертовски лживы; подобная неспособность говорить правду не
видана со времён Евы в райских кущах. Недавно один из них сетовал,
зачем в английском языке существует так мало оттенков для
отрицательного ответа; тогда как грек, благодаря особенностям своего скользкого языка, может так плавно переходить от “нет” к “да” и vice versa [наоборот], что увильнёт от чего угодно и всё же оставит лазейку, в которую
клятвопреступление может проскользнуть никем не замеченное. Это — собственные слова этого джентльмена, и сомневаться в них можно только потому, что “Эпименид сам был критянином”, как гласит известный силлогизм. Конечно, со временем они могут исправиться".
Вот этот силлогизм:
"Все критяне лгуны,— сказал Эпименид. Эпименид — критянин. Следовательно, он лгун".
Эпименид (VII-VI века до Р.Х.) - древнегреческий поэт, жрец и толкователь прошлого; предфилософ.
На этом я заканчиваю публикацию отрывков из дневников и писем Лорда Байрона, которые могли бы представлять интерес и для широкой публики.
Позволю себе сделать несколько дополнительных замечаний.
Тереза Гвиччиоли и Байрон расстались, когда наш герой отправился в Грецию, откуда он уже не вернулся. А графиня прожила долгую и насыщенную жизнь, не забыв опубликовать воспоминания о жизни Байрона в Италии.
В наследии Лорда Байрона существуют опубликованные рукописи под названиями “Мой словарь” и “Разрозненные мысли”, которые он вёл в 1821 и 1822 годах. Отрывки из них я, возможно, опубликую, но не раньше осени текущего года. Там не только мысли великого поэта, но и множество любопытных и забавных ситуаций, которые зафиксировал наш герой.
Роман “Дон Жуан” к сожалению, остался неоконченным...
Мысли и наблюдения Лорда Байрона, а также факты из его жизни. Часть IV
(Продолжение следует)
© Виталий Киселев (Старый Ворчун), 2023
