Английский писатель, рассказчик и путешественник Огастес Хейр (Хэйр) практически не известен современному читателю, как в России, так и у себя на родине в Англии. Нет, там его, конечно, знают больше. Например, известный теперь и у нас, английский журналист и путешественник Генри Мортон в своих книгах часто ссылается на отзывы Хейра о посещённых тем местах.
Не обходится без упоминаний о Хейре и литература про привидения, о которых так много рассказывал он в своих воспоминаниях.
Остальным читателям про Огастеса Хейра рассказал Сомерсет Моэм в своём несколько автобиографическом очерке, который называется “Огастес”. Именно из этого источника я и позволил себе позаимствовать несколько отрывков, которые характеризуют не только личность Огастеса, но и некоторые черты английской жизни XIX века.
Огастес Джон Катберт Хейр (Hare, 1834-1903), но иногда его фамилию транскрибируют как Хэйр.
Генри Канова Воллам Мортон (1894-1979) – английский писатель и путешественник.
Уильям Сомерсет Моэм (1874-1965) – английский писатель.
Начну с прямой цитаты самого Огастеса Хейра, неплохо характеризующей нашего героя:
"Настоящий джентльмен знает своё место и занимает его без раздумий и колебаний".
Моэм считает, что
"Огастес считал себя не профессиональным литератором, а скорее джентльменом, который из чисто альтруистических соображений пишет книги, призванные помочь путешественникам с пользой насладиться красотой природы и искусства. Поскольку он издавал их за собственный счёт, они, вероятно, приносили ему значительные суммы".
В последние годы своей жизни Огастес Хейр перестал вести светский образ жизни и засел за написание мемуаров. В 1896 году вышли в свет первые три тома “Истории моей жизни”, в 1900 году – ещё три тома.
Моэм пишет:
"Редко какая книга удостаивалась такой единодушной враждебности критиков, но, надо признать, что если жизнеописание, пусть даже великого человека, выходит в шести томах, по пятьсот страниц каждый, то в нём легко найти, к чему придраться".
Приведу лишь несколько отзывов из изданий того времени.
Журнал “Saturday Review” назвал эту книгу памятником самодовольству и счёл её абсолютно лишённой такта.
“Pall Mall Gazette” выражала искреннее сочувствие человеку, придававшему хоть какое-то значение жизни столь заурядной.
Колумнист “The National Observer” в жизни не встречал автора столь многословного и самодовольного.
А “Blackwood's Edinburgh Magazine” вообще интересовался:
"Мистер Огастес Хейр? Кто это такой?"
Моэм пишет, что подобные отзывы не могли расстроить героя нашего очерка:
"Он написал книгу для себя и для своих родственников так же, как он написал “Историю двух благородных жизней” для высших слоёв общества, а не для широкой публики. Я полагаю, ему просто не пришло в голову, что в данном случае лучше было бы издать её самостоятельно. Даже после выхода в свет трёх последних томов он нисколько не смутился холодным приёмом и до конца жизни продолжал работать над воспоминаниями. Но благочестивых издателей на эту объёмную рукопись уже не нашлось".
Сам Моэм благородно отмечает достоинства “Истории моей жизни”:
"В эти шесть томов Огастес включил истории про привидения и прочие сверхъестественные явления, которые любил рассказывать замирающим от волнения дамам. Среди них есть просто замечательные".
Вместе с тем Моэм отмечает, что интересные истории, рассказанные Хейром,
"погребены под грудой скучных банальностей".
Он считает, что если бы автор воспоминаний использовал свои материалы для написания двух томов вместо шести, то могла бы получиться интересная книга.
Перейдём теперь всё-таки к личности самого Огастеса Хейра.
Когда Сомерсет Моэм гостил у Хейра, он обратил внимание на то, что некоторые молитвы, которые читал хозяин дома, например, перед обедом, звучат несколько непривычно. Заглянув в молитвенник Хейра, Моэм обнаружил, что некоторые строки аккуратно зачёркнуты.
Огастес Хейр своеобразно разъяснил свою позицию:
"Я вычеркнул все фразы, прославляющие Бога. Бог, разумеется, джентльмен, а ни одному джентльмену не понравится слушать славословия в свой адрес. Это бестактно, неуместно и вульгарно. Я думаю, такое преувеличенное низкопоклонство для него оскорбительно".
Распорядок дня в загородном поместье английского джентльмена в конце XIX века представляет определённый интерес, и я передаю слово Моэму:
"Ровно в восемь утра горничная в шуршащем платье из набивной ткани и наколке с широкой лентой вносила в комнату чашку чая и два тоненьких кусочка хлеба с маслом и ставила на столик у кровати. Зимой следом за ней являлась другая служанка, тоже в набивном платье, но уже не в таком шуршащем и сияющем; она выгребала из камина вчерашние угли, раскладывала дрова и разжигала огонь. В половине девятого горничная заходила снова, держа в руках маленький бидон горячей воды. Она опорожняла таз, в котором вы слегка ополоснулись накануне вечером, перед тем как лечь в постель, выливала туда содержимое бидона и накрывала полотенцем. Пока она этим занималась, вторая служанка расстилала белую клеенку, чтобы вода не проливалась на ковер, и устанавливала на неё — прямо напротив горящего камина — сидячую ванну. По обе стороны размещались два больших кувшина — с горячей и холодной водой, мыльница на подставке и банное полотенце. Затем горничные удалялись. Нынешнее поколение, наверное, никогда не видело сидячей ванны. Это была круглая лохань около трёх футов в диаметре и примерно восемнадцати дюймов глубиной со спинкой, доходившей до лопаток. Снаружи она была покрыта тёмно-желтой эмалью, а изнутри выкрашена в белый цвет. Поскольку места для ног не хватало, они свисали наружу и, чтобы их помыть, требовалось проявить чудеса гибкости и сноровки. А со спиной дело обстояло и того хуже: её можно было лишь полить водой из губки. В таком положении не понежишься, вытянувшись во весь рост, как в обычной ванне, и, если отсутствие комфорта лишает вас привычных пятнадцати минут приятных и плодотворных размышлений, то в девять часов, когда звонит звонок к завтраку, вы уже полностью готовы спуститься к столу, и это единственное преимущество данной конструкции".
В те далёкие времена было принято, что если вас пригласили на ужин, то через неделю следовало нанести визит вежливости хозяйке дома.
Однажды в кругу друзей, которые знали Хейра, Моэм рассказывал о затруднениях, связанных с подобными визитами:
"Случалось, что, когда дворецкий открывал мне дверь, я от волнения забывал имя дамы, к которой шёл. Рассказав об этом, я добавил, что, когда я поведал Огастесу о моём смущении, он ответил:
"Когда со мной такое случается, я просто интересуюсь:
“Её светлость дома?”",
и никто ни о чём не догадывается".
Все рассмеялись и сказали:
"Ах, в этом весь Огастес"!
Однажды после уикенда, проведённого у Хейра, Моэм получил записку от хозяина дома:
"Мой дорогой Вилли! Вчера, вернувшись с прогулки, вы сказали, что вас мучит жажда, и попросили чего-нибудь, чтобы промочить горло. Я никогда прежде не слышал от вас подобной вульгарности. Джентльмен никогда не попросит “промочить горло”, он может только попросить “что-нибудь выпить”. Искренне любящий вас Огастес".
Когда Моэм сказал Хейру, что ездил куда-то на автобусе, тот довольно сухо ответил:
"Я предпочитаю именовать упомянутый вами вид транспорта омнибусом".
Моэм возразил, что ведь Хейр не называет кеб кабриолетом, и получил отповедь:
"Это только потому, что люди сегодня стали очень невежественны и могут меня неправильно понять".
Следует заметить, что Огастес Хейр был твёрдо убеждён в том, что со времён его юности манеры людей стали значительно хуже. В качестве примера Хейр любил рассказывать историю о герцогине Кливлендской:
"Она снимала Остерли-парк и принимала множество гостей. Будучи хромой, она передвигалась, опираясь на трость чёрного дерева. Однажды, когда вся публика сидела в гостиной, герцогиня поднялась с места. Некий молодой человек, полагая, что она хочет позвонить в звонок, вскочил на ноги и сам позвонил за неё.
Герцогиня так ужасно рассердилась, что стукнула его палкой по голове.
"Сэр, ваша назойливость не имеет ничего общего с вежливостью", —
воскликнула она.
"И была совершенно права", —
заметил Огастес, а затем с благоговейным трепетом добавил:
"Ведь вполне возможно, она намеревалась удалиться в ватерклозет".
Его приглушенный тон как бы намекал, что даже герцогини отправляют естественные надобности.
"Она была настоящая аристократка", —
продолжил он. —
"Теперь уже ни одна дама себе не позволит, стоя, как она, на Бонд-стрит, хлестать лакея по щекам".
Катерина Люси Вильгельмина Паулетт (1819-1901) – герцогиня Кливлендская.
Когда Огастес Хейр гостил у лорда Элиота, то хозяин лично встретил гостя на станции, а потом совершенно замучил Хейра тем, что хотел непременно показать тому каждую дорожку в парке и каждую картину в доме.
В своём дневнике Хейр записал:
"Невозможно показать всё сразу, но лорд Элиот, видимо, об этом не догадывается".
Эдвард Гренвилл Элиот (1798-1877) – 3-й граф Сен-Жермен (Earl of St Germans).
Со знаменитыми литераторами Огастес Хейр общался мало, и я приведу почти полный перечень подобных встреч.
Когда Хейра представили Вордсворту, поэт прочитал ему несколько своих стихотворений, и Огастес отметил, что это было сделано “превосходно”.
Хейр также сказал, что Вордсворт больше говорил о себе и своём творчестве, и
"у меня сложилось впечатление, что он не то чтобы тщеславный, но самовлюблённый".
Различие здесь в том, что тщеславный человек интересуется вашим мнением о нём, а самовлюблённый – нет.
Уильям Вордсворт (1770-1859) – английский поэт.
Интересен взгляд Хейра на Теннисона:
"Теннисон выглядел старше, чем я ожидал, и потому его неряшливый вид не имел особого значения. Он казался неуклюжим и неотёсанным, и во всём его облике не было ничего поэтического; складывалось впечатление, что его интересует лишь суровая проза жизни".
Теннисон уже слышал о Хейре, как о занимательном рассказчике, и захотел послушать его истории, но оказался
"чрезвычайно плохим слушателем и постоянно перебивал меня своими вопросами... В целом же, взбалмошный поэт произвёл на меня скорее благоприятное впечатление. Когда тебя окружает такое море лести, трудно не сделаться эгоистом".
Альфред Теннисон (1809-1892) – английский поэт, любимый поэт королевы Виктории.
Поэт и драматург Роберт Браунинг (1812-1889) не произвёл на Хейра благоприятного впечатления, так же как, впрочем, и Карлейль:
"Он жаловался на здоровье, вертясь и ёрзая в кресле, и под конец сказал, что худшее наказание дьяволу — заставить его вечно жить с таким желудком, как у самого Карлейля".
Во время второго посещения, Карлейль, по словам Моэма,
"говорил не умолкая; он погружался в такие глубины сравнений, где слушателям невозможно было за ним уследить, и при этом довольно часто терял почву под ногами".
Томас Карлейль (1795-1881) – английский писатель, историк и философ.
Встречался Хейр и с молодым Оскаром Уальдом, про которого ему рассказали забавную историю:
"Однажды Уайльд спустился к завтраку очень бледный.
"Вы не заболели, мистер Уайльд?" —
вежливо поинтересовался кто-то из присутствующих.
"Нет, я не болен, просто устал", —
ответил он.
"Вчера я подобрал в лесу примулу. Бедняжке было так плохо, что я глаз не сомкнул, ухаживая за ней всю ночь".
Сэр Оскар Фингал О’Флаерти Уиллс Уайльд (1854-1900).
О литераторах, не имевших большого веса в обществе, Огастес Хейр отзывался довольно пренебрежительно. Он часто встречал в обществе Абрахама Хейварда, о котором написал:
"Поскольку мистера Хейварда постоянно приглашали те, кто боялся его остроумия, он неизменно мог рассчитывать на внимание публики, и, в целом, послушать его стоило".
Правда, ни одной реплики этого литератора Хейр так и не записал.
В другой раз Хейр написал, что Хейвард
"работавший в ранней юности помощником скромного провинциального поверенного, всегда считал наивысшим благом возможность вращаться в аристократических кругах. Став литератором, Хейвард воплотил свою мечту: как правило, он был блестяще остроумен и прекрасно осведомлён, невероятно насмешлив и очень груб".
Абрахам Хейвард (Hayward, 1801-1884) – английский литератор.
В заключение этого очерка я приведу поучительную историю о встрече молодого писателя Моэма с герцогом Аберкорном, рассказанную самим писателем:
"Я сидел рядом с пожилым джентльменом, про которого мне было известно, что это герцог Аберкорн. Он спросил, как меня зовут и, когда я ответил, сказал:
"Мне вас характеризовали как очень толкового молодого человека".
Я скромно, как полагается, ответил, и он вынул из кармана большой портсигар.
"Любите сигары?" —
спросил он меня, открывая моему взгляду ровный ряд крупных “гаван”.
"Очень", —
ответил я.
Я не решился сказать, что мне они не по карману, и я курю их, лишь когда меня угощают.
"Я тоже", —
сообщил он. —
"Поэтому, когда я иду на обед к вдовствующей даме, я всегда беру из дома свои. И вам советую".
Герцог внимательно осмотрел содержимое портсигара, выбрал одну, поднес её к уху, слегка нажал, чтобы удостовериться в её безупречности, а потом захлопнул портсигар и положил обратно в карман.
Он дал мне хороший совет, и с тех пор, как у меня появилась такая возможность, я всегда им пользуюсь".
Джеймс Гамильтон (1838-1913) – 2-й герцог Аберкорн.
Годфри Харолд Харди: эпизоды из жизни знаменитого математика и его мысли (окончание). Часть II
