Ничто не предвещало появления выпуска, посвященного известному английскому математику Харди, так как в моём архиве был только один анекдот из жизни этого незаурядного человека, который только и ожидал случая, чтобы появиться на свет. Потом этих анекдотов стало два, три... И тут я понял, что совершенно ничего не знаю об этом человеке.
Я немного знал о его многолетнем соавторе Джоне Литлвуде, так как в своё время у меня в руках побывала его книга “Математическая смесь”, но Харди...
Годфри Харолд Харди (Godfrey Harold Hardy, 1877-1947) — английский математик.
Джон Идензор Литлвуд (1885-1977) — английский математик.
Предпринятые мной поиски собрали довольно большое количество любопытного материала, фрагменты которого и составили настоящий выпуск. Это не будет биографией крупного учёного, но это и не сборник анекдотов (хотя, куда уж без них!). Всё же я начну с анекдотической истории из его жизни.
Харди и гипотеза Римана
Одним из ближайших друзей Харди был известный датский математик Харальд Август Бор (1887-1951), родной брат знаменитого физика Нильса Бора. Во время совместной работы Харди и Бор много гуляли, иногда садились на скамейки и записывали результаты своих размышлений – ведь у них всегда был с собой блокнот для записей. Но первой записью в каждом блокноте по настоянию Харди была:
"Доказать гипотезу Римана".
Результатом этих прогулок было множество интересных материалов, но справиться с гипотезой Римана им так и не удалось.
Свои летние каникулы Харди однажды проводил в Дании у Харальда Бора, но когда пришла пора возвращаться в Англию, ему пришлось рассчитывать только на небольшой катер, а воздушного сообщения с Англией тогда ещё не было. Пересекать Северное море на такой посудине было довольно опасно, но другого выхода у Харди в тот момент не было.
Перед отплытием Харди отправил Харальду Бору открытку с текстом:
"Я доказал гипотезу Римана! Г.Х. Харди".
Он рассчитывал, что если катер вместе с ним потонет, то все поверят в то, что он действительно доказал гипотезу Римана.
Но, как говорят, Божинька не фраер, и Харди благополучно вернулся на родину. О том, как он объяснялся потом с Харальдом Бором, история умалчивает.
Известный писатель и учёный Ч.П. Сноу так писал о Харди:
"Харди был чистейшим из чистых математиков. К тому же он был человеком неортодоксальным, эксцентричным, радикальным и охотно говорил буквально обо всём".
Чарльз Перси Сноу (1905-1980) — английский писатель, учёный и общественный деятель.
Харди действительно был довольно эксцентричным человеком с определённым набором странностей.
Так, он терпеть не мог зеркала, и в его жилых помещениях не было никаких зеркал, а в гостиницах он занавешивал зеркала полотенцами.
Харди очень не любил фотографироваться, так что едва ли наберётся с десяток его фотографий.
Сноу об этих странностях Харди писал снисходительно и с уважением:
"В данном случае его поведение выглядело чудачеством…
Его поведение часто разнилось от общепринятого, выглядело странным, но это, по-видимому, было лишь каким-то наслоением, потому что в действительности он вовсе не отличался от нас, разве что был более деликатным, менее надутым и к тому же очень тонким человеком...
Его поведение часто отличалось, причём самым причудливым образом, от нашего, но казалось, что оно исходило от некоторой суперструктуры, наложенной на природу, - суперструктуры, которая ничем не отличалась от нашей, разве что была более деликатной, менее погрязшей в суесловии и обладала более тонкой нервной организацией".
Кстати, Сноу был в дружеских, а одно время и в достаточно близких отношениях с Харди. Как-то Сноу пришёл к Харди утром, когда учёный обычно занимался научной деятельностью. Сноу знал об этом и поэтому пробормотал:
"Надеюсь, не помешал?"
Харди оторвался от своих занятий, улыбнулся и саркастически ответил:
"Как вы непременно должны были бы заметить, ваши надежды не оправдались, и вы помешали. И всё же я всегда рад вас видеть".
В течение большей части своей жизни Харди твёрдо придерживался определённого распорядка дня. Он вставал, по современным понятиям, довольно рано и за завтраком обязательно читал “Таймс”. Если в газете были отчёты о соревнованиях по крикету, то он начинал именно с них, причём изучал их очень внимательно.
Один из его друзей, Дж.М. Кейнс, как-то заметил, что если бы Харди с таким же вниманием каждый день по полчаса изучал биржевые отчёты, то довольно быстро стал бы богатым человеком.
Джон Мейнард Кейнс (1883-1946) — видный английский экономист.
С девяти утра до часу дня Харди занимался своими математическими исследованиями; это в том случае, если в этот день у него не было лекций. Харди утверждал, что четыре часа творческой работы в день — это предел для математика.
Потом следовал второй завтрак, уже в столовой колледжа, после которого он отправлялся: зимой — на закрытый теннисный корт, а летом — на крикетную площадку, где он и сам мог поиграть, или смотрел на проходившие там игры.
Сноу писал:
"Само собой понятно, что летом мы постоянно встречались на университетской крикетной площадке. Огибая гаревую дорожку, он шёл, как всегда, немного раскачиваясь, уверенным широким шагом. Голова опущена, а волосы, галстук, бумаги, которые он держит, — всё развевается и как бы плывёт в воздухе. На него нельзя было не обратить внимания.
"Вот идёт греческий поэт", -
однажды сказал про него какой-то весельчак, когда Харди проходил мимо".
В своей “Апологии математика” Харди написал, что вначале он не собирался выбирать математику в качестве своей профессии. Он мог бы стать, например, историком, но ему повезло с наставником:
"Глаза мне открыл профессор Лав, который учил меня несколько семестров и дал мне первое серьёзное представление о математическом анализе. Но более всего я признателен ему за то, что он, будучи по существу прикладным математиком, посоветовал мне прочитать “Курс анализа” Жордана. Я никогда не забуду то изумление, которое охватило меня при чтении этой замечательной книги, ставшей источником первого вдохновения для столь многих математиков моего поколения, и я впервые понял, что такое математика в действительности. С тех пор я стал и остаюсь поныне - на свой собственный лад - настоящим математиком со здравыми математическими амбициями и подлинной страстью к математике".
Огастес Эдуард Хью Лав (Augustus Edward Hough Love 1863-1940) - английский математик и механик, специалист по математической теории упругости.
Мари Энмон Камилл Жордан (1838-1922) — французский математик.
Став членом Тринити-колледжа в Кембридже, Харди окончательно решил, что он не верит в Бога. С этих пор Харди категорически отказывался посещать церковь даже по такому поводу, как выборы ректора, а с Богом у него оставались особые счёты, как это мы уже видели в истории с гипотезой Римана.
Стандартной шуткой Харди была такая:
"Можно подумать, что у Бога нет более важных дел, чем досаждать Харди".
По поводу отношений Харди с Богом хочу привести ещё парочку анекдотов.
Однажды Харди отдыхал в швейцарском курорте Энегельберг, где собрались хорошо ему знакомые люди: Дьёрдь Пойа и Фердинанд Гонсет. Они частенько играли в бридж, и четвёртым в свою кампанию они брали фрау Пойа. Всё было замечательно, кроме погоды, так как каждый день шли дожди.
Когда настало время Гонсету возвращаться домой, друзья проводили его на поезд, и перед отправлением Харди попросил Гонсета:
"Будьте добры, когда поезд тронется, высуньтесь в окошко и, глядя на небо, крикните:
"Я – Харди!"
Харди рассуждал так: если Бог поверит, что Харди уехал, то он пришлёт хорошую погоду.
Вы не поверите, но после отъезда Гонсета дожди действительно прекратились.
Фердинанд Гонсет (1890-1975) – швейцарский математик и философ.
Дьёрдь Пойа (1887-1985) - венгерский математик.
Другой случай произошёл в Лондоне в середине тридцатых годов XX века. Проходил один важный крикетный матч на стадионе “Lord's”, и бэтсмэн одной из команд пожаловался, что его всё время слепит отражение солнца от какого-то блестящего предмета. Судьи остановили игру и стали осматривать стадион и его окрестности. Окна домов и автомобили вроде бы никаких заметных бликов не давали, да и высоких домов вокруг стадиона не было. Вскоре один из судей обнаружил, что солнце отражалось от большого наперсного креста некоего священника. Судья вежливо попросил священника снять крест, что привело Харди в неописуемый восторг.
Примерно в это же время Харди играл с приятелями в крикет на площадке комплекса “Fenner's”, когда раздались шестичасовые удары колокола расположенной неподалёку церкви. Харди остановился и с горечью произнёс:
" Какое несчастье, что некоторые из счастливейших часов моей жизни я вынужден проводить под звуки римско-католической церкви".
Несколько слов следует сказать и о профессиональной деятельности Харди. Став членом Тринити-колледжа в Кембридже, Харди начал довольно плодотворно заниматься математическими исследованиями, в основном, в области теории чисел. Его работы довольно скоро стали получать признание у коллег, так что его карьера ни у кого не вызывала сомнений и удивлений. В 1906 году он получил право на чтение лекций (6 часов в неделю), а вскоре стал членом Королевского общества.
За первые десять лет своей деятельности Харди получил известность, как крупный математик, но как он сам позднее отмечал, его работам не хватало блеска. В своей “Апологии математика” Харди писал об этом периоде:
"За следующие десять лет я написал много работ, но очень мало из них имели хотя бы какое-то значение: лишь четыре или пять из них я всё ещё могу вспомнить с некоторым удовлетворением".
К этому же периоду относится и знакомство Харди с венгерским математиком Дьёрдем Пойа, который уже появлялся в нашем повествовании. Следующее появление Пойа на этих страницах тоже носит анекдотический характер.
Харди некоторое время работал вместе с Пойа, и во время их совместной работы Пойа выдвинул некую оригинальную идею, которую Харди одобрил. Однако Пойа не спешил развивать свою идею, что не понравилось Харди, который прямо не выказал своё недовольство коллеге.
Харди сделал это несколько позже, когда вместе с другим коллегой он посетил Стокгольмский зоопарк. Там они увидели медведя, сидящего в запертой клетке, а замок висел на дверце снаружи. Медведь подошёл к дверце, потрогал лапой замок, фыркнул, немного порычал и ушёл вглубь клетки.
Харди саркастически заметил:
"Как он похож на Пойа – у того тоже бывают великолепные идеи, но он никогда не доводит их до конца".
(Окончание следует)
