Зато в печати Хвощинская восторженно отзывалась практически обо всех работах Салтыкова-Щедрина, который был для неё непререкаемым авторитетом, хотя в первой половине 60-х годов она негативно отзывалась о многих работах этого автора, считая их недоработанными или сделанными слишком небрежно.
Особенное неодобрение Хвощинской вызвало описание нравов жителей города Глупова.
Кстати, “Записки из мёртвого дома” Достоевского также заслужили неодобрение нашей героини.
С Салтыковым-Щедриным она познакомилась ещё в бытность его вице-губернатором в Рязани в 1858-60 годах, но литературное их сотрудничество началось в 1863 году, когда тот поселился в Петербурге и стал одним из редакторов “Отечественных записок”. Вот тогда и отношение Хвощинской к творчеству Щедрина стало изменяться к лучшему.
Когда Надежда Дмитриевна стала регулярно выступать и в роли критика, то в одном из своих фельетонов, разбирая Щедрина, она восторгается его
"своеобразною речью, его весёлостью, доводящею до ужаса, его красноречием, доходящим до высокого".
В другой раз она говорила о “Господах Головлёвых”, как о
"классическом творении, где всякая подробность, всякий образ... вечно памятные, вечно понятные, вечно живые, обступают, захватывают, влекут своею глубокою правдой, недостижимою простотой, совершенством исполнения".
О Щедрине так писать можно и нужно – ведь это же
свой, а не какой-то там фразёр Пушкин!
Кроме того, Хвощинская считала Щедрина чуть ли не своим наставником и беспрекословно выполняла все его замечания относительно своих рукописей.
Щедрин в свою очередь писал Хвощинской:
"Для журнала нашего особенно дороги Ваши произведения, так как в них публика всегда найдёт для себя отличное и здоровое чтение".
Да и публично Щедрин всегда отзывался очень одобрительно о творчестве В.Крестовского-псевдонима, но вот в письме к Михаилу Матвеевичу Стасюлевичу (1826-1911), редактору журнала “Вестник Европы”, он пишет о нашей героине, что она
"очень хорошая писательница, хотя с давних пор пишет всё одну и ту же повесть".
Впрочем, одной своей фразой Хвощинская вошла в русскую литературу и в русскую историю.
В 1874 году был опубликован её рассказ “Счастливые люди”, который широкая публика практически не заметила. Зато его заметил Некрасов, который и процитировал его немного позднее в своей поэме “Современники”, только подогнав размер.
О чём же я веду речь?
Салтыков-Щедрин в марте 1878 года писал Алексею Михайловичу Жемчужникову (1821-1908), одному из создателей образа Козьмы Пруткова:
"Вы живете за границей и, может быть, думаете, что у нас здесь свободы всякие. Одно у нас преуспеяние: час от часу хуже. Правду сказала Хвощинская: бывали времена хуже – подлее не бывало.
Да, не бывало – клянусь, так! Что-то похожее на бешенство наступило. Завидую Вам, но в то же время и удивляюсь: как Вы можете с таким курсом мириться".
Только благодаря цитированию Н.А. Некрасова это выражение вошло в обиход, но мало кто знает действительного сочинителя этой популярной во все российские времена (увы!) фразы.
Вернёмся к Хвощинской, от пера которой доставалось и Григоровичу, и графу А. Толстому, и Якову Полонскому, и Помяловскому за его бурсаков.
Не понравился Хвощинской и роман Чернышевского “Что делать?” Но так как это произведение было одним из главных знамён либеральной интеллигенции, то свой отрицательный отзыв Хвощинская уже не включала в собрание своих критических работ.
Это был только один из её опытов столкновения с нигилистами.
Писатель Василий Алексеевич Слепцов (1836-1878), начитавшись Чернышевского, в 1863 году создал первую в России коммуну для совместного проживания мужчин и женщин. На Знаменской улице!
Сёстры Хвощинские посетили эту коммуну и выразили своё “ф”. Слепцов не остался в долгу, так что семена, посеянные в душе Н.Д. Хвощинской Щербиной, ещё долго приносили свои плоды.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1870 году в журнале “Дело” появилась критическая статья Николая Васильевича Щелгунова (1824-1891) под названием “Женское бездушие”, в которой творчество В.Крестовского-псевдонима было подвергнуто очень резкой критике.
Щелгунов, правда, отметил талант автора, но он считал, что
"Крестовского можно назвать романистом праздных читателей, имеющих слишком много времени для того, чтобы примеривать на себя страсти и страдания пассивно страдающих героев и героинь, которые и сами мучаются душевно только потому, что у них нет никакого другого дела".
На этом Щелгунов не остановился и продолжал хлестать В.Крестовского-псевдонима:
"Гладкая благоприличность Крестовского, смазывающая вас прозрачным лаком неподвижности, есть философия застоя. Эта скромная благоприличность тиха, как богомолка, и ядовита, как ханжа. С подобным замаскированным злом нужно бороться сильнее и не щадить его, если оно попадается на дороге. В философии Крестовского есть своеобразность. Но это философия гр. Толстого, только более скромная и в женском платье, более безобидная и более деликатная, как женщина, но, в сущности, стремящаяся к той же голубиной непосредственной мудрости и проповедующая всем слабым смирение и покорность".
Позднее Щелгунов понял, что Хвощинская всё-таки является их союзником, и в конце 1874 года отправил ей примирительное письмо.
В 1872 году с аналогичной критикой творчества Хвощинской выступил и Александр Михайлович Скабичевский (1838-1911), который позднее тоже с ней примирился, признав её полезным союзником.
Интересно, а как сама Н.Д. Хвощинская оценивала своё творчество?
Вначале – сомневалась в своём таланте, но когда её начала ласкать “передовая” критика, самомнение Хвощинской настолько окрепло, что она, как мы видели, решительно критиковала почти всех классиков русской литературы.
С партийной точки зрения, разумеется.
Пушкин, видите ли, писал безнравственные стихи. Другое дело – Лермонтов.
Видимо юнкерские поэмы Миши Лермонтова прошли мимо внимания госпожи Хвощинской.
Трудилась, тяжело трудилась Надежда Дмитриевна на литературном поприще, но к концу 70-х годов она не только исписалась, но и начала прозревать.
В 1878 году Хвощинская-Зайончковская писала одной из своих немногих приятельниц:
"Ты понимаешь, что я человек, которому вся эта литературная дребедень надоела, которого она съела, потому что кроме еды, другого результата от неё не получается и не получится. А кроме её – нет ничего. И всё это – черпай из одной себя, пережёвывай, переворачивай в себе и вали куда следует. Позорно и скучно".
Через два года она писала тому же лицу ещё более откровенно:
"Сегодня напишу, а завтра – сама не понимаю. Или (чуть ли не ещё хуже) пойму, но вижу – такая размазня, что самой тошно, никуда не годится. Ну, и мараю, отделываю... Такая беда, что и не перескажешь. Хоть плакать, когда дело к спеху. А оно всегда к спеху для того, кто пишет по десяти, много по двадцати строк в день".
А ведь 15 лет назад она говорила о миллионах букв, написанных за месяц.
В 1881 году Щелгунов решил немного оправдаться за свои прошлые критические высказывания в адрес В.Крестовского-псевдонима:
"В 1870 году, когда было написано “Женское бездушие”, шла борьба крайних политических идей, и вопрос о своих и не своих ставился довольно тесно.
Статья моя, правда, была написана резко, да, ведь, не резко и писать не стоило. И по времени всё это было так и иначе быть не могло.
В теперешнее время подобная статья, конечно, не появилась бы и была бы несправедлива, потому что рамки для своих и не своих порасширились".
То есть, Щелгунов прямо признаёт, что все критические статьи всех демократических изданий были партийным делом, как, соответственно, и оценки творчества публиковавшихся авторов. Превозносили своих или союзников, а на литературные достоинства произведений внимания почти не обращали. Вот почти все эти произведения и сгинули уже в том же XIX веке, несмотря на всю свою прогрессивность, и наши современники их практически не знают, не читают, и читать не собираются.
Как, впрочем, и перехваленный русской интеллигенцией роман “Что делать?”
Лучше бы роман Набокова “Дар” почитали, что ли.
Угасание литературной деятельности В.Крестовского-псевдонима как раз и приходится на конец 70-х годов XIX века. В демократических журналах ещё появлялись положительные отзывы на её творчество, но её произведения уже не вызывали интереса у публики. Даже “Отечественные записки” были вынуждены признать, что творчество Хвощинской ещё очень мало оценено и не получило признания у публики.
В 1883 году демократические писатели попытались возродить интерес к творчеству Хвощинской, и в апреле отметили юбилей прогрессивной писательницы. Ей поднесли адрес, который подписали несколько сотен известных деятелей российской культуры, и часы. Составила текст адреса известная феминистка того времени Мария Константиновна Цебрикова (1835-1917).
В Москве по подписке собрали 700 рублей в пользу Хвощинской, которые ей тоже передали через Цебрикову. Да и Литературный фонд время от времени выделял для В.Крестовского-псевдонима некоторые суммы, однако читатели уже стали забывать про такого писателя.
Сама Надежда Дмитриевна очень переживала, что ей приходилось “принимать милостыню”, а когда в какой-то московской газете появилась статья о сборе денег в её пользу, то она практически перестала выходить на улицу. В Петербурге.
Раз уж речь зашла о деньгах, то стоит сказать, что в 80-е годы среднегодовой доход Хвощинской составлял 1900 рублей, а в 70-е годы – около 1800 рублей. Совсем неплохо для того времени. Допустим, что в 70-е годы она много денег тратила на содержание семьи в Рязани, и это позволяло современникам говорить о тяжёлом материальном положении Хвощинской.
В 1884 году закрылись “Отечественные записки”, которые служили главным источником её доходов: там и гонорары ей выплачивали очень солидные, до 200-250 рублей за лист, да и кредиты беспроцентные она там получала в случае необходимости. Но в том же году умерла мать Хвощинской, так что в Рязань она больше деньги не посылала. Книги же Хвощинской продолжали издавать; кроме того, она стала подрабатывать на переводах. Но денег всё равно не хватало.
Несколько слов о последних годах жизни Надежды Дмитриевны.
В семидесятых годах в Рязани у Хвощинской завязалась тесная дружба с переводчицей Верой Александровной Москалёвой (?-1901), которая в 1876 году переехала в Петербург. После этого Хвощинская год от года стала проводить больше времени в Петербурге, с 1881 года она приезжала в Рязань только на три летних месяца, а в Петербурге поселилась вместе с Москалёвой. С 1884 года, после смерти матери, Хвощинская окончательно поселилась в Петербурге.
Но Петербург уже забыл про Хвощинскую, которая до конца жизни жаловалась на одиночество, на то, что все ёё покинули, что её никто не навещает. Впрочем, Щедрин, в конце жизни тоже часто жаловался на одиночество. Они и умерли в один год.
Прасковья Дмитриевна, младшая сестра Хвощинской-Зайончковской, во всех невзгодах жизни своей сестры, обвиняет Москалёву, которую в своих воспоминаниях называет госпожа М.
Но П.Д. Хвощинская слишком пристрастна в своих воспоминаниях и к тому же всячески пытается обелить себя за недостаток внимания к жизни старшей сестры в её последние годы.
О периоде совместной жизни Хвощинской и Москалёвой в 1881-84 годах Прасковья Дмитриевна знала только по рассказам их общих знакомых:
"Оказалось, что роль хозяйки дома, принадлежавшая ей по всем правам, была не её; старые знакомые, посещавшие её ещё, уже не находили в ней того, что было прежде. Говорили, правда, что она бывала и весела, и оживлена, но это веселье и оживление наводили подчас грусть на её старых друзей — так от него веяло чем-то новым, непривычным для них".
С окончательным переездом Надежды Дмитриевны в Петербург ситуация, по словам Прасковьи Дмитриевны, только ухудшилась:
"Последние пять лет жизни Н.Д., проведённые в Петербурге на глазах всех знавших её прежде, судя по рассказам их, можно назвать самыми печальными. Старые друзья с грустью и со слезами говорят о них. Нежная дружба г-жи М. не оценила и не сплотила вокруг Н.Д. тех, кто четверть века неизменно любил и уважал её. Многие, скрепя сердце, вынося оскорбительную холодность приёма, все-таки бывали ещё, потому что не могли не видеть Н.Д.
Их сдержанная вежливость и холодное равнодушие, вероятно, были не по душе г-же М., всегда стремившейся первенствовать, вследствие чего, относясь к ним недоброжелательно, она перетолковывала многое не в пользу их и вредила им в глазах Н.Д., уже совсем больной. Весь знакомый литературный кружок Н.Д., при полном уважении в ней, перестал посещать её. Сестра горько жаловалась на это в своих письмах ко мне, да и не мне одной...
Отвечая на её письмо, я заметила ей, что люди, прожившие столько лет в полном единогласии с ней, ценившие и уважавшие её, не могут без причины оставить её; говорила, чтобы она обратила внимание и вгляделась бы поближе, нет ли чего, что мешает этим прежним отношениям.
А причина была всё та же. Некоторые говорили мне о ней сами, а о других я слышала через людей, которым тоже говорилось прямо.
Многие обвиняли знакомых Н.Д., находя, что причина слишком ничтожна, чтобы ради её оставлять Н.Д. Но так как справедливость должна быть для всех одинакова, то нельзя не сказать, что люди одной профессии с Н.Д., занятые и трудящиеся, отрывая свободное время и приходя в ней, желали быть и говорить с ней, а не спокойно и терпеливо выслушивать самоуверенные чужие толки, и видеть Н.Д. не тем, чем они столько лет привыкли её видеть. Они ушли, всё также любя её, видя, как она физически разрушается и теряет всю свою прежнюю энергию, поддаваясь чуждому влиянию, ничего общего с ней не имеющему.
Мне лично говорил г-н К., московский издатель, что, приехав в Петербург с целью предложить Н.Д. переводы Ж. Санда, он уехал от неё отуманенный, не сказавши с ней почти ни слова, потому что находившаяся там дама перебивала и говорила за Н.Д., употребляя постоянно слово “мы”. Упомянутая дама испортила все дело: К. уехал, не предложив работы".
К. – это известный московский издатель Михаил Никифорович Катков (1818-1887).
С 1885 года Хвощинская много болела, с 1887 года перестала выходить на улицу, и постоянно нуждалась в деньгах.
В 1889 году Литературный фонд взял Хвощинскую на своё попечение и 24 мая её перевезли на дачу в Петергофе, где она и скончалась 8 июня.
Похоронили Надежду Дмитриевну Хвощинскую-Зайончковскую 10 июня на Петергофском кладбище на средства Литературного фонда. На похоронах почти никого не было.
В 1890-91 года в некоторых журналах появлялись статьи, посвящённые жизни и творчеству Н.Д. Хвощинской (В.Крестовский-псевдоним), а потом про неё прочно и надолго забыли. Правда, в 1897 году Цебрикова в журнале “Мир Божий” опубликовала очерк жизни Н.Д. Хвощинской, но эта попытка привлечь внимание общественности и читателей к творчеству В.Крестовского-псевдонима не удалась.
Надежда Дмитриевна Хвощинская-Зайончковская и В.Крестовский-псевдоним. Часть III
