Боборыкин так отзывался о взглядах Н.Д. Хвощинской этого периода:
"Если позднее Хвощинская, сделавшись большой “радикалкой”, стала постоянным сотрудником “Отечественных записок” Некрасова и Салтыкова, то тогда её совсем не ценили в кружке “Современника”, и все её петербургские знакомства стояли совершенно вне тогдашнего “нигилистического” мира".
В заключение своих воспоминаний Боборыкин пишет, что Надежда Дмитриевна тогда с жаром
"отдавалась впечатлениям искусства, и Петербургом, как столицею, пользовалась по-европейски; в особенности любила она посещать Эрмитаж, любоваться картинами испанской и фламандской школ".
К слову, Надежда Дмитриевна и Софья Дмитриевна сами писали неплохо акварелью, а Софья Дмитриевна и масляными красками, и даже создала прекрасный портрет художника Александра Андреевича Иванова (1806-1858). Обе сестры увлекались этим художником, но на Софью Дмитриевну он произвёл неизгладимое впечатление.
Н.Д. Хвощинская регулярно публиковала в “Русских ведомостях” свои “Мемуары одного читателя”, и в № 94 за 1890 год рассказывается о том, как в июне 1858 года одна провинциальная девушка обратила на себя внимание художника А.А. Иванова, и он попросил позволения навестить её:
"Его встретили с радостью, с любовью, как отца. Это был не “приём”, не “овация”, а встреча желанного, дорогого, - свидание, в котором ежеминутная мысль, что великое взошло под кровлю, смешалась с беззаветною, бесконечною преданностью, которая смотрит в глаза и не находит слов. Он это видел, понял, был тронут и не сторонился. Видясь в первый раз в жизни, он был просто, ласково, откровенно весел, как в семье; он даже высказал, что “не знал семьи”; разговорился, рассказывал, поверял свои заботы о картине, предположения будущих работ, звал с собою в Рим, на Восток...
"Поедемте, - сказала она, - я буду мыть ваши кисти и подметать мастерскую".
Прощаясь, он поцеловал её руку. Через пять дней она тоже поцеловала его руку — мёртвую, а через семь лет, умирая, сама вспоминала его".
Софья Дмитриевна очень небрежно относилась к своему здоровью, и хотя болезненные симптомы проявлялись у неё уже довольно давно, но всерьёз лечиться она решилась только за месяц до смерти. Однако, было уже поздно.
Смерть сестры в августе 1865 года очень тяжело подействовала на Надежду Дмитриевну: она впала в тяжелейшую депрессию, а когда оправилась, то к удивлению всех знакомых и родственников вышла замуж за лечившего Софью Дмитриевну доктора, Ивана Ивановича Зайончковского (1838-1872), который был не только значительно моложе её, но и сам серьёзно болен. Надежда Дмитриевна после смерти сестры долго не могла заниматься литературным трудом, да и брак её оказался не слишком удачным.
И.И. Зайончковский окончил медицинский факультет Московского университета, в 1863 году был арестован и судим по одному из дел организации “Земля и Воля”; просидел год в Петропавловской крепости, где подхватил туберкулёз. В августе 1864 года Зайончковского выпустили из тюрьмы и отправили на поселение в Рязань, где у постели умирающей Софьи Дмитриевны он сблизился с Надеждой Дмитриевной.
Зайончковский болел туберкулёзом, так что он сам нуждался в постоянном уходе, и в лице Надежды Дмитриевны он хотел найти заботливую сиделку, но слегка ошибся. Н.Д. Хвощинская хоть и закрывала глаза на многочисленные увлечения мужа, но сидеть возле его постели она тоже не собиралась.
Молодые после смерти С.Д. пожили немного в Петербурге, потом Зайончковский съездил в Самару на продолжительное лечение кумысом, а в 1866 году его скрутил ревматизм. Надежда Дмитриевна в это время тоже тяжело болела, а надо было работать, ибо всем родственникам требовались деньги.
Когда же в 1867 году врачи отправили Зайончковского на лечение в Германию и Швейцарию, Хвощинская вздохнула с облегчением, и больше супруги уже не виделись (они только переписывались, и Н.Д. всячески противилась возвращению Зайончковского в Россию), так как Иван Иванович умер заграницей в 1872 году от скоротечной чахотки.
После отъезда мужа Надежда Дмитриевна вернулась к активному литературному труду. В 1867 году “Отечественные записки” перешли в руки Некрасова, который стразу же предложил писательнице В.Крестовский-псевдоним стать постоянным сотрудником его журнала.
Несколько слов о гонорарах, которые получала В.Крестовский-псевдоним. Боборыкин в “Библиотеке для чтения” платил Хвощинской сто рублей за лист. Кризис в жизни писательницы совпал с закрытием “Библиотеки”, но Некрасов стал платить В.Крестовскому-псевдониму те же сто рублей за лист, но вскоре её такса удвоилась.
Хвощинская была весьма плодовитой писательницей, так что зарабатывала она неплохо, но много денег уходило на содержание семьи в Рязани.
Кстати, в “Отечественных записках” Только Тургенев и Л.Н. Толстой получали по 400 рублей за лист, а такие известные писатели как Достоевский, Салтыков-Щедрин, Боборыкин, Глеб Успенский и Писемский получали в то время значительно меньше, на уровне Хвощинской.
Первые отзывы критиков на произведения Хвощинской стали появляться в 1853 году, и они были довольно сдержанными. Эти рецензии носили, в основном, сочувственный характер, гораздо реже – одобрительный; чаще всего критики отмечали хорошее владение автором русским языком.
Рецензию Некрасова на творения Хвощинской я уже приводил.
Так как Хвощинская описывала в своих произведениях семейную жизнь в провинции, показывая малейшие движения женской души, то нет ничего удивительного в следующем замечании Боборыкина:
"Когда мы были ещё оканчивающими курс гимназистами, повести Хвощинской жадно читались в провинции, больше женщинами, чем мужчинами".
Не знаю, насколько популярной была Хвощинская у читателей. Краевский, как я говорил, издал в 1859 году собрание её сочинений в четырёх томах, а позднее составили ещё два тома. Тираж для того времени огромный – 2500 экземпляров. Так вот за три года было продано только 800 экземпляров, а остальные книги пошли в макулатуру. Так что это собрание сочинений принесло Хвощинской гонорар всего в 400 рублей ассигнациями.
Подавляющему большинству мужчин темы, затронутые в произведениях В.Крестовского, были совершенно безразличны. Однако одна из поклонниц её творчества, считая В.Крестовского мужчиной, затеяла в конце пятидесятых годов оживлённую переписку с автором.
Сначала Хвощинская поддерживала эту мистификацию, но потом ей только с большим трудом удалось вывести свою корреспондентку из заблуждения.
Когда же Хвощинская выходила за рамки описания знакомой ей жизни, например, описывая жизнь церковнослужителей или семинаристов, то такие куски её произведений нещадно вымарывались цензорами.
Впрочем, даже сочувствующие критики тоже находили недостатки в произведениях Хвощинской.
Известный критик Николай Константинович Михайловский (1842-1904), хоть и лестно отзывался о творчестве Хвощинской, но отмечал узость наблюдений В.Крестовского-псевдонима и известную сочинённость его персонажей:
"На г. Крестовском повторилась очень известная в нашей литературе история. “Злые персонажи” его произведений — живые, хотя и скверные люди, а персонажи “добродетельные” чрезвычайно скучны, как манекены… Его добродетельные герои добродетельны до сверхъестественного, добродетельны, как пропись, как букварь, и именно потому в них очень мало человеческого".
Как я уже говорил, Надежда Дмитриевна не любила Тургенева, но тот, по крайней мере, был современником. Приведу ещё несколько любопытных сведений об отношении нашей героини к другим известным русским писателям.
В.Крестовский-псевдоним не выносила Пушкина, во-первых, из-за его фривольных, по её мнению, сочинений, а, во-вторых, из-за его склонности к красивой фразе.
В сентябре 1880 года она в частном письме говорила:
"Что ж, поставили памятник фразёру; теперь уж фраза закреплена навеки и получила права гражданства. Я жду статьи Анненкова, так, с прямым заглавием: “Добродетели Пушкина”. Через сотни лет биографы — разбирайся, как знают".
Памятник Пушкину в Москве был установлен в июне 1880 года.
Павел Васильевич Анненков (1813-1887) — писатель, литературный критик, автор первой биографии Пушкина.
В 1882 года в письме другому корреспонденту она ещё более резко высказалась о Пушкине:
"Для меня всегда было обидно, когда у нас критика начинала сравнивать, а то и равнять с Байроном Пушкина. Вот кому можно приписать всё, что приписывают тому, только ещё дешёвенькое, низкопробное: “так — нарочно” безверие (и трусливое ханжество, в то же время), грязную чувственность и прочее. Вы, ведь, уж знаете, как я люблю этого, нашего, господина. Пожалуйста, на минуту, не споря (я, ведь, крещусь, что признаю его “художником”), не забывая, что они — современники, что Байрон мог быть в числе учителей того, посравните их теперь и скажите мне, не права ли я, хотя резка? Вот образец суетности, тщеславия, поклонения успеху и страсти к успеху собственному!"
Отмечая упоминание о чувственности Пушкина, следует отметить, что сама Надежда Дмитриевна была страшна, как смертный грех.
Портрет Н.Д. Хвощинской, написанный художником Иваном Кузмичём Макаровым (1822-1897) в 1866 году, очень сильно льстит нашей героине; достаточно сравнить его с сохранившимися фотографиями.
Сравнивая Пушкина с Байроном, Надежда Дмитриевна в том же письме переходит к Лермонтову:
"Вот Лермонтова я очень люблю; этот гораздо ближе к Байрону, только не своим “Демоном”, которого я никогда не могла взять в толк, - смешно сказать: от множества вариантов; который настоящий — до сих пор не знаю; во всяком случае, он так много носится со своею Тамарой, что великому духу это не к лицу; вот, помните, в “Небо и земля” у Байрона, - ангелы полюбили, да, не толкуя много, взяли своих дев и ушли. Что это за прелесть — и девы эти, и ангелы!"
Да и самого Лермонтова Надежда Дмитриевна просто обожала. В 1880 году она писала Николаю Константиновичу Михайловскому:
"Если бы вы знали г-жу Хвостову, писавшую о нём совсем не то, что она сама же мне рассказывала! Какой он был славный, Лермонтов, и как его не понимали эти барыни и барышни, которые только и думали, что об амуре и женихах! И хорошо они его ценили! Ведь, этой самой Хвостовой он написал своё “Когда я унесу в чужбину”, а, умирая, “как сестре”, послал, сняв с своей руки кольцо: я его видела — широкое, плоское. Она подарила это кольцо некоему гусару, сосланному сто раз по делам на Кавказ за сотню подвигов. При мне это было.
Я кричала:
"Помилуйте, да лучше бы вы мне отдали!" - "Mais il n'est donc pas un gage d'amour, et puis, dejà quinze ans!"...
[“Но у него так и нет залога (свидетельства) любви, уже 15 лет”.]
Видите, какой резон. А потом пишут свои мемуары, да себя в них раскрашивают".
Екатерина Александровна Хвостова (в девичестве Сушкова, 1812-1868).
Очень эмоционально, но совершенно неверно по существу.
Лермонтов вначале влюбился в девушку и ухаживал за Сушковой, а потом разыгрывал влюблённого по просьбе родителей своего друга. Что сказала бы Хвощинская, если бы ознакомилась с письмами Лермонтова из этого периода его жизни, когда обожаемый ею поэт вёл себя, мягко выражаясь, не слишком порядочно?
Кроме того, Надежда Дмитриевна путает, так как стихотворение “Когда я унесу в чужбину” посвящено Наталье Фёдоровне Обресковой (в девичестве Ивановой, 1813-1875).
А история с кольцом Лермонтова и вовсе является плодом фантазии госпожи Хвощинской.
Впрочем, возможно, что госпожа Хвостова в беседах с Хвощинской сильно приукрашивала своё "боевое" прошлое, так что точно установить, кто из дам больше наврал в своих воспоминаниях о Лермонтове, не представляется возможным.
К Н.В. Гоголю В.Крестовский-псевдоним стала относиться резко отрицательно из-за его работы “Выбранные места из переписки с друзьями”.
Отметим, что сам Гоголь считал этот труд главным достижением своей жизни, а Надежда Дмитриевна полагала, что “Переписка с друзьями” -
"произведение полубезумного больного, как нечто неожиданное и грубое, - не могла иметь и не имела сильного влияния на общество".
В другой своей работе она писала о “колоссальном самолюбии” Гоголя о его “лицемерии, доходящем до самообмана”.
Зато с благоговением Надежда Дмитриевна отзывалась о Белинском. Ещё бы, ведь взгляды, которые излагал известный критик по женскому вопросу, о положении женщин в России, бальзамом ложились на её сердце.
Об отношении Надежды Дмитриевны к Тургеневу я уже говорил, но отмечу, что она обычно остерегалась делать резкие высказывания о Тургеневе в печатных работах, а делала это только в приватных беседах и в частной переписке, но стремилась к тому, чтобы её взгляды становились широко известными.
Она возмущалась и человеком Тургеневым, который не освободил своих крепостных до реформы, и такими его произведениями как “Отцы и дети”, “Новь”.
По поводу последнего романа она писала в 1877 году:
"Ведь не все, идущие в народ, дураки и мошенники, какими изобразил их... Тургенев. Признайте за ними мужество и жажду правды".
А в 1879 году она писала приятельнице:
"Когда я в полном присутствии моей редакции сказала, что не хочу читать с Тургеневым, что он не мой человек, что я его терпеть не могу, - так сказала, что даже Салтыков глаза вытаращил, - тогда, вероятно, это нашли резким и необдуманным...
Только он один, он, редактор, не нашёл, понимая, что могут быть, хоть редко, искренние люди. Но, ведь, я — юродивая. Достоевский — ханжа, но убеждённый фанатик почтеннее лицемера. Если я могу биться с Достоевским, могу его бояться, то Тургенева я просто терпеть не могу, как нечто склизкое".
Мне почему-то кажется, что Салтыков-Щедрин просто решил не связываться с дурой.
Отзывы Надежды Дмитриевны о Льве Толстом тоже были по большей части неблагоприятными, но в эту тему я не буду особенно углубляться.
Скажу только, например, что Хвощинская иронизировала над тем, как в романе “Анна Каренина” Стива долго заказывает обед, или над тем, что Анна, отправляясь умирать, читает и считает по дороге различные вывески.
“Власть тьмы” не понравилась Хвощинской из-за слишком мрачного, по её мнению, изображения народа.
Надежда Дмитриевна Хвощинская-Зайончковская и В.Крестовский-псевдоним. Часть II
(Окончание следует)
