Не смог Василий Петрович избежать пространного сравнения между женщинами Севильи и Кадиса:
"Между севильянками и женщинами Кадиса есть некоторая разница: здесь они не так смуглы, как севильянки; их лица цвета белого полированного мрамора, при котором особенно выступают их тонкие изящные черты; кроме того, они несколько полнее и выше севильянок. Говорят, что в свободе нравов Кадис далеко превосходит Севилью; не знаю, насколько это справедливо, по крайней мере и здесь также по ночам беспрестанно встречаешь novios (женихов), разговаривающих у окон с своими любезными; иной стоит с гитарой; когда подходишь, разговор прерывается и раздаются аккорды гитары; отойдёшь несколько шагов, аккорды умолкают и беседа начинается снова. Я ещё в письме моём из Севильи говорил, что в южной Андалузии проводить девушке ночи у окна в разговорах с молодым человеком считается самым обыкновенным делом, на которое здесь вовсе не обращают внимания, и обычай этот существует равно в низшем, как и в высшем классе, где тоже девушке дозволяется иметь своего ночного novio и даже менять его сколько её душе угодно".
Утверждая, что жители Кадиса являются настоящими андалузцами, В.П. Боткин, тем не менее, сразу же начинает говорить об их особенностях:
"Во всём остальном жители Кадиса — истинные андалузцы: они веселы, в высшей степени общительны; кофейные и гулянья здесь всегда полны народу. Даже, я думаю, нигде столько не гуляют, как в Кадисе, особенно женщины, которые, я и забыл вам сказать, слывут самыми грациозными во всей Испании, los cuerpos más salerosos de España. Нигде лучше их не умеют носить мантильи, владеть веером.
Утром гуляют здесь за Puerta de tierra, единственные ворота, которыми сообщается город с твёрдою землёю; в половине дня — под аркадами plaza de San Antonio; по закате солнца и до поздней ночи — на очаровательной Alameda, на берегу моря.
В обществах здесь самая любезная, свободная простота, и иностранец тотчас становится как бы членом семейства. Поговорив немного с хозяйкою, гость, если хочет, может выбрать себе место возле какой-нибудь дамы или девушки, где-нибудь в углу, и просидеть с ней целый вечер: это никому не бросится в глаза".
Понимая, что приведённые выше панегирики дамам Кадиса могут вызвать у читателей сомнения в их безупречной нравственности, Василий Петрович, как настоящий рыцарь, становится на защиту чести этих дам, и даже берёт в свидетели самого Байрона:
"Мне случалось слушать о нравственности Кадиса не очень лестные отзывы; правда, что я слыхал их здесь только от людей пожилых или угрюмых. Не знаю, до какой степени отзывы эти справедливы, но мне
кажется, тот очень ошибается, кто так называемую безнравственность Кадиса примет за бездушную легкость нравов, которая так обыкновенна в Париже. В этом отношении между парижскими женщинами и андалузскими такая же разница, какая между комическою оперою Обера и лирическою Россини или Беллини, между вдохновением и капризом, энтузиазмом и простым ощущением".
Даниэль-Франсуа-Эспри Обер (1782-1871) – французский композитор, мастер французской комической оперы.
Джоаккино Антонио Россини (1792-1868) – итальянский композитор.
Винченцо Беллини (1801-1835) – итальянский композитор.
Перед тем как Боткин начал цитировать Байрона, следует заметить, что Василий Петрович приводит прозаический перевод стихотворения “Девушка из Кадиса”:
"Послушайте, что говорит Байрон о женщинах Кадиса, и называйте их после этого безнравственными, если можете:
“О, не говорите мне больше о климатах севера и английских дамах!
Вам не суждено было, как мне, видеть милую (lovely) девушку Кадиса.
Нет у ней голубых глаз и белокурых английских локонов;
но как превосходит её выразительный взор — лазурь томных очей!
Как Прометей, она похитила у неба огонь, тёмным блеском
сверкающий сквозь длинные шелковистые ресницы её глаз, которые не
могут удержать своих молний.
Смотря, как на белую грудь её падают волнующиеся пряди её чёрных волос,
вы сказали бы, что каждый их локон одарён чувством и, змеясь по этой груди, ласкает её.
Прелести наших молодых англичанок обольстительны на вид, но
уста их очень медленны на признание в любви. Рожденная под более
пламенным солнцем, испанка создана для любви, и если вас полюбила
она, — кто восхитит вас так, как девушка Кадиса!
Молодая испанка не кокетлива; она не наслаждается трепетом
своего любезного: в любви ли, в ненависти ли — она не знает притворства.
Её сердце не может быть ни куплено, ни продано: если оно бьётся, оно бьется искренно,
и хотя его нельзя купить золотом, — оно будет вас любить долго и нежно.
Молодая испанка, которая принимает вашу любовь, не огорчит
вас никогда притворными отказами, потому что каждая мысль её устремлена к тому,
чтоб доказать вам всю свою страсть в час испытания (in the hour of trial).
Если чужеземные солдаты угрожают Испании, она бросается в бой, разделяет опасности,
и когда любезный её падает, она схватывает копьё и мстит за него.
Когда, при вечерней звезде, она вмешивается в весёлое болеро или
поёт под звонкую гитару о христианском рыцаре и мавританском воине
или когда, при мерцающих лучах Геспера, перебирает она прекрасною
ручкою свои чётки или присоединяет голос свой к набожному хору,
поющему сладостные, священные гимны вечерни...
Словом, что бы она ни делала, невозможно видеть её без сердечного
волнения. Пусть же женщины, менее её прекрасные, не порицают её
за то, что грудь её не наполнена холодом! Я бродил под разными
климатами, видел много милых, чарующих женщин, но нигде в другой
земле (и очень мало в моей родине) не встречал подобную черноокой девушке Кадиса”.
Джордж Гордон Байрон (1788-1824).
Чтобы добавить поэтичности к пассажу Боткина, я приведу это стихотворение в переводе русского поэта Льва Александровича Мея (1822-1862):
"Не говорите больше мне
О северной красе британки;
Вы не изведали вполне
Все обаянье кадиксанки.
Лазури нет у ней в очах,
И волоса не золотятся;
Но очи искрятся в лучах
И с томным оком не сравнятся.
Испанка, словно Прометей,
Огонь похитила у неба,
И он летит из глаз у ней
Стрелами чёрными Эреба.
А кудри - ворона крыла:
Вы б поклялись, что их извивы,
Волною падая с чела,
Целуют шею, дышат, живы...
Британки зимне-холодны,
И если лица их прекрасны,
Зато уста их ледяны
И на привет уста безгласны;
Но Юга пламенная дочь,
Испанка, рождена для страсти -
И чар её не превозмочь,
И не любить её - нет власти.
В ней нет кокетства: ни себя,
Ни друга лаской не обманет;
И, ненавидя и любя,
Она притворствовать не станет.
Ей сердце гордое дано:
Купить нельзя его за злато,
Но неподкупное - оно
Полюбит надолго и свято.
Ей чужд насмешливый отказ;
Её мечты, её желанья -
Всю страсть, всю преданность на вас
Излить в годину испытанья.
Когда в Испании война,
Испанка трепета не знает,
А друг её убит - она
Врагам за смерть копьём отмщает.
Когда же, вечером, порхнёт
Ока в кружок весёлый танца,
Или с гитарой запоёт
Про битву мавра и испанца,
Иль четки нежною рукой
Начнёт считать с огнём во взорах,
Иль у вечерни голос свой
Сольёт с подругами на хорах -
Во всяком сердце задрожит,
Кто на красавицу ни взглянет,
И всех она обворожит,
И сердце взорами приманит...
Осталось много мне пути,
И много ждёт меня приманки,
Но лучше в мире не найти
Мне черноокой кадиксанки!"
Лев Александрович, как и многие его современники, писал и выговаривал название города как Кадикс.
Ну, уж если дело дошло до Байрона, то следует упомянуть, что в первой песне своего “Дон Жуана” он тоже вспоминает девушек из Кадиса [в прекрасном переводе Татьяны Григорьевны Гнедич (1907-1976)]:
"Итак, поехал в Кадис мой Жуан.
Прелестный город; я им долго бредил.
Какие там товары южных стран!
А девочки! (Я разумею - леди!)
Походкою и то бываешь пьян,
Не говоря о пенье и беседе, -
Чему же уподобит их поэт,
Когда подобных им на свете нет!
Арабский конь, прекрасная пантера,
Газель или стремительный олень -
Нет, это всё не то! А их манеры!
Их шали, юбки, их движений лень!
А ножек их изящные размеры!
Да я готов потратить целый день,
Подыскивая лучшие сравненья,
Но муза, вижу я, иного мненья.
Она молчит и хмурится. Постой!
Дай вспомнить нежной ручки мановенье,
Горячий взор и локон золотой!
Пленительно-прекрасное виденье
В душе, сияньем страсти залитой!
Я забывал и слезы и моленья,
Когда они весною при луне
Под “фаццоли” порой являлись мне".
"Под “фаццоли”" в данном случае означает “под вуалью”.
Да, вероятно в девушках из Кадиса есть что-то такое, чего в других местах не найти. Надо бы съездить в Кадис и посмотреть. Но без жены.
Переехал Василий Петрович из Кадиса в Малагу, но и здесь лучшими достопримечательностями города он считает местных, андалузских, женщин. Для описания их красоты Боткин пытается отыскать новые слова и новые сравненья:
"Я хотел уже кончить это письмо, как вспомнил, что я ещё не сказал вам о самом лучшем украшении Малаги — о её женщинах, составляющих вместе с гадитанками (женщинами Кадиса) аристократию женщин
Андалузии, которую народная пословица истинно недаром зовёт “страною красивых лошадей и красивых женщин — el país de buenos caballos y buenas mozas”. Но, как я уже говорил вам, здешняя красота вовсе не походит на ту условную красоту, которую признают только в греческом профиле и правильных чертах. Совершенно противоположна античному и европейскому типу красота андалузских женщин: они не имеют того величавого и несколько массивного вида, каким отличаются итальянки; все они очень небольшого роста, гибкие и вьющиеся, как змейки, и более приближаются к восточной, нубийской породе, нежели к европейской".
Однако больше всего в андалузских женщинах Боткина восхищает их
грация, особенно у жительниц Кадиса и Малаги:
"Но самая главная особенность андалузской женской породы состоит в совершенной оригинальной грации, в этом неопределимом нечто, которое андалузцы называют своим многозначительным словом sal — солью, и вследствие этого женщин — sal del mundo, солью мира. Под этим словом андалузец разумеет всё, что делает женщину привлекательною, помимо её красоты, — её остроумие, ловкость её походки, несколько удалую грацию её движений, скромную, наивную и вместе вызывающую, которую имеют только женщины Кадиса и Малаги.
Отсюда слово salero, которое в Андалузии слышится беспрестанно между простонародьем; даже простой народ здесь до такой степени любит эту женскую, если можно сказать, замысловатую грацию, так чувствителен к ней, что если по улице идет молодая женщина, которой походка отличается этою особенною, андалузскою ловкостью, то со всех сторон слышится ей вслед: ¡qué salero! ¡qué salero! Отсюда выражение cuerpo salado (солёное тело), doña salada (солёная женщина) и проч."
Удивительные и восхитительные испанки, или soberana pantorilla. Взгляд русского путешественника из середины XIX века. Часть III
(Окончание следует)
