Известный русский журналист либерального толка Василий Петрович Боткин (1811-1869) в период 1843-1846 годов много путешествовал по Европе, а в 1845 году совершил многомесячную поездку по Испании.
Результатом этого путешествия явился ряд очерков об этой стране, опубликованных в журнале “Современник”, которые потом были изданы в виде книги с названием “Письма об Испании” и переизданы издательством “Наука” в 1976 году в серии “Литературные памятники”.
Про Боткинские бараки в Петербурге слышали? Так вот, Василий Петрович Боткин, член многолюдного клана Боткиных, был старшим братом знаменитого медика Сергея Петровича Боткина (1832-1889). Ну, это так, к сведению, мысли вслух.
В.П. Боткин просто прокатился по Испании и записал свои впечатления об увиденном и услышанном в этой стране. Он не вращался ни в высшем свете, ни в мире артистической или художественной богемы. Нет, это был обычный путешественник вроде меня или вас, уважаемые читатели, но с цепким взглядом журналиста и хорошим пером. Один из первых русских путешественников в Испании.
Он описывал то, что было интересно ему самому, и оказывается, что среди его интересов особенное место занимают местные женщины, то есть испанки.
Следует заметить, что практически никто из путешественников в своих путевых очерках не уделял столько внимания женщинам тех стран, по которым они проезжали, и Василий Петрович Боткин составляет счастливое исключение. Жаль, что он так подробно описал только Испанию.
Из его книги я выбрал только те фрагменты, в которых он описывает свои впечатления об испанских женщинах в краях, по которым он проезжал.
Начинает Боткин с Мадрида, что довольно странно для путешественника XIX века. Ведь он же не прилетел туда на самолёте, прямо в Мадрид, а приехал на перекладных из Франции, но практически никаких впечатлений об Испании до Мадрида вы в книге не найдёте.
В приводимых далее обширных цитатах я позволил себе только чуть подправить орфографию В.П. Боткина. Так, например, он везде пишет “Мадрит” и “мадритский”, а я позволил себе переменить эти термины на современный лад - “Мадрид” и “мадридский”. На всякий случай я исправил некоторые окончания на современный лад. И всё.
Ну, что ж, дамы и господа, начинаем!
Начинает Боткин со скромного замечания:
"В мадридских кофейных видно несравненно более женщин, нежели в кофейных Парижа. Особенно вечером — решительно все столы заняты одними женщинами".
Позволю себе прервать описание Боткина и заметить, что известный французский писатель Теофиль Готье (1811-1872), который был ровесником Боткина, двумя годами ранее, в 1843 году, проехал по Испании и опубликовал книгу своих впечатлений. Он тоже пишет:
"В кафе Мадрида женщин больше, чем в Париже, и они курят папиросы и даже сигары из Гаваны".
Последнее утверждение Готье было на веру принято многими в России, что очень возмущало испанцев, побывавших в России.
Испанский писатель (и дипломат) Хуан Валера (1824-1905) в составе дипломатической миссии был в Петербурге в 1854-1857 годах и с возмущением писал маркизу де Вальмар (Леопольдо Аугусто де Куэто, 1815-1901), своему начальнику в Мадриде:
"Много людей умных, между прочим, воображает себе, что все испанские женщины курят, тогда как, наоборот, это русские [дамы] курят".
В другом письме он продолжает эту же тему:
"Многие русские дамы курят соломки и даже сигары длинные, как палки, и говорят, что они подражают испанкам".
Однако следует заметить, что сам В.П. Боткин ничего не писал о курящих испанках.
Я ещё не успел ознакомить вас, уважаемые читатели, с впечатлениями Василия Петровича, а мне хочется ещё немного отвлечься от заявленной темы и привести сопоставление русских женщин с испанками, которое было сделано тем же самым Хуаном Валера:
"Гораздо больше, чем золото и алмазы, дамы показывают здесь [в России] свою эрудицию и свой ум. Несомненно, что в Испании мужчины знают больше, чем в России; зато женщины этой страны на поприще знаний разбивают испанок вдребезги. Боже мой! Сколько вещей они знают. Здесь есть девушка, говорящая на шести или семи языках, способная переводить с них и рассуждать не только о романах и стихах, а о религии, о метафизике, о гигиене, о педагогике и даже о растворении камней в мочевом пузыре, если представляется случай".
Но вернёмся вместе с Боткиным в Мадрид:
"После Puerta del Sol самое интересное место в Мадриде есть его загородное гулянье, Prado: широкое шоссе, по обеим сторонам которого идут аллеи каштанов; но деревья так бедны, что под ними невозможно укрыться от солнечного жару. Prado есть место свидания всего лучшего общества Мадрида. Тут прогуливаются, раскланиваются, представляют своих друзей, говорят, курят; сюда надобно ходить смотреть на мадридских красавиц...
Женщины высшего света иногда катаются в колясках, иногда прогуливаются пешком, рядом с manólas (мадридскими гризетками), чиновницами и куртизанками, которые играют на Prado не последнюю роль".
Однако о мадридских женщинах Боткин был не самого высокого мнения:
"Собственно мадридские женщины некрасивы; если меня поражало прекрасное лицо и особенная грация в походке, они большею частью принадлежали андалузкам или валенсиянкам, по уверению моих приятелей. И потом, увы!, французские моды, el estilo de París [парижский вкус] свели с ума мадритянок до того, что убили в них всякий эстетический инстинкт в одежде: шляпка начинает у них сменять мантильи".
С этим мнением Боткина согласен и французский писатель Проспер Мериме (1803-1870), который писал своему приятелю Сергею Александровичу Соболевскому (1803-1870) в августе 1849 года:
"Вы правы, что Испания испорчена тем, что там ввели в моду шляпы и изгнали монахов".
Боткин пишет целую оду уходящей мантилье:
"Мантилья, сквозь которую так очаровательно просвечивает могучая чёрная с синью коса, мантилья, которая, слегка прикрывая свежие цветы на левой стороне головки, прозрачно падает на открытые грудь и руки, — увы! эта чудесная мантилья оставляется для убора, придуманного для безволосых старух. Вы не можете представить себе, как печально видеть эти матовые, горячо-бледные лица, эти яркие физиономии заключенными в ужасные шляпки “по парижской моде” (al estilo de París)! Я был бы, конечно, равнодушнее к ним, если бы они не показывались возле мантильи".
Чтобы читатели лучше поняли его возмущение, Боткин даже сравнивает одеяния современных испанок с одеждой российских провинциальных барынь:
"Вы знаете великолепный эффект, производимый на московских гуляньях костюмами провинциальных барынь и русских купчих; но там безвкусие костюма гармонирует, по крайней мере, с неподвижностью физиономий, тупостью черт или лимфатическою тучностью, а здесь под этою противною шляпкою блестят огненные глаза, и матовая, прозрачная, свежая бледность лица исполнена такой сверкающей игры. Многие носят мантилью сверх шали!! Национальная короткая basquina (юбка), которая выказывала изящные ножки, сменилась длинным французским платьем".
Я понимаю весь ужас, охвативший бедного Василия Петровича, и разделяю его негодование. А вы, уважаемые читатели?
Мало того, что испанки отказываются от мантильи, так ещё и с цветовой гаммой у них что-то не так:
"Любимый испанский цвет — чёрный — оставляется для каких-то дурных пёстрых цветов".
Но есть одна вещица, без которой немыслимо существование испанских женщин:
"Слава Богу, что они хоть сберегли свой национальный abanico (веер). Веер решительно никогда не выходит у них из рук, у самой бедной крестьянки, как у королевы, и искусство владеть им дано только испанкам. На Прадо, в театре, в церкви постоянно слышится шум и щелканье вееров; они кланяются ими, приветствуют, делают знаки, наконец, говорят ими, потому что меня уверяли, что женщина может сказать веером всё, что захочет".
Возвращаясь к цветовой гамме, В.П. Боткин отмечает:
"В этом пламенном климате, словно по какому-то женскому капризу, чёрный цвет есть единственный цвет национального женского костюма. Если встречаешь толпу женщин, одетых со всем испанским изяществом, то непременно андалузки. Эти чёрные, иногда белые покрывала на головах, падающие на плечи и руки, молодым придают вид каких-то фантастических монахинь, волнуемых светскими страстями, старым — вид древних прорицательниц.
Да, я должен сказать ещё, что здесь рука об руку могут идти муж с женою или брат с сестрой — для прочих это считается неприличным".
Помимо общих впечатлений об Испании, Боткин иногда делает и мимолётные зарисовки испанской жизни. Вот одна из них:
"...Вот пробираются две красивые manólas.
"А куда идут эти королевы?" -
кричат им несколько молодых погонщиков мулов.
"Туда, где бы вас не видно было", —
отвечают они со смехом, кокетливо поправляя на головах своих цветы, несколько помятые небрежно накинутою тафтяною мантильею.
"Не нужен ли мужчина в провожатые?"
"Так такие-то все мужчины в вашей земле? Христос, какой страх!"
"Qué salero!" -
раздалось в толпе вослед весёлым manólas.
Слово salero от sal (соль) непереводимо. Это самое лестное выражение, каким только мужчина может похвалить женщину. Оно выражает вместе и грацию, и ловкость, и удаль, и то, что парижане называют chic".
Описав свои первые впечатления от испанок, Василий Петрович неизбежно приходит к сравнению местных барышень с француженками:
"На меня особенно приятно действует здесь естественность женщин. Вам, может быть, эти слова покажутся неясными, но чтоб понять их, надобно долго жить в Париже, где женщина искусственна с головы до ног. Правда, что француженки очень грациозны, но правда также и то, что большею частью эта грация — изученная.
Разумеется, везде есть натуры, так сказать, счастливые, потому что естественная грация — своего рода талант; ей нельзя выучиться: с нею надобно родиться.
Испанки не грациозны в смысле французском, но они естественны, и надо также признаться, что естественность эта сначала жестко поражает глаза, привыкшие к тонкой французской жеманности. Только в этом отношении между итальянками и испанками есть сходство. Испанка не обдумывает ни манер своих, ни походки: они у нее прямо и смело выходят из ее природы, и хоть часто отрывисты, резки, но зато живы, оригинальны, выразительны и пленительно просты. Француженка — кокетка по природе, умеет с удивительным искусством выставить всё, что в ней есть красивого; она глубоко изучила все позы, все движения; это воин страшно вооружённый, бдительный и лукавый".
Подобное сравнение несомненно было вызвано недавними событиями в личной жизни Василия Петровича. В 1843 году он познакомился с французской модисткой Арманс Рульяр и женился на ней вопреки воле своего отца. На решение Боткина жениться на бедной модистке сильное влияние оказали его друзья, Герцен и Белинский.
Брак оказался крайне неудачным и распался уже через три месяца.
После развода Арманс Александровна Боткина (она оставила фамилию мужа) вернулась в Москву, и в 1846 или 1847 году вытребовала у Василия Петровича алименты. В 1853 году мадам Боткина вернулась в Париж, где родила сына Леона Александра Боткина (1853-1883). Имя отца ребёнка осталось неизвестным, но это точно не был Василий Петрович.
(Продолжение следует)
