8 января 1945 г.
"Вечером к нам пришёл русский майор с большой свитой: все в дублёных тулупах, хороших сапогах, меховых рукавицах. Майор прилично говорит по-немецки. Они были в соседней усадьбе, там их угощали обедом; они узнали, что здесь живёт писатель, вот и заехали посмотреть на редкого зверя. Визит был хотя и недолгим, но весьма содержательным. Майор стоял в середине комнаты, в кругу своих офицеров, со стеком в руке, с биноклем на груди, похожий на полководца, как их изображают в школьных учебниках.
"Это вы – писатель?" -
спросил он, разглядывая меня. И сделал знак одному из офицеров, чтобы тот меня сфотографировал. На столе стояла пишущая машинка с листом рукописи. Твёрдо, но вежливо, он спросил, над чем я сейчас работаю. Я ответил, что в такой момент не могу заниматься чистой литературой, что пишу в основном дневник, как писал и прежде, в мирное время и в годы войны. Он кивнул, выражая полное согласие с этим, и поинтересовался, всё ли я записываю в дневник, что вижу вокруг. Нет, не всё, ответил я, только то, что считаю важным.
"Тогда запишите", -
сказал он серьёзно и строго, -
"что сегодня у вас был русский офицер, и он вас не тронул. Ещё запишите, что офицер этот видел в Ясной поляне дом Льва Толстого, который солдаты вашей страны полностью разрушили. Запишете?"
–
спросил он сурово.
Я обещал, что, разумеется, всё запишу.
(Момент, чтобы вступать в спор с русским офицером, был явно неподходящим. Поэтому я не сказал ему, что предыдущей ночью русские солдаты вломились в дом Морица Жигмонда (1879-1942), разграбили его, грязными сапогами ходили по рукописям, рассыпанным по полу... Такова война.)"
Интересный человек, этот Мараи Шандор! Сравнивает УНИЧТОЖЕНИЕ Ясной Поляны, музея-усадьбы Льва Толстого, писателя, имя которого было известно всему миру, с
грабежом квартиры покойного Морица Жигмонда. Оккупанты ЗНАЛИ, над чьей памятью они глумятся, а советские солдаты и не подозревали о существовании писателя Морица Жигмонда. Да и кто за пределами Венгрии знал о существовании такого писателя, кроме венгров-эмигрантов?
Вернёмся, однако, к дневникам Мараи.
"Немного погодя прибежала из соседней усадьбы горничная и рассказала, что те же русские офицеры у них пообедали, после обеда поцеловали хозяйке руку, вежливо попрощались и ушли, а с дороги прислали обратно шофёра, вооружённого автоматом, и тот потребовал, чтобы хозяин немедленно отдал ему золотые часы с браслетом. Потерпевший, который во время обеда, ни о чём не подозревая, посматривал на свои часы, позже, испуганно озираясь, подтвердил эту новость.
"Но тогда зачем они жене руку целовали?" -
обескураженно повторял он".
"Мы стали подозревать, что в русских есть что-то странное.
Они ребячливы, иногда – сумасбродны, иногда – раздражены и печальны; но всегда – непредсказуемы. Есть в русских что-то “другое”, непонятное человеку, выросшему на Западе.
Что же это за “другое”? Может быть, “советское”, свойственное новому, искусственно выведенному существу, которое видит мир под другим углом? Или просто “русское”, что живёт в душе у этих людей, которые отнюдь не впервые в своей истории, но впервые, пожалуй, так мощно и в таком количестве вышли из своего евразийского дома и отправились, слегка неуверенно, с опаской, но в то же время с огромным любопытством открывать для себя мир?.. Не знаю...
Размышляя об этих людях, о режиме, который их воспитал, я не раз спрашивал себя: что же всё-таки означает их появление? Всего лишь конец некоего периода в истории культуры, периода господства христианско-гуманистического мировосприятия, - или начало чего-то нового?
Чуваши киргизы, русские, вся восточная рать двинулась из Советского Союза в Европу, чтобы защитить свою родину. Кроме того, у Красной Армии есть и иные задачи: обеспечить Советскому Союзу безопасность в дальнейшем и, насколько возможно, насаждать в мире советский строй. Такова политическая сущность того, что в течение тех нескольких недель превращалось в реальность у нас на глазах. Но есть ли, сверх того, некий высший смысл у Советов?"
"Будапештские острословы в те дни говорили:
"Сталин промахнулся, показав русских Европе, и ещё раз промахнулся, показав русским Европу".
Честное слово, в этом что-то есть".
13 февраля 1945 года
"Пала Буда. В пять утра, в мягком свете полной луны, в серебристом призрачном полумраке отправляемся в путь. Уже ходит, пока, правда, лишь до окраины города, старенький, едва живой пригородный поезд.
По городу ты идёшь, словно через раскопки. Многие улицы узнаёшь не сразу: вот эта груда обломков несколько дней назад была шестиэтажным жилым домом. Сейчас – развалины, мусор, прах...
И вот я стою на углу своей улицы, ищу взглядом свой дом. И вижу руины. Во время осады в дом угодило три бомбы и более тридцати гранат. На месте лестничной клетки – путаница разбитых ступеней, искорёженных перил, в которых застряли обломки мебели. Кое-как взбираюсь на второй этаж и там, среди пыльного мусора, на месте бывшей моей квартиры, нахожу свой цилиндр и французский фарфоровый подсвечник. Тут же валяются фотографии, среди них – та, что висела над моим письменным столом: Горький у Льва Толстого в Ясной Поляне. Снимок этот я уношу с собой.
Большую часть моих книг, словно в бумагодробилке, превращена взрывной волной в кашу. И всё же среди обломков я вижу книгу с неповреждённой обложкой. Поднимаю, читаю название: “Уход за домашней собакой”. Сунув её в карман, выбираюсь на улицу, чувствуя отчего-то странное облегчение".
В Ноябре 1946 года Мараи с группой венгерских деятелей искусства выехал в Швейцарию, где их группа начала стремительно рассеиваться. Мараи из Швейцарии переехал в Италию, а затем добрался и до Парижа.
Париж, 10 февраля 1947 года
"Под вечер зашёл в кафе “Дом”, сел за столик на террасе, заказал бокал вина и купил у мальчишки вечернюю газету. И стал читать новости на первой странице. А читать было что.
Вечерний выпуск парижской бульварной газетки под огромными заголовками сообщал: в этот день, 10 февраля 1947 года, в одном из помпезных залов Министерства иностранных дел Франции подписаны документы, которые называются мирными договорами, но для Венгрии, Финляндии, Болгарии, Румынии и Италии носят директивный характер. Меня, естественно, особенно интересовал договор, касающийся Венгрии, его я начал читать в первую очередь. Мой родной город, прекрасная, благородная Кашша [Кошице], снова перешёл к чехам. Фельвидек, не спросив венгерского населения, вопреки воле этого населения, отдали на растерзание чешскому и словацкому мини-империализму. Эрдей, венгерский Фельвидек и Дельвидек снова оторваны от тысячелетнего государства. Сумму контрибуции определили для Венгрии в 300 миллионов долларов: 200 – Советскому Союзу и по 50 – Чехословакии и Югославии.
В этот вечер я должен был решать, возвращаться ли в Будапешт?
Что ждёт меня дома, в Венгрии? Урезанная, истекающая кровью страна. Русская военная оккупация. А что ждёт меня здесь, если я не вернусь? Ведь Европа для западного человека – совсем не то, что для нас. Моя личная судьба, возможно, сложится хорошо, но это нисколько не меняет того факта, что здесь я всегда буду чужаком, которого терпят, пускай, и не подают виду..."
Фельвидек – венгерское название Словакии, входившей в состав Венгерского королевства до 1918 года и с 1938 по 1945 годы; буквально – Верхний (Северный) край.
Эрдей – венгерское название Трансильвании.
Дельвидек – южные части Венгрии, отошедшие после 1945 года к Югославии и Румынии; буквально – Южный Край.
"Где моё настоящее место? На выжженном изолгавшемся Западе? Или долг мой – вернуться домой? В то, что Родина меня ждёт, я не очень-то верю. Но бывают в жизни моменты, когда мы слышим некий немой зов. Это был один из таких моментов: я чувствую, что должен вернуться туда, где мне трудно найти “роль”, “призвание” для себя, но где есть нечто, что составляет единственный смысл моей жизни: венгерский язык.
Ибо меня, и молодого, и поседевшего, пережившего две мировые войны, больше ничто по-настоящему не волнует. Только он – венгерский язык, и его высшая ипостась – венгерская литература. Язык, который среди миллиардов жителей Земли понимают всего-навсего десять миллионов, и кроме них – никто. И замкнутая в этом языке литература, которая, несмотря на героические усилия поколений, так и не смогла предстать перед миром в подлинной своей сути. Мой хлеб, моё лакомство, мой рабочий инструмент, моя печаль, моё счастье – венгерский язык. Пользуясь им, я могу сказать:
"Чёрт, куда делся опять мой рожок для ботинок?"
И могу, пользуясь ста двадцатью тысячами венгерских слов, выразить то, чем я живу. И лишь на этом языке я могу умолчать о том, о чём не хочу говорить.
Я оглядел террасу кафе и постучал рюмкой по столику, подзывая официанта: мне нужно было немедленно расплатиться и отправляться в путь.
Когда уходит поезд на Восток?"
"Чуть не бегом я вернулся к себе, но очень скоро мне представилась возможность с изумлением обнаружить, как мало всё-таки мы, современники, готовы встретить то, что на нас надвигается.
В конце концов, если ты собираешься ехать на остров Суматру и поселиться там, то раздобудешь сначала историю острова. Внимательно прочитаешь её, возьмёшь карту, изучишь географию, климат Суматры.
Если ты вынужден жить при режиме. Который грозится создать коммунизм, то разумней всего познакомиться с главными принципами коммунистической тактики. Есть книжка “История ВКП(б)” (Москва, Издательство иностранной литературы), которая с подозрительной откровенностью объясняет, чего хотят коммунисты. Удивительно, как мало людей в Будапеште прочли эту книгу; а ведь продавали её совсем недорого: помнится, всего за 3 форинта. Написана она для простых людей, ясно, доходчиво. Вроде учебника агрономии для крестьян.
Книга эта точно указывает, когда следует покончить с крупным капиталом и вообще с частной собственностью, затем – со школами, с кулаками и с теми, кто прячет своё несогласие под религиозными убеждениями. Потом – как и когда избавиться от так называемых “попутчиков”. Коммунистическая тактика учит, что тех, кто не является коммунистом, но с какой-нибудь стороны полезен режиму, нужно скомпрометировать, то есть, пользуясь соблазном и посулами, швырнуть им хорошую должность, парочку наград, а потом использовать, пока в них есть необходимость. Или их нужно запугать, покорить, присоединить к стаду послушных, услужливых мамелюков, беспрекословно подчиняющихся властям.
(“Мамелюк” – слово турецкое, его значение: купленный слуга.) Если же человек заартачится, он будет обречён на общественную смерть, на жалкое существование. Или вынужден будет стать добровольным изгнанником. А если его не удалось ни купить, ни припугнуть, ни поставить вне общества, ни вытолкнуть в эмиграцию – что ж, его остаётся уничтожить физически. Такова инструкция".
Мараи Шандор: великий венгерский писатель, не известный в России. Часть I
(Окончание следует)
