Мараи Шандор (1900-1989) – один из крупнейших венгерских писателей, - большую часть свой жизни, в том числе и творческой, провёл заграницей.
У венгров принято вначале писать (произносить) фамилию, а потом – имя, однако для русских читателей венгры издали сочинения своего национального поэта Петёфи Шандора с начертанием имени Шандор Петёфи.
В русскоязычной среде венгерские имена обычно и фигурируют в подобном написании – имя, фамилия, - но это неправильно.
Много хлопот доставляет русскому языку и произношение буквы “ё” в венгерских именах, так как очень часто она не стоит под ударением. А вот как хотите, так и произносите!
Некоторые лингвисты рекомендуют произносить фамилию известного поэта как “Петэфи”, с ударением на первый слог.
Ну, не знаю!
Вернёмся, все жё, к Мараи Шандору, который родился в городе Кошице, где ему установлен памятник. Другой памятник писателю стоит, разумеется, в Будапеште.
Первый раз в эмиграцию Мараи отправился в 1919 году после подавления венгерской революции 1918-1919 годов. Считается, что во время революции он был на стороне коммунистов, но доказательств этому я не нашёл.
Жду возмущённых опровержений.
Четыре года Мараи провёл в Германии, и даже подумывал о том, чтобы начать писать на немецком языке, но в 1923 году он переехал в Париж.
Вернулся на родину Мараи в 1928 году и сразу стал известным журналистом и писателем. Его книги пользовались большим успехом у читателей, пьесы шли в самых известных театрах, а свои статьи и эссе он отправлял не только в венгерские газеты и журналы.
Слава его стремительно росла, и к началу Второй Мировой войны Мараи Шандор считался одним из крупнейших венгерских писателей.
Продолжал творить Мараи и во время войны, а приход советских освободителей писатель встретил настороженно. После захвата власти в стране коммунистами, творчество Мараи подверглось резкой критике. Особенно постарался Лукач Дьёрдь (1885-1971), который назвал Мараи “буржуазным писателем”. Разгромной критике подвергся последний роман писателя “Возмущённые [Оскорблённые]”, в котором критик отметил правильное осуждение национал-социализма. Досталось же автору за клеветническое изображение венгерской социалистической революции 1918 года.
После публикации такого доноса Мараи стал справедливо опасаться за свою жизнь и поспешил покинуть Венгрию, которая начинала строить социализм, так как ему уже были известны первые жертвы этого строительства. В 1948 году Мараи уехал в Швейцарию, потом перебрался в Италию, а с 1952 года начал постоянно проживать в США.
В эмиграции Мараи продолжал писать только на венгерском языке, и все первые издания своих книг, если удавалось их издать, он хотел видеть тоже на венгерском.
Некоторое время Мараи работал на радиостанции “Свободная Европа” и горячо приветствовал революцию 1956 года. Он очень тяжело перенёс поражение революции и в 1957 году прекратил свою работу на радиостанции.
Так как Мараи писал только на венгерском языке, то вскоре о нём начали забывать, и интерес к его творчеству проснулся примерно в 1970 году. Его книги были сначала изданы на итальянском и немецком языках, а вскоре появились переводы и на другие языки, не только европейские. Можно сказать, что Мараи обрёл мировую славу: ставились спектакли по его пьесам, снимались фильмы по его книгам.
Из Будапешта стали поступать предложения об издании его книг в Венгрии, но Мараи отказался публиковаться на коммунистической родине. Так что в Венгрии его книги стали издаваться только с 1989 года.
Однако Мараи об этом уже не узнал, так как с 1986 года после смерти жены он находился в состоянии глубокой депрессии и 21 февраля 1989 года застрелился в городе Сан-Диего, Калифорния.
За свою продолжительную жизнь Мараи написал более 50 романов, не считая пьес и других литературных произведений более мелких жанров. Очень большой известностью пользуются “Дневники” Мараи.
На русском языке изданы только краткие отрывки из “Дневников” и эссе “Земля, земля!” Некоторые фрагменты из этих кратких отрывков я и хочу предложить уважаемым читателям, правда, не совсем в хронологическом порядке.
12 сентября 1969 г.
"В одном из писем привычные вздохи:
"Какое несчастье, что ты – венгерский писатель! Вот если бы ты писал по-английски или по-французски!.."
Да нет же, не несчастье это! В известном смысле трагично, пожалуй, что мне не дано жить дома и писать по-венгерски для венгерских читателей. Это, может быть, в самом деле – несчастье. Но писать на таинственном, одиноком языке маленькой нации – это и огромная возможность для писателя. Ведь любого из них, на каком бы языке он ни писал, читает всегда одна и та же немногочисленная группа людей, считающих, что они думают так же, как он. На английском языке говорит пятьсот миллионов человек; но есть и было очень много прекрасных английских писателей, чьё творчество этим пятистам миллионам почти совершенно неведомо. Писать на языке, которым владеет небольшой, одинокий народ, - не несчастье, пока есть хотя бы несколько человек, этот язык понимающих; скорее наоборот: мощный стимул".
11 апреля 1943 г.
"Мне – сорок три.
В этом страшном мире, мире убийц, писатель должен беречь как зеницу ока свою беспартийность; не уклоняться от прямого ответа, но и не заниматься обличением. Против вставшего на дыбы времени у нас нет оружия. Кроме собственной твёрдой позиции. Не удивляться и не обижаться. Лишь молчать и наблюдать! Если ты чувствуешь себя оскорблённым, значит, ты принял навязанный тебе способ борьбы".
18 марта 1944 г.
"После ужина мы, как обычно, остались сидеть за столом, беседуя за вином и кофе о том о сём. И вот наступил момент, когда все страстно заспорили о политике. Гости – за исключением одного – осуждали нацистов. Большинство сходилось в том, что будущее у нас довольно печальное. Правда, сторонник нацистов тут же вспомнил легенду про чудо-оружие. Страна в те дни была полна подобными россказнями: говорили о каких-то бомбах, которые, взрываясь, просто-напросто “замораживают” неприятеля, о самолётах, которые летают до того быстро, что пилотов привязывают к сиденьям. Чтобы они не вывалились на вираже... Сторонник Гитлера, крепко набравшись, колотил по столу кулаком и повторял газетные фразы насчёт “выдержки” и “союзнической верности”.
Я попробовал было ему возражать; и тут он, немало всех озадачив, ответил таким образом:
"Да, я национал-социалист! Тебе этого не понять, потому что ты – талантливый. У меня талантов нет, вот почему мне нужен национал-социализм".
Когда прозвучали эти слова, сказанные громко и с вызовом, кое-кто из нас засмеялся; но смех этот был не слишком весёлым, и мы поскорее сменили тему".
"После полуночи... зазвонил телефон. Я узнал голос одного моего друга, он служил в канцелярии премьер министра. У нас с ним не было заведено звонить друг другу по ночам, поэтому я спросил встревоженно:
"Какие новости?"
"Сегодня ночью немцы оккупировали Венгрию".
"Где они?"
"Здесь, в крепости. Как раз идут танки. Я вижу их из окна".
"Ты можешь ко мне приехать?"
"Нет, сейчас не получится", -
ответил он. –
"Не пропустят. Завтра, если буду на свободе, пожалуй, приеду".
"Спокойной ночи!" -
сказал я и тут же сообразил, что звучит это довольно неуместно.
"Спокойной ночи!" -
серьёзно ответил он".
15 августа 1944 г.
"Всех родных и близких этого мальчика погрузили в вагон и увезли; сам он спасся чудом, сейчас живёт в приюте. На воскресном утреннике он декламирует стихи. Ему восемь лет. Стихотворение он выбрал сам. В нём такие строки:
"В Венгрии я вырос, венгром я родился,
Мне напев венгерский с детства в душу лился,
Мама по-венгерски чтить учила Бога
И любить отчизну милую до гроба..."
Зрители, знавшие о страшной судьбе мальчика, сидели бледные, опустив глаза".
28 октября 1944 г.
"Немцы, в самом деле, способны творить чудеса. Вот одно из чудес, которое им удалось совершить: сейчас каждый уважающий себя человек всем сердцем надеется на скорый приход русских, большевиков, которые явятся к нам как освободители".
10 ноября 1944 г.
"”Добрые венгры” прислушивались, присматривались. В самом начале, в марте, они ещё колебались.
"А ладно ли будет, кум?" –
вполголоса спрашивали они друг друга. –
"Пойдёт дело? Не будет ли беды?.."
И в один прекрасный день увидели, что опасаться вроде бы нечего. Русские пока далеко; во Франции, в Бельгии ещё хозяйничают немцы; евреи же рядом, их можно грабить, можно убивать. И тут добрые венгры: министры, госсекретари, депутаты, секретари управ, судебные исполнители, жандармские чины и примкнувшие к ним военные и людишки всяких званий – засучили рукава, подкрутили усы и с чисто венгерской хваткой взялись за дело. И убедились, что дело очень даже “идёт”".
26 декабря 1944 г.
"После обеда ходил в деревню. По дороге видел женщину, истерически кричавшую:
"Русские пришли".
Когда я поднимался на крыльцо сельской управы, во двор влетело четверо верховых казаков. Они явились сюда из снежных, запорошенных инеем краёв России: на прекрасных лошадях, в добротной одежде, в руках у каждого – готовый к стрельбе автомат. Впереди – совсем молодой парнишка в белом бараньем полушубке, с характерным славянским широкоскулым лицом и светлым чубом, выбивающимся из-под меховой шапки с красной звездой. За ним – казак постарше, с угрюмым взглядом. Первый спрашивает меня: кто такой? Собрав свои знания словацкого и русского, отвечаю: венгерский писатель. “Писатель?” - переспрашивает он, смеётся и протягивает мне руку. Его юное, горделивое, румяное лицо светится улыбкой. “Ладно, ступай домой”. Вот так оно и было, без выстрелов. Словно эти добродушные всадники сошли со страниц какого-то русского романа.
Молодые, энергичные, они были очень-очень чужими. Другой мир, другая порода. Факт тот, что я, осколок уходящей культуры, впервые встретился сегодня с людьми, представляющими культуру новую. Встреча эта оставила странную память. Хорошую или плохую? Скорей, это некоторая уверенность, что будущее небезнадёжно".
(Продолжение следует)
