Стоит заметить, что охлаждение со стороны Золя к творчеству Сезанна началось гораздо раньше выхода в свет романа “Творчество”. Под давлением жены разбогатевший писатель счёл неудобным держать на виду у посетителей своего дома картины этого художника-неудачника, и отправил около десяти полотен Сезанна на чердак.
Тем более что простодушный художник несколько раз позволял себе задеть писателя.
Один раз Золя похвастался Сезанну, что недавно обедал у одной важной персоны. Художник сразу же припомнил письмо Золя от 1870 года, где тот писал другу детства:
"Я испытываю огорчение, видя, что не все глупцы погибли, но утешаюсь мыслью, что ни один из нас не погиб. Мы можем возобновить наши битвы", -
и сказал писателю:
"Видишь, если бы все глупцы исчезли, ты был бы принуждён доедать остатки тушеного мяса наедине со своей благоверной".
Золя обиженно промолчал.
В другой раз Золя пригласил Сезанна на один из своих приёмов, а художник явился к нему в том же виде, как он выезжал на природу, даже не переодевшись. Весь вечер Сезанн просидел молча, - ему было не о чем говорить с этими высокомерными людьми во фраках. Только в конце приёма художник с насмешкой обратился к хозяину дома:
"Скажи, Эмиль, не находишь ли ты, что здесь слишком жарко? Разреши мне снять пиджак".
Осенью 1895 года Амбруаз Воллар устроил выставку полотен Сезанна, которая напомнила парижанам о существовании этого художника и вызвала различные отзывы.
Критик Гюстав Жеффруа (1855-1926), подводя итоги выставки Воллара, написал в “Ле Журналь”:
"Сезанн — великий правдолюб, страстный и непосредственный, суровый и исключительно тонкий в передаче оттенков, - безусловно, попадет в Лувр. На этой выставке есть немало полотен, достойных музеев будущего".
Другой критик, Арсен Александр (1859-1937), в газете “Фигаро” опубликовал статью под заголовком “Клод Лантье”, которая должна была напомнить о романе Золя “Творчество” и о легендах и слухах, распространяемых вокруг имени Сезанна. Критик писал:
"Представившийся случай подтвердил, что Сезанн, в самом деле, существует, и что его существование кое-кому даже не бесполезно... Неожиданно обнаружилось, что друг Золя, этот таинственный провансалец — художник творчески неполноценный и одновременно самобытный, насмешливый и нелюдимый — человек выдающийся.
Выдающийся человек? Не совсем, если остерегаться сезонных увлечений. Но он, бесспорно, один из наиболее интересных темпераментов, он тот художник, у которого сознательно или бессознательно новая школа многое позаимствовала".
Назвав роман “Творчество” “романтической поэмой о живописи”, Арсен Александр одновременно упрекнул Золя в том, что тот
"исказил образы, пренебрег фактами и внёс излишнюю восторженность в описание самых обыкновенных вещей".
Чтобы закончить с упоминанием имени Золя, отметим, что в марте 1903 года вдова писателя продала большую часть коллекции произведений искусства, собранной писателем. Она продавала то, что ей не нравилось, так что среди выставленных на аукцион картин оказались и десять полотен Сезанна. К удивлению критиков, на полотна Сезанна оказался большой спрос, и цены на них значительно превышали первоначальные. Диапазон цен на полотна Сезанна составлял от 600 до 4200 франков.
Это было не так уж и мало, ведь за полотно уже признанного Эдуарда Моне выручили 2805 франков, а Писарро ушёл за 900 франков.
То, что Золя не разбирался в живописи и был лишён художественного чутья, говорит следующий факт. Одной из любимых картин Золя было полотно художника академического направления Эдуарда Деба-Понсана (1847-1913) под названием “Истина, выходящая из источника”. Эта картина была украшена двусмысленным девизом “Nec mergitur” (“Не тонет”) с пояснительным текстом:
"Подняв зеркало, Истина силится выйти из источника, где её удерживают лицемерие дона Базилио и жёсткий кулак грубой силы".
Эта картина, несмотря на все усилия организаторов распродажи, ушла всего за 350 франков. Однако такой результат никак не сказался на высокомерном отношении Деба-Понсана к произведениям художников-импрессионистов:
"Я получил золотую медаль! Когда ваш Моне сможет сказать о себе то же самое, тогда мы потолкуем".
Вернёмся всё же к Сезанну. Ценители его творчества появлялись уже давно, но они составляли меньшинство среди публики, посещавшей выставки и салоны. Однако они были, и появлялись новые, только процесс признания Сезанна был очень медленным, его признали, пожалуй, последним среди всех художников-импрессионистов. Впрочем...
В 1874 году на выставке импрессионистов около полотна Сезанна “Дом повешенного” остановились граф Арман Дориа (1824-1896) с сыном. Граф Дориа был известным коллекционером произведений искусства и двадцать лет назад он защищал от нападок творчество Камилла Коро. Но теперь... Картина Сезанна явно не понравилась графу, и он стал объяснять сыну, что ему не нравится. Но чем дольше граф объяснял сыну свою точку зрения, детально разбирая картину, тем больший интерес она у него стала вызывать. Только так Арман Дориа смог по достоинству оценить талант художника, его выразительные средства и композиционное мастерство.
Кончилось тем, что граф был вынужден признать:
"Нет, мы ничего решительно не понимаем! Какие-то важные особенности заложены в полотнах этого художника. Он непременно должен быть представлен в моей галерее".
И с этими словами Арман Дориа решил приобрести полотно Сезанна “Дом повешенного”.
В апреле 1877 года открылась третья выставка импрессионистов, и наибольшее количество нападок журналистов и критиков вызывали картины Сезанна. Голоса в защиту художника раздавались крайне редко, и одним из немногих защитников стал Жорж Ривьер (1855-1943), который в газете “Импрессионист” написал:
"За последнее пятнадцатилетие Сезанн – наиболее критикуемый, осуждаемый прессой и публикой художник. Нет такого оскорбительного эпитета, который не присоединяли бы к его имени, и творения его имеют успех разве только потому, что вызывают гомерический хохот, продолжающийся и поныне. Одна газета назвала сезанновский портрет мужчины, представленный на выставке нынешнего года, “Биллуар в шоколаде” [Биллуар – это имя казнённого убийцы, который разрезал свою жертву, женщину, на куски.]. Эта издёвка, этот шум вокруг художника – следствие недобросовестности, которую даже не пытаются скрыть. К полотнам г-на Сезанна подходят, чтобы повеселиться. Со своей стороны, признаюсь, я не знаю живописи, которая давала бы так мало повода для смеха... Сезанн художник, и большой художник. Те, кто никогда в жизни не держал в руках ни кисти, ни карандаша, объявили, что Сезанн не умеет рисовать, они считают его недостатками то, что, собственно, и является тем утонченным и глубоким мастерством, которое приходит вместе с огромными знаниями... Натюрморты художника, столь прекрасные, столь точные по гармонии тонов, содержат в себе нечто торжественное и глубоко правдивое... Во всех своих картинах художник волнует, потому что сам испытывает неподдельное волнение перед натурой, которую он во всеоружии знания воплощает на холсте".
В заключение своей статьи Ривьер приводит мнение одного критика, правда, из числа своих друзей:
"Создатель “Купальщиков” принадлежит к породе титанов. Так как он не поддается никакому сравнению, то удобнее всего его отрицать. Между тем в живописи у него есть единомышленники, уважаемые в мире искусства, и если сегодня мы не воздаем Сезанну должное, то потомки наши сумеют отвести ему место среди равных, рядом с полубогами искусства".
В марте 1892 года в одном из номеров “Ле Журналь” известный критик Гюстав Жеффруа пишет о Сезанне:
"Сезанн стал чем-то вроде предтечи, от которого хотят вести свой род символисты. И действительно, можно, конечно, установить прямое родство и довольно ясную преемственность между живописью Сезанна и живописью Гогена, Эм[иля] Бернара и других. Это относится и к Ван-Гогу. Хотя бы с этой точки зрения Поль Сезанн заслуживает того, чтобы его имя заняло подобающее место.
Конечно, отсюда не следует, что духовная связь между Сезанном и его преемниками поддается абсолютно точному определению, и что Сезанн ставит перед собой те же теоретические и синтетические задачи, какие ставят художники-символисты. Теперь при желании уже легко уяснить себе, в чём состояла последовательность исканий Сезанна, всего его творчества в целом. Основное доминирующее впечатление такое, что Сезанн подходит к натуре не с какой-то обязательной программой, с деспотическим намерением подчинить эту натуру провозглашенному им закону, приспособить или свести натуру к формуле того искусства, которое он носит в себе. Сезанн отнюдь не лишен программы, у него есть свои законы и идеалы, но они исходят не от канонов его искусства, а от страстной пытливости его ума, от горячего стремления овладеть предметами, восхищающими его взор.
Сезанн – человек, который вглядывается в окружающий мир, человек, опьянённый открывающимся перед ним зрелищем, стремящийся передать это чувство опьянения на ограниченном пространстве полотна. Принимаясь за работу, он ищет средства, чтобы осуществить такую передачу как можно полнее и правдивее".
Примерно в те же дни 1892 года художник, журналист и теоретик искусства Эмиль Бернар (1868-1941) посвящает творчеству Сезанна 387-й выпуск своей достаточно популярной у публики серии “Люди нашего времени”.
Бернар пишет, что Сезанн
"открывает искусству заветную дверь: живопись для живописи".
Разбирая картину Сезанна “Искушение святого Антония”, Бернар отмечает силу своеобразной техники художника и пишет:
"Это заставляет меня задуматься над словами, сказанными однажды в моём присутствии Полем Гогеном о Поле Сезанне:
"Нет ничего, что так походило бы на мазню, как шедевр".
Со своей стороны я нахожу, что в мнении Гогена заключена жестокая правда".
Тем не менее, Бернар далее восторженно пишет:
"Как бы ни думал мэтр о своем творчестве — а он очень строг к себе, — оно превосходит всё, что есть в современной живописи, и утверждает себя сочностью и своеобразием видения, красотой палитры, богатством красок, декоративной насыщенностью. Его живопись глубока и долговечна. Она привлекает нас своей убеждённостью, своей здоровой направленностью, убеждает нас в той неоспоримости правды, которую провозглашает и которая при современном упадке воспринимается нами как освежающий оазис. Связанное своим утончённым восприятием с готическим искусством, творчество Сезанна современно, оно ново, оно французское, оно гениально!"
Поль Сезанн в воспоминаниях современников и в письмах к друзьям. Часть IV
(Продолжение следует)
