Последнее объяснение между Лермонтовым и Мартыновым произошло 13 июля сразу же после их выхода из дома Верзилиной, однако свидетелей при их разговоре не было, и судить о нём мы можем только на основании показаний одного Мартынова.
В те дни старшим военным начальником в Пятигорске был полковник А.С. Траскин, начальник штаба войск на Кавказской линии и в Черномории, который опросил Васильчикова, Глебова и Мартынова ещё до того, как они стали отвечать на вопросы Следственной комиссии.
17 июля в письме командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории генералу П.Х. Граббе Траскин сообщал на основании их устных показаний:
"Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать... Лермонтов ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным".
Со слов Траскина получается, что Мартынов угрожал Лермонтову, который отвечал ему довольно миролюбиво, но с достоинством.
Впрочем, и Траскин пишет Граббе о том, что Лермонтов часто смеялся над Мартыновым и даже пускал по рукам карикатуры на него, так как Мартынов одевался в смешной черкесский костюм и носил огромный кинжал. Непримиримость соперников Траскин объяснял возможностью того, что
"у них были и другие взаимные обиды". (!)
Находясь под следствием, Мартынов сообразил, что для облегчения своей участи ему следует взвалить выну за вызов на уже покойного Лермонтова, что и нашло отражение в его ответах на вопросы Следственной комиссии:
"Я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, - но что теперь, предупреждаю, что если он ещё раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, - то я заставлю его перестать.
Он не давал мне кончить и повторял несколько раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится: что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, - и в довершение сказал мне:
„Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, - следовательно, ты никого этим не испугаешь“.
Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта".
Такая версия их диалога возлагает всю вину на вызов уже на Лермонтова, а слова Мартынова давали возможность для мирного разрешения их конфликта.
Показания секундантов подтверждают версию Мартынова, но следует учесть, что даже находясь под арестом, вся троица часто общалась между собой и могла легко скоординировать свои показания, что они и сделали.
Вот Глебов и показал, что Мартынов
"не видя конца его насмешкам, объявил Лермонтову, что он заставит его молчать, на что Лермонтов отвечал ему, что вместо угроз... требовал бы удовлетворения".
Однако и Глебов был вынужден признать, что
"формальный вызов сделал Мартынов".
Одновременно Глебов старается обелить себя и Васильчиков, заявив, что
"я с Васильчиковым употребили все усилия, от нас зависящие, к отклонению этой дуэли".
Но Мартынов, по словам Глебова, сказал, что он
"не может взять своего вызова назад, упираясь на слова Лермонтова, который сам намекал ему о требовании удовлетворения".
Васильчиков тоже показал, что
"формальный вызов был сделан майором Мартыновым".
Однако дальше его немного занесло, и Васильчиков показал следующее:
"Когда майор Мартынов при мне подошел к поручику Лермонтову и просил его не повторять насмешек, сей последний отвечал, что он не вправе запретить ему говорить и смеяться, что впрочем, если обижен, то может его вызвать и что он всегда готов к удовлетворению".
Обеляя себя, Васильчиков далее показал, что они с Глебовым убеждали Мартынова взять вызов назад, но тот сказал, что слова Лермонтова
"которыми он как бы подстрекал его к вызову, не позволяют ему, Мартынову, отклоняться от дуэли".
До сих пор мы говорили только о двух секундантах этой дуэли, как то и следует из официальных документов, но на самом деле их было как минимум четверо. Это видно из многочисленных воспоминаний и переписки людей лермонтовского окружения.
Секундантами Лермонтова по свидетельствам современников были А.А. Столыпин и С.В. Трубецкой, а Васильчиков и Глебов были секундантами Мартынова. Однако на следствии было решено скрыть участие в дуэли Столыпина и Трубецкого, которые и так находились на Кавказе в положении ссыльных и могли пострадать сильнее других.
Поэтому роли других дуэлянтов на следствии пришлось перераспределять, что породило изрядную путаницу в показаниях о том, кто чьим секундантом был, и кто, когда и на чём прибыл к месту дуэли. Однако следствие не заинтересовалось такими противоречиями в показаниях свидетелей дуэли.
Впрочем, существует версия о том, что Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного дождя, а никаких воспоминаний о дуэли эти двое не оставили.
Странно! Ведь Столыпин-Монго был двоюродным дядей Лермонтова и всеми считался его ближайшим другом – и ни строчки.
Ходили слухи, что Столыпин виновником дуэли считал Лермонтова, и поэтому, не желая порочить память своего друга, решил промолчать.
Про условия дуэли я уже написал в начале очерка. Они отражают показания Мартынова на следствии:
"Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону ещё по десяти. Мы стали на крайних точках. По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять, когда ему вздумается, — стоя на месте или подходя к барьеру..."
Но это были уже хорошо прилизанные показания.
В первоначальном черновике Мартынов совсем иначе описал согласованные условия дуэли:
"Условия дуэли были:
1. Каждый имеет право стрелять, когда ему угодно...
2. Осечки должны были считаться за выстрелы.
3. После первого промаха... противник имел право вызвать выстрелившего на барьер.
4. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено..."
Пользуясь свободой содержания под арестом, Мартынов показал черновик своих показаний Глебову и получил следующий ответ:
"Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие... Теперь покамест не упоминай о условии 3 выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду".
Следственная комиссия не проявила настойчивости при выявлении условий дуэли, а жаль: ведь черновые показания Мартынова говорят о том, что дуэль с Лермонтовым намечалась
смертельной – три выстрела каждому и вызов к барьеру.
И эти условия дуэли были согласованы с секундантами: Глебовым, Васильчиковым, Столыпиным и Трубецким. Поэтому все рассказы секундантов о том, что они пытались примирить противников, являются ложью.
Допускаю, что другие офицеры в Пятигорске ничего не знали о смертельных условиях дуэли, считали, что дуэль закончится безрезультатно, и поэтому с шампанским ожидали возвращения примирившихся "друзей".
Но эти-то четверо знали!
И это знание окрашивает историю с дуэлью совсем в другие тона. Появляются вопросы, казавшиеся прежде бессмысленными.
Получается, что Лермонтов знал о том, что один из участников дуэли должен быть убит. Почему же множество свидетелей говорили о том, что Лермонтов заявлял перед дуэлью:
"Я не буду стрелять в этого дурака".
Не будет стрелять в Мартынова три раза подряд?
Почему на месте дуэли не было врача и телеги для эвакуации покойника с места дуэли? Ну, допустим, что все врачи отказались присутствовать на дуэли, но покойник-то при таких условиях дуэли непременно должен был быть. Не мог же Лермонтов сознательно идти на самоубийство? Или мог?
Ведь в позднейших воспоминаниях Васильчикова картина взаимоотношений дуэлянтов с секундантами после вызова выглядит почти благостно:
"Больше ничего... в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере, нам, Столыпину, Глебову и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением. Тем не менее, все мы, и в особенности М. П. Глебов, который соединял с отважною храбростью самое любезное и сердечное добродушие и пользовался равным уважением и дружбою обоих противников, все мы, говорю, истощили в течение трёх дней наши миролюбивые усилия без всякого успеха... На этом сокрушились все наши усилия; трехдневная отсрочка не послужила ни к чему, и 15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу. Но и тут в последнюю минуту мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать".
Но из условий дуэли следует, что такой исход был невозможен.
Значит, Васильчиков нагло лжёт обо всей этой истории и тщательно заметает все следы, которые могли вывести на подлинных кукловодов в этом смертельном представлении.
Можно, конечно, предположить, что о смертельном характере дуэли знали только Глебов и Мартынов, но это уж никак не согласуется с понятиями о чести того времени.
В описании самой дуэли расхождений среди свидетелей почти нет.
Глебов описал течение дуэли так:
"Дуэлисты стрелялись... на расстоянии 15 шагов и сходились на барьер по данному мною знаку... После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермонтов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела".
Траскин, который первым допросил Глебова и Васильчикова, с их слов пишет так:
"Лермонтов сказал, что он не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова".
Лермонтов – Мартынов: дуэль, вопросов о которой больше, чем ответов. Часть I
(Продолжение следует)
