Уважаемые читатели!
Когда я опубликовал дневниковые записи Корнея Чуковского об Анне Ахматовой, ко мне стали приходить ваши письма с замечаниями о том, кто такой Корней Чуковский, каков его моральный облик и пр.
Дамы и господа!
Я прекрасно знаю, кто такой Корней Чуковский, да и из его дневниковых записей это тоже проскальзывает. Но из дневников Чуковского можно извлечь любопытные факты о жизни (в том числе и литературной) того времени. Это ведь настоящий сборник Исторических анекдотов, который я попытался представить вашему вниманию в виде Ворчалок.
Ваш Старый Ворчун (Виталий Киселёв)
Андерсен-Нексё в Петрограде
В сентябре 1922 года в Петроград приехал датский писатель-коммунист Андерсен-Нексё. В Доме Искусств был устроен диспут об искусстве. И что же? Вот что пишет Чуковский:
"Андерсен оказался банальным и пресным, а Пильняк стал ему излагать очень сложное credo. Пильняк говорил по-русски, переводчики переводили не очень точно. Зашёл разговор о материи и духе (Stoff und Geist), и всякий раз, когда произносили слово штоф, Пильняк понимающе кивал головой".
Замятин, по словам Чуковского, на этом диспуте "либеральничал", а когда заговорили о писателях, он сказал:
"Да, мы так любим писателей, что даже экспортируем их заграницу".
Начало НЭП’а
В ноябре 1922 года Чуковский посетил Москву – это было начало НЭП’а – и 27 ноября записал:
"... пробегая по улице - к Филиппову за хлебом или в будочку за яблоками, я замечал у всех одно выражение – счастья. Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина и женщины; женщины с сладострастными, пьяными лицами прилипают грудями к оконным стёклам на Кузнецком, где шелка и бриллианты. Красивого женского мяса – целые вагоны на каждом шагу, - любовь к вещам и удовольствиям страшная, - танцы в таком фаворе, что я знаю семейства, где люди сходятся в 7 час. вечера и до 2 часов ночи не успевают чаю напиться, работают ногами без отдыху... Все живут зоологией и физиологией... Психическая жизнь оскудела; в театрах стреляют, буффонят, увлекаются гротесками и проч."
Пьянка во "Всемирной литературе", запись 8.01.1923
"Вчера ночью во "Всемирной [Литературе]" был пир... Центр пьяной кампании – Анненков. Он перебегал от стола к столику, и всюду, где он появлялся, гремело ура. Он напился раньше всех. Пьяный он приходит в восторженное состояние, и люди начинают ему страшно нравиться... Он подводил к нашему столу то одного, то другого, как будто он первый раз видит такое сокровище, и возглашал:
"Вот!"
"Какую-то танцорку подвёл со словами:
"Вот, Тальони! Замечательная! Чуковский, выпей с ней, поцелуйся, замечательная... Ты знаешь, кто это? Это Тальони, а это Чуковский, замечательный".
"Второй замечательный персонаж был Щёголев. Он сидел в полутёмном кабинете у Тихонова, огромный, серый, неподвижный, на спинке кресла у его плеча примостилась какая-то декольтированная девица, справа тоже что-то женское, - прямо Рубенс, Рабле, - очень милый. А тут в отдалении где-то его жена, сын..."
Посещение Маяковского, запись 27.02.1923
"Вечером у Маяковского... Пирожное и коньяк... Наконец начинает читать. Хорошо читает. Произнося по-хохлацки "у" вместо "в" и очень вытягивая звук "о" - Маякоооуский. Он стоял у печки, очень милый, с умными глазами, и видно, что чтение волнует его самого... Я откровенно высказал ему своё мнение, но он не очень интересовался им..."
"Я сказал Маяковскому, что Анненков хочет написать его портрет. Маяк[овский] согласился позировать, но тут вмешалась Лиля Брик:
"Как тебе не стыдно, Володя. Конструктивист – и вдруг позирует художнику. Если ты хочешь иметь свой портрет, поди к фотографу Вассерману – он тебе хоть двадцать дюжин бесплатно сделает".
Стихи Сологуба, запись 07.05.1923
"Был у Сологуба неделю назад. Он занимает две комнатки в квартире сестры Анаст[асии] Чеботаревской... [Имеется в виду Александра Николаевна Чеботаревская.] В комнате Сологуба чистота поразительная. Он топил печку, когда я пришёл, - и каждое полено было такое чистенькое, как полированное, возле печки ни одной пылинки. На письменном столе две салфеточки – книги аккуратны, как у Блока. Слева от стола полки, штук 8, все заняты его собственными книгами в разных изданиях, в переплётах и проч...
Заговорил о стихах:
"У меня ненапечатанных стихов – он открыл правый ящик стола – тысяча двести тридцать четыре (вот, в конвертах по алфавиту)".
- Строк? – спросил я.
- Нет, стихотворений... У меня ещё не всё зарегистрировано. Я не регистрирую шуточных, альбомных стихов, стихов на случаи и проч...
- Французских стихотворений у меня зарегистрировано пять, переводных сто двадцать два. А стихотворений ранних, написанных в детстве, интимных, на шесть томов хватило бы.
Заговорили о рецензиях:
"Рецензий я не регистрирую. Вот переводы у меня зарегистрированы. Меня переводили на немецкий яз[ык] такие-то переводчики, на французский такие-то, а на английский такие-то".
И он вынул из среднего ящика карточки и стал читать одну за другой дольше, чем следовало...
Одинокий старичок. Неприкаянный, сирота, забытый и критикой и газетами, недавно переживший катастрофу, утешается саморегистрацией.
- Моих переводов из Верлена у меня зарегистрировано семьдесят.
Окошечки у него в кабинете маленькие, но вид оттуда – широкий. На столе портреты А.Н. Чеботаревской. Она с ним за чайным столом, она с ним на диване, она с ним в Париже. Всё чистенько, по-немецки, и без вкуса развешано...
- А теперь вы пишете прозу?
- Нет. Вышел из этого ритма. Не могу писать. У меня это ритмами. Как болезни. Я, например, в январе всегда болен. Всю жизнь. Непременно лежу в январе.
- А стихи?
- Стихов я всегда писал много. Вот, напр., 6 декабря 1895 года я написал в один день сорок стихотворений. Вернее, цикл. "История девочки в гимназии". Многие из них не напечатаны. Но часть попала в печать в виде отдельных стихотворений.
Ольга Форш о Блоке, запись 10.05.1923
"Я к Ольге Форш. Она одна – усадила – и начала говорить о Блоке. Говорила очень хорошо, мудро и взволнованно, о матери Блока:
"Да она ж его и загубила. Когда Блок умер, я пришла к ней, а она говорит:
"Мы обе с Любой его убили – Люба половину и я половину".
Вокруг Блока, записи 30.05.1923
"Был у жены Блока. Она очень занята театром, пополнела.
Пристал ко мне полуголодный Пяст. Я повёл его в ресторан – и угостил обедом..."
"Замятии напомнил мне, как я вовлёк Блока в воровство. Во "Всемирной Литер[атуре]" на столе у Тихонова были пачки конвертов. Я взял два конверта – и положил в карман. Конверты – казённые, а лавок тогда не было. Блок застыдился, улыбнулся. Я ему:
"Берите и вы".
Он оглянулся – и больше из деликатности по отношению ко мне – взял два конверта и, конфузясь, положил в карман".
Коктебель. Сентябрь. 1923 (У Волошина)
"22 дня я живу в Коктебеле и начинаю разбираться во всём. Волошинская дача стала для меня пыткой – вечно люди, вечно болтовня. Это утомляет, не сплю. Особенно мучителен сам хозяин. Ему хочется с утра до ночи говорить о себе или читать стихи. О чём бы ни шла речь, он переводит на себя... рассказывает длинно, подробно, напористо - часа три, без пауз. Я Макса люблю и рад слушать его с утра до ночи, но его рассказы утомляют меня, - я чувствую себя разбитым и опустошённым...
Особенно страшно, когда хозяин зовёт пятый или шестой раз слушать его (действительно хорошие) стихи.
Интересно, что соседи и дачники остро ненавидят его. Когда он голый проходит по пляжу, ему кричат вдогонку злые слова и долго возмущаются "этим нахалом".
"Добро, был бы хорошо сложён, а то образина!" -
кудахтают дамы".
О Волошине, запись 07.10.1923
Вернувшись из Крыма, Чуковский постарался более связно и аргументировано изложить свои впечатления о Волошине. Повторяющиеся впечатления и наблюдения я опускаю:
"Макс Волошин стал похож на Карла Маркса. Он также преувеличенно утив, образован, изыскан, как и подобает poetae minori [второстепенные поэты]...
Волошин не разговаривал ни с кем лет шесть, ему, естественно, хочется поговорить, он ястребом налетает на свежего человека и начинает его терзать. Ему 47 лет, но он по-стариковски рассказывает всё одни и те же эпизоды из своей жизни, по нескольку раз, очень округлённые, отточенные, рассказывает чрезвычайно литературно, сложными периодами, но без пауз, по три часа подряд. Не знаю почему, но меня эти рассказы утомляли, как тяжёлые брёвна. Самая их округлённость вызывала досаду. Видно, что они готовые сберегаются у него в мозгу, без изменения, для любого собеседника, что он наизусть знает каждую фразу. С наивным эгоизмом он всякий разговор поворачивает к этим рассказам, в которых главный герой он сам...
Стихи Макса декламационны, внешни, эстрадны – хорошие французские стихи, - несмотря на всю свою красивость, тоже утомляли меня. Человек он очень милый, но декоративный, не простой, вечно с каким-то театральным расчётом...
Живёт он хозяином, магнатом, и походка у него царственная, и далеко не так бесхозяйствен, как кажется. Он очень практичен – но мил, умён, уютен и талантлив... Его нарочито русские речи в стихах звучат по-иностранному".
Для характеристики самого Чуковского приведу ещё одно его высказывание, записанное в тот же день:
"Роман Замятина "Мы" мне ненавистен. Надо быть скопцом, чтобы не видеть, какие корни в нынешнем социализме".
Указатель имён
Мартин Андерсен-Нексё (1869-1954).
Юрий Павлович Анненков (1889-1974).
Александр Александрович Блок (1881-1921).
Лиля Юрьевна Брик (урождённая Лиля Уриевна Каган, 1891-1978).
Максимилиан Александрович Волошин (Кириенко-Волошин, 1877-1932).
Евгений Иванович Замятин (1884-1937).
Василий Иванович Качалов (Шверубович, 1875-1948).
Борис Андреевич Пильняк (Вогау) (1894-1938).
Владимир Алексеевич Пяст (Пестовский, 1886-1940).
Фёдор Кузьмич Сологуб (1863-1927).
Мария Тальони (1804-1884).
Николай Семёнович Тихонов (1896-1979).
Ольга Дмитриевна Форш (урождённая Комарова, 1873-1961).
Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876-1921).
Александра Николаевна Чеботаревская (1869-1925).
Корней Иванович Чуковский (1882-1969).
Павел Елисеевич Щёголев (1877-1931).
Анна Ахматова в дневниках Корнея Чуковского. 1923 год. Часть II
Анна Ахматова в дневниках Корнея Чуковского. 1923 год. Часть I
(Окончание следует)
