Самую подробную характеристику Сезанну как человеку даёт Эмиль Золя в письме к Жану-Батисту Байлю в 1861 году:
"Доказать что-либо Сезанну – это всё равно что уговорить башни собора Парижской Богоматери, чтобы они станцевали кадриль. Может быть, он и скажет "да", но ни на йоту не сдвинется с места. И заметь, что с возрастом его упрямство всё усиливается, хотя разумных причин для этого не становится больше. Он сделан из одного куска, жёсткого и твёрдого на ощупь; ничто его не согнёт, ничто не может вырвать у него уступки. Он не хочет даже обсуждать того, что думает, терпеть не может споров, во-первых, потому что разговоры утомляют, во-вторых, потому что если бы его противник оказался прав, пришлось бы изменить своё мнение.
И вот он очутился в гуще жизни, причём со своими определёнными идеями, которые согласен менять только по собственному усмотрению. Впрочем, в остальном он замечательный малый: всегда во всём с вами согласен, потому что ненавидит споры, но от этого не перестаёт думать по-своему. Когда язык его говорит "да", - сам он по большей части думает – "нет". Если он случайно выскажет противоположное мнение, а вы его оспариваете, он горячится, не желая разобраться в сути дела, кричит, что вы ничего не понимаете в этом вопросе, и перескакивает на другое.
Попробуй-ка поспорить, да что там, просто поговорить с этим упрямцем, ты ровно ничего не добьёшься, зато сможешь наблюдать весьма своеобразный характер. Я надеялся, что с возрастом он хоть немного изменится, но вижу, что он такой же, каким я его оставил...
Я знаю, что у Поля по-прежнему доброе сердце, что это друг, который умеет понимать и ценить меня. Но поскольку у каждого из нас свой характер, из благоразумия я должен приспосабливаться к его настроениям, если не хочу спугнуть нашу дружбу. Быть может, чтобы сохранить твою, я прибег бы к уговорам, - с ним это значило бы потерять всё".
Гоген о живописи Сезанна
В письме к Эмилю Шуффенекеру в 1885 году Поль Гоген так отзывался о живописи Сезанна:
"Возьмите, например, непризнанного Сезанна...
В его формах какая-то тайна и тяжёлое спокойствие человека, который лежит, погрузившись в раздумье. Цвет его серьёзен, как характер восточных людей. Житель Юга, он проводит целые дни на вершинах гор, читая Виргилия и глядя в небо. Его горизонты очень высоки, синие тона насыщены, а красный цвет у него удивительно живой и звучный. Как стихи Виргилия, которые имеют не только один смысл, которые можно истолковать по-разному, так и картины Сезанна двояки по значению, имеют иносказательный смысл. Их основа и реальна и фантастична. Одним словом, когда видишь его работы, невольно восклицаешь:
"Странно!"
Но он мистичен, и его рисунок мистичен".
Камилл Писарро о живописи Сезанна
В 1895 году Камилл Писарро в одном из писем сыну Люсьену описывал свои впечатления от посещения выставки Сезанна:
"Я думал о выставке Сезанна, где есть восхитительные вещи: натюрморты, безукоризненные по законченности; другие, очень проработанные, и всё же брошенные не конченными, ещё более прекрасные, чем первые; пейзажи, обнажённые, портреты, хоть не доведённые до конца, но действительно грандиозные и необыкновенно живописные, необыкновенно пластичные...
Почему? Потому что в них есть ощущение!..
Интересно, что в то самое время, когда на выставке Сезанна я восхищался этим удивительным и ошеломляющим характером его работ, которые меня привлекают уже много лет, появился Ренуар. Моё восхищение ничто перед восхищением Ренуара. Даже Дега, и тот подпал под чары дикой и в то же время утончённой натуры Сезанна, также как Моне и все мы. Неужели мы ошибаемся? Не думаю...
Ренуар верно говорит, что в картинах Сезанна есть что-то аналогичное фрескам Помпей, таким архаичным и таким великолепным".
Влияние на Сезанна
В другом письме своему сыну в том же 1895 году Камилл Писарро отмечает художников, повлиявших на стиль Сезанна. Поводом для этого послужила критическая статья Камилла Моклера:
"Он [Камиль Моклер] не подозревает, что Сезанн подвергался влияниям, как и все мы... Критики не знают, что Сезанн, как и мы, был под влиянием Делакруа, Курбе, Мане, даже Легро. В Понтуазе я влиял на него, а он на меня. Помнишь выступления Золя и Бельяра по этому поводу? Они были уверены, что живопись изобретают каждый раз заново и что только тот оригинален, кто ни на кого не похож".
Беседа с Иоахимом Гаске
Сезанн:
"Наше искусство должно дать ощущение постоянства природы через её элементы, через её изменчивую видимость. Оно должно показать нам её вечной. Что за ней кроется? Может быть, ничего. Может быть всё. Всё, понимаете? Итак, я соединяю её блуждающие руки... Я беру справа, слева, здесь, там, везде её тона, её краски, её нюансы. Они образуют линии, они становятся предметами, скалами, деревьями, я сам не знаю как. Они делаются объёмными. Они приобретают значение. Если эти объёмы, эти значения в моём ощущении, на моём холсте соответствуют планам и пятнам у меня перед глазами, значит, руки сошлись...
Но если я допущу малейшую рассеянность, ослаблю внимание или начну чересчур интерпретировать, увлекусь сегодня какой-нибудь теорией, противоречащей вчерашней, если я буду рассуждать, когда я пишу, если я буду вмешиваться, то всё пойдёт прахом".
Гаске:
"Как это – вмешиваться?"
Сезанн:
"Художник только воспринимает, его ум – это регистрирующий аппарат... Но если художник начинает вмешиваться, если он, такой ничтожный, осмеливается сознательно переделывать то, что он должен передать, он вносит в это свою незначительность. И снижает свою работу".
Гаске:
"Значит, по-вашему, художник ниже природы?"
Сезанн:
"Нет, я этого не говорил. Как вы могли так понять? Искусство – это гармония, параллельная природе. Только глупцы говорят:
"Художник ниже природы".
Нет, он ей параллелен. Если только он сознательно не вмешается, поймите меня. Его воля должна молчать. Он должен заставить замолчать все свои предрассудки, всё забыть, молчать, быть только эхом. Тогда весь пейзаж зафиксируется на его чувствительной пластинке. А передать его на холсте, выявить его поможет ремесло, но ремесло осторожное, тоже готовое слушаться, передавать бессознательно и хорошо знающее язык текста, который оно расшифровывает, вернее, языки этих двух параллельных текстов: увиденной, почувствованной природы, вот той, что там [он показывает на зелёную и голубую долину], и той, что здесь [он ударяет себя по лбу], обе должны слиться, остаться навсегда и жить наполовину человеческой, наполовину божественной жизнью, жизнью искусства, жизнью бога... пейзаж отражается во мне, становится человечным, мыслится мною. Я его реализую, переношу на холст, запечатлеваю его на холсте..."
Из беседы Сезанна и Амбруаза Воллара об Эмиле Золя
Воллар:
"Однажды, когда Сезанн показывал мне маленький этюд, сделанный им с Золя в дни молодости, около 1860 года, я спросил его, к какому времени относится их разрыв".
Сезанн:
"Между нами не было никакой ссоры, я первый перестал ходить к Золя. Я больше не чувствовал себя у него в своей тарелке. Эти ковры на полу, слуги и сам он, работающий теперь за бюро резного дерева! В конце концов, у меня создалось такое впечатление, словно я делаю визит министру. Он превратился (простите меня, мсье Воллар, я не говорю это в дурном смысле) в грязного буржуа".
Воллар:
"Мне кажется, что люди, которых можно было встретить у Золя, представляли необычайный интерес: Эдмон де Гонкур, отец и сын Доде, Флобер, Ги де Мопассан и многие другие".
Сезанн:
"Действительно, у него было много народа, но то, что там говорилось, было такое... Однажды я заговорил было о Бодлере: это имя никого не интересовало".
Воллар:
"Но о чём же там беседовали?"
Сезанн:
"Каждый говорил о количестве экземпляров, в котором он издал свою последнюю книгу или надеялся издать следующую, разумеется, слегка привирая при этом. Особенно стоило послушать дам..."
Воллар:
"Но неужели там не было никого, кроме мужчин с большими тиражами и тщеславных женщин! Например, Эдмон де Гонкур..."
Сезанн:
"Это правда, у него не было жены; но и корчил же он морду, слушая все эти цифры".
Воллар:
"Вы любите Гонкуров?"
Сезанн:
"Прежде я очень любил "Manette Salomon". Но с тех пор как "вдова", как его назвал кто-то [это был Барбе д’Оревильи], начала писать одна, мне уже не приходилось читать ничего подобного...
Итак, я лишь изредка посещал Золя, потому что мне было очень тяжело видеть, что он стал таким барином; как вдруг однажды его слуга доложил мне, что его господин никого не принимает. Я не думаю, что это распоряжение касалось специально меня, но мои посещения стали ещё реже... И наконец Золя издал "L’Oeuvre"...
Нельзя требовать от несведущего человека, чтобы он говорил разумные вещи об искусстве живописи. Но, чёрт побери, как смел он говорить, что художник кончен, раз он написал плохую картину! Если картина не удалась, её швыряют в огонь и начинают новую!"
Воллар:
"Но как же Золя, который столько мне говорил о вас и в таких сердечных выражениях, с таким волнением..."
Сезанн:
"Послушайте, мсье Воллар, я должен вам это рассказать...
Позже, находясь в Эксе, я узнал, что Золя недавно приехал туда... Я узнал о его приезде в то время, когда находился на "мотиве"; я писал этюд, который мне неплохо удавался; но чёрта ли мне было в этюде, когда Золя находился в Эксе! Не теряя времени даже на то, чтобы сложить свои вещи, я мчусь в отель, где он остановился. Но один товарищ, которого я встречаю по пути, сообщает мне, что накануне в его присутствии кто-то сказал Золя:
"Вы собираетесь якшаться с Сезанном?"
И Золя ответил:
"Чего ради мне встречаться с этим неудачником?"
Тогда я возвратился на "мотив".
Указатель имён
Жан-Батист Байль (1841-1918).
Эдуард Бельяр (1832-1912).
Шарль Бодлер (1821-1867).
Амбруаз Воллар (1866-1939).
Иоахим Гаске (1873-1921).
Поль Гоген (1848-1903).
Эдмон де Гонкур (1822-1896).
Эдгар Дега (1834-1917).
Эжен Делакруа (1798-1863).
Альфонс Доде (1840-1897).
Леон Доде (1867-1942).
Эмиль Золя (1840-1902).
Гюстав Курбе (1819-1877).
Альфонс Легро (1837-1910).
Эдуард Мане (1832-1883).
Камилл Моклер (1872-1945).
Клод Моне (1840-1926).
Ги де Мопассан (1850-1893).
Барбе д’Оревильи (1808-1889).
Камилл Писсарро (1830-1903).
Люсьен Писсарро (1863-1944).
Огюст Ренуар (1841-1919).
Поль Сезанн (1839-1906).
Гюстав Флобер (1821-1880).
Эмиль Шуффенекер (1851-1934).
(Продолжение следует)
