Про дуэль между Гумилёвым и Волошиным написано довольно много, но всё написанное восходит к немногим записанным свидетельствам. Это, в основном, сочинения Волошина, которые имеют наибольшее хождение в печати, а также записи Кузмина, Шервашидзе, А. Толстого и Маковского. Однако, насколько мне известно, никто ещё не анализировал все эти источники одновременно. Попробуем проделать эту любопытную работу.
Маковский составлял свои воспоминания через несколько десятков лет после данных событий и часто с чужих слов, так что его сообщения мы пока отложим в сторону.
А. Толстой впервые написал об этой дуэли в 1921 году. Шервашидзе – тоже далеко не сразу записал свои впечатления, но его сообщение не датировано.
Волошин написал свои воспоминания леи через двадцать после событий и, естественно, в своих творениях выставил себя, любимого, в самом выгодном свете. Поэтому свидетельствам Волошина особенно доверять не стоит, но для интереса я приведу и их.
Получается, что наиболее достоверную информацию мы можем получить из дневников Михаила Кузмина – ведь он делал свои записи буквально в день событий или на следующий день. Но вот ведь какая незадача – Кузмин не присутствовал при ссоре поэтов в мастерской Головина!
Вот и придётся нам для реставрации событий порыться во всех источниках, как я уже обещал выше.
Сначала попробуем разобраться, как происходила ссора, потом прочитаем дневник Кузмина о дуэли, а затем посмотрим, что написали об этом событии другие участники этих событий.
Следует только учесть, что нам придётся пробираться через путаницу противоречивых сообщений, сделанных, в основном, через многие годы после дуэли поэтов. А годы, как известно, сильно меняют наше восприятие событий и память о них.
Итак, как же произошла ссора между поэтами? Дело, напомню, произошло в мастерской художника Головина в Мариинском театре во время представления оперы Глюка "Орфей".
Предоставлю вначале слово А. Толстому:
"В Мариинском театре, наверху, в огромной, как площадь, мастерской Головина, в половине одиннадцатого, когда под колосниками, в черной пропасти сцены, раздавались звуки "Орфея", произошла тяжелая сцена в двух шагах от меня: поэт В[олошин], бросившись к Гумилёву, оскорбил его. К ним подбежали Анненский, Головин, В. Иванов. Но Гумилёв, прямой, весь напряженный, заложив руки за спину и стиснув их, уже овладел собою. Здесь же он вызвал В[олошина] на дуэль".
Коротко и сухо. Эти воспоминания А. Толстого были впервые напечатаны осенью 1921 года.
Маковский, как я уже сказал выше, записал свои впечатления значительно позже. Он пишет:
"Вот чему я лично был свидетелем. Ближайшие сотрудники “Аполлона” часто навещали в те дни А.Я. Головина в его декоративной мастерской на самой вышке Мариинского театра. Головин собирался писать большой групповой портрет аполлоновцев: человек десять-двенадцать писателей и художников. Между ними, конечно, должны были фигурировать и Гумилёв с Волошиным. Головин еще только присматривался к нам и мысленно рассаживал группой за столом.
Хозяин куда-то вышел. В ожидании его возвращения мы разбрелись попарно в его круглой поместительной “чердачной” мастерской, где ковром лежали на полу очередные декорации, помнится – к “Орфею” Глюка. Я прогуливался с Волошиным, Гумилёв шел впереди с кем-то из писателей. Волошин казался взволнованным, не разжимал рта и только посапывал. Вдруг, поравнявшись с Гумилёвым, не произнеся ни слова, он размахнулся и изо всей силы ударил его по лицу могучей своей дланью. Сразу побагровела правая щека Гумилёва, и глаз припух. Он бросился было на обидчика с кулаками. Но его оттащили – не допускать же рукопашной между хилым Николаем Степановичем и таким силачом, как Волошин! Да это и не могло быть ответом на тяжкое оскорбление.
Вызов на поединок произошел тут же. Секретарь редакции Евгений Александрович Зноско-Боровский (известный шахматист) согласился быть секундантом Гумилёва".
Как видите, у Маковского намного больше декоративных деталей, чем у Толстого. Но Маковский на этом не остановился и добавляет такой штрих:
"Вы недовольны мною?" -
спросил Волошин, заметив, что меня покоробила грубая расправа его с человеком, который до того считался ему приятелем.
"Вы слишком великолепны физически, Максимилиан Александрович, чтобы наносить удары с такой силой. В этих случаях достаточно ведь символического жеста..."
Силач смутился, пробормотал сконфуженно:
"Да, я не соразмерил..."
Комментировать это мы не будем, а предоставим слово самому Волошину, который самодовольно и "красиво" пишет:
"Мы встретились с ним в мастерской Головина в Мариинском театре во время представления "Фауста". Головин в это время писал портреты поэтов, сотрудников "Аполлона". В этот вечер я позировал. В мастерской было много народу, и в том числе Гумилёв. Я решил дать ему пощечину по всем правилам дуэльного искусства, так, как Гумилёв, большой специалист, сам учил меня в предыдущем году; сильно, кратко и неожиданно.
В огромной мастерской на полу были разостланы декорации к "Орфею". Все были уже в сборе. Гумилёв стоял с Блоком на другом конце залы. Шаляпин внизу запел "Заклинание цветов". Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилёву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос Иннокентия Федоровича:
"Достоевский прав, звук пощечины, действительно, мокрый".
Гумилёв отшатнулся от меня и сказал:
"Ты мне за это ответишь".
(Мы с ним не были на "ты"). Мне хотелось сказать:
"Николай Степанович, это не брудершафт".
Но тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос:
"Вы поняли?"
(То есть, поняли ли за что?)
Он ответил:
"Понял".
Очень много красивых и совершенно недостоверных деталей, начиная с того, что Анненский таких слов не произносил. Блока Волошин тоже добавил для красоты момента. А какую оперу давали в действительности: "Орфея" или "Фауста"? Многовато и других мелкий различий в воспоминаниях этих трёх человек.
Но себя Волошин изобразил просто великолепно!
Всё бы хорошо, но тут Волошин совершает один явный прокол и пишет, что
"На другой день рано утром мы стрелялись..."
Однако совершенно точно известно, что ссора произошла вечером 19 ноября, а дуэль состоялась утром 22 ноября. То есть, далеко не на следующий день. И такая ошибка бросает тень на все воспоминания Волошина.
О событиях двух суток между вызовом и дуэлью пишет секундант Волошина
граф А. Толстой:
"Весь следующий день между секундантами шли отчаянные переговоры. Гумилёв предъявил требование стреляться в пяти шагах до смерти одного из противников. Он не шутил. Для него, конечно, изо всей этой путаницы, мистификации и лжи не было иного выхода, кроме смерти.
С большим трудом, под утро, секундантам В[олошина] - кн. Шервашидзе и мне - удалось уговорить секундантов Гумилёва - Зноско-Боровского и М. Кузмина - стреляться на пятнадцати шагах. Но надо было уломать Гумилёва. На это был потрачен ещё день".
Михаил Кузмин в своём дневнике под 21 ноября записал:
"Зноско заехал рано. Макс все вилял, вёл себя очень подозрительно и противно. Заехали завтракать к Альберту, потом в “Аполлон”, заказывали таксо-мотор. Отправились за Старую Деревню с приключениями. В “Аполлоне” был уже граф.
С Шервашидзе вчетвером обедали и вырабатывали условия. Долго спорили. Я с князем отправился к Борису Суворину [Б.А. Суворин – петербургский журналист, сын издателя и литератора А.С. Суворина] добывать пистолеты, было занятно. Под дверями лежала девятка пик. Но пистолетов не достали, и князь поехал дальше к Мейендорфу и т.п. добывать. У нас сидел уже окруженный трагической нежностью “Башни” Коля. Он спокоен и трогателен.
Пришел Сережа [Ауслендер - писатель-прозаик, племянник Кузмина] и ненужный Гюнтер, объявивший, что он всецело на Колиной стороне. Но мы их скоро спровадили.
Насилу через Сережу добыли доктора. Решили не ложиться. Я переоделся,
надел высокие сапоги, старое платье. Коля спал немного. Встал спокойно,
молился. Ели. Наконец, приехал Женя [Зноско-Боровский]; не знаю, достали ли пистолеты".
Князь Шервашидзе в недатированном письме, вероятно, к Борису Анрепу, пишет о тех же событиях:
“Все, что произошло в ателье Головина в тот вечер, Вы знаете, так как были там с Вашей супругой. Я поднялся туда в момент удара. Волошин, очень красный, подбежал ко мне – я едва успел поздороваться с Вашей супругой – и сказал:
“Прошу тебя быть моим секундантом”.
Тут же мы условились о встрече с Зноско-Боровским, Кузминым и Ал. Толстым. Зноско-Боровский и Кузмин – секунданты Гумилёва. Я и Алеша тоже - Волошина. На другой день утром я был у Макса, взял указания. Днем того же дня в ресторане “Albert” собрались секунданты. Пишу Вам очень откровенно: я был очень напуган, и в моём воображении один из двух обязательно должен был быть убит. Тут же у меня явилась детская мысль: заменить пули бутафорскими. Я имел наивность предложить это моим приятелям! Они, разумеется, возмущенно отказались.
Я поехал к барону Мейендорф и взял у него пистолеты.
Результатом наших заседаний было: дуэль на пистолетах, на 25 шагах, стреляют по команде сразу. Командующий был Алексей Толстой”.
Маковский и Волошин про события этих двух суток ничего не написали. Обратим пока внимание на то, что Кузмин и Шервашидзе пишут о дуэли на 25 шагах, а Толстой – о более героической дуэли на 15 шагах.
Указатель имён
Анненский Иннокентий Фёдорович (1855-1909).
Анреп Борис Васильевич (1883-1969).
Ауслендер Сергей Абрамович (1886—1943).
Волошин Максимилиан Александрович (1877-1932).
Головин Александр Яковлевич (1863-1930).
Гумилёв Николай Степанович (1886-1921).
Гучков Александр Иванович (1862-1936).
Гюнтер Иоганн Фердинанд фон (1886-1973).
Зноско-Боровский Евгений Александрович (1884-1954).
Иванов Вячеслав Иванович (1866-1949).
Кузмин Михаил Алексеевич (1872-1936).
Маковский Сергей Константинович (1877-1962).
Мейендорф Александр Феликсович (1869-1964).
Мясоедов Сергей Николаевич (1865-1915).
Пильский Пётр Моисеевич (1876-1941).
Саша Чёрный [Гликберг Александр Михайлович] (1880-1932).
Суворин Алексей Сергеевич (1834-1912).
Суворин Борис Алексеевич (1879-1940).
Толстой Алексей Николаевич (1883-1945).
Шервашидзе Александр Константинович (1867-1968).
Черубина де Габриак: другая сторона медали или, о чём не написал Макс Волошин. Часть IX
(Окончание следует)
