Для Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник (1874-1952) у Антона Павловича было несколько прозвищ: "великая писательница земли русской", "маститый беллетрист" и "Татьяна Ежова". Последнее прозвище она получила по имени одного знакомого Чехову журналиста, за которого он часто, шутя, грозился выдать ее замуж.
Писательница вспоминает один из любимых рассказов Чехова мелиховского периода:
"Как он, Антон Павлович, будет "директором императорских театров" и будет сидеть, развалясь в креслах "не хуже Вашего Превосходительства". И вот курьер доложит ему:
"Ваше превосходительство, там бабы с пьесами пришли! (Вот как у нас бабы с грибами к Маше ходят)".
- "Ну, пусти!"
И вдруг - входите вы, кума. И прямо мне в пояс.
- "Кто такая?"
- "Татьяна Ежова-с!"
- "А! Татьяна Ежова! Старая знакомая! Ну, так уж и быть: по старому знакомству приму вашу пьесу".
Но не все шутки Чехова были такими безобидными. В Мелихове у Чеховых помимо обыкновенных голубей водились еще голуби кофейного цвета с белым, так называемые, египетские. И была у Чеховых еще кошка точно такой же раскраски. Однажды Антон Павлович совершенно серьезно стал уверять Щепкину-Куперник, что египетские голуби произошли от скрещения обычных голубей с этой кошкой. Естественную историю тогда в средних учебных заведениях не преподавали, и молодая писательница легко поверила такому авторитету, как Чехов.
Немного позднее она рассказала кому-то из знакомых о замечательных мелиховских голубях Чехова. Этот рассказ произвел фурор в литературных кругах, и Татьяна Львовна долго еще стыдилась своего невежества.
Однажды в Мелихове отец Антона Павловича вернулся из церкви и сказал ему:
"Вот, Антон, ты никогда в церковь не ходишь, а какую батюшка хорошую проповедь сказал - приятно было слушать!"
Антон Павлович попросил коротко пересказать ее. Суть проповеди сводилась к следующему обращению батюшки к прихожанам:
"Что бы вы сказали, если бы вы увидели путника, томимого жаждой, и рядом с ним два источника - один прозрачно чистый, другой же мутный и загрязненный. И вдруг путник для утоления жажды пренебрегает чистым источником и утоляет свою жажду из мутного? Вы бы назвали его неразумным! Но не то же ли самое делаете и вы, когда в праздничный отдых свой, вместо того чтобы идти к чистому источнику церковной службы, душеспасительного чтения - отправляетесь в кабак и там напиваетесь?"
И т.д.
Антон Павлович внимательно выслушал, поблагодарил за пересказ, а потом пригласил всех:
"Ну, а теперь пойдемте к мутному источнику, ибо по берегам его растут великолепные соленые грузди!"
С тех пор Антон Павлович часто приглашал обедающих к "мутному источнику".
По поводу "Попрыгуньи" Чехов жаловался одному из своих корреспондентов:
"Можете себе представить, одна знакомая моя, сорокадвухлетняя дама узнала себя в двадцатилетней героине моей "Попрыгуньи", и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика - внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор и живет она с художником..."
Левитан тоже обиделся на Антона Павловича, хотя для него ничего обидного в рассказе не было. Произошло довольно бурное и бестолковое объяснение, после которого друзья около года не разговаривали. Помирила их Щепкина-Куперник, привезя Левитана в Мелихово. Увидев ее спутника, Чехов крепко пожал ему руку, и они заговорили о самых обычных вещах, как будто ничего и не было.
Иногда Антон Павлович мог с самым серьезным видом сказать:
"Да, вы правы: бабы с пьесами размножаются не по дням, а по часам, и я думаю, только одно есть средство для борьбы с этим бедствием - зазвать всех баб в магазин Мюр и Мерилиза и магазин сжечь".
Как известно, Бунин свою книгу о Чехове не успел закончить, но и то, что издано, представляет большой интерес. Иногда занимательными у Бунина бывают замечания к воспоминаниям других современников Чехова.
Так Щепкина-Куперник пишет, как Антон Павлович говорил ей о том, что его скоро забудут:
"Меня будут читать лет семь, семь с половиной, а потом забудут".
Тут Бунин приписал:
"Это украдено у меня".
Мемуаристка продолжает, что однажды Антон Павлович добавил:
"Но потом пройдет еще некоторое время - и меня опять начнут читать, и тогда уже будут читать долго".
Здесь Бунин добавляет:
"А это выдумала Щепкина".
О своей манере писать Чехов говорил так:
"Обыкновенно пишу начерно и переписываю набело один раз. Но я подолгу готовлю и обдумываю каждый рассказ, стараюсь представить себе все подробности заранее. Прямо, с действительности, кажется, не списываю, но иногда невольно выходит так, что можно угадать пейзаж или местность, нечаянно описанные..."
Антон Павлович вспоминал, что когда он первый раз приехал к Льву Толстому, тот сразу же повел их купаться, и первый разговор у них происходил по горло в воде.
Вот что думал Антон Павлович о студенческих волнениях:
"Университетские движения, по-моему, вредны, вредны тем, что оттягивают и губят много сил понапрасну. Каждое такое волнение сокращает силы интеллигенции. Этих сил так мало, обходятся они так дорого, столько их пропадает и без всяких университетских волнений, что незачем заботиться об увеличении числа жертв, уносимых жизнью. Надо работать и работать. Дела много, бесконечно много. Надо бороться с темными силами здесь, на месте, бороться с нуждой, невежеством и теми, для кого невежество выгодно..."
Антон Павлович любил делать неожиданные подарки. Он мог прислать, например, штопор.
Александра Александровна Хотяинцева (1865-1942), художница и талантливая карикатуристка, вспоминает о том, что у Антона Павловича было пристрастие в одежде к красному цвету, например, галстукам.
Антон Павлович получал очень много писем, да и сам писал много, хотя постоянно утверждал, что очень не любит этого делать:
"Некогда. Видите, какой большой писательский бугор у меня на пальце? Кончаю один рассказ, сейчас же надо писать следующий... Трудно только заглавие придумать, и первые строки тоже трудно, а потом все само пишется... И зачем заглавия? Просто бы № 1, 2 и т.д."
При личной встрече с корреспондентом Чехов мог сказать ему не о письме, а сделать неожиданное замечание:
"Вам не стыдно так неразборчиво писать адрес? Ведь вы затрудняете работу почтальона!"
На крыше флигеля Антона Павловича в Мелихове вывешивался красный флажок, когда хозяин был дома и мог оказывать помощь своим соседям-крестьянам.
Однажды Хотяинцева рисовала этот флигелек, а Антон Павлович прогуливался у нее за спиной со своими таксами и разговаривал с художницей. Когда же Хотяинцева закончила рисовать, то чуть не упала, так как Антон Павлович успел положить в ее туфлю-лодочку на пятку целую луковицу. [Очевидно, туфля болталась на пальцах ноги].
При знакомстве с Хотяинцевой Чехов задал ей неожиданный вопрос (что было ему вообще свойственно):
"А вы играли в моем "Медведе"? Нет? Очень приятно, а то каждая почти барышня начинает свое знакомство со мной:
"А я играла вашего "Медведя"!"
Антон Павлович утверждал:
"Говорить глупости - привилегия умных людей!"
Чехов говорил, что самая его любима опера - это "Кармен".
Он и цирк любил.
Себя Антон Павлович иногда сравнивал (а то и называл) с Потемкиным:
"Когда я еду мимо церкви, всегда звонят, так было с Потемкиным".
Хотяинцева усомнилась в этом, но когда они через несколько дней ехали к станции и проезжали мимо церкви, раздался колокольный звон. Антон Павлович обратился к спутнице:
"Слышите?! Что я вам говорил?"
Василий Иванович Качалов (1875-1948, наст. фамилия Шверубович) вспоминал о том, что когда Чехов хвалил актера или обсуждал с ним роль, то у того часто оставалось недоуменное впечатление о разговоре и мнении Чехова. Вот лишь несколько примеров.
Антон Павлович хвалит Качалова за исполнение роли Тузенбаха в "Трех сестрах":
"Чудесно, чудесно играете Тузенбаха, чудесно..."
Немного подумал и добавил:
"Вот еще N тоже очень хорошо играет в "Мещанах".
Но этот N играл как раз очень плохо, так как роль ему не подходила по возрасту и комплекции. Качалов так и не понял, понравился Антону Павловичу его Тузенбах, или нет.
Когда Качалов сыграл Вершинина, Антон Павлович только и сказал ему:
"Хорошо, очень хорошо. Только козыряете не так, не как полковник. Вы козыряете, как поручик. Надо солиднее это делать, поувереннее..."
Однажды Антон Павлович пригласил Качалова поговорить о роли Тригорина в "Чайке", но все наставления свелись к следующему:
"Знаете, удочки должны быть, знаете, такие самодельные, искривленные. Он же сам их перочинным ножиком делает... Сигара
хорошая... Может быть, она даже и не очень хорошая, но непременно в серебряной бумажке..."
Немного подумал и добавил:
"А главное, удочки".
И все.
А.П. Чехов: взгляд со стороны, анекдоты, высказывания. Вып. 13
(Продолжение следует)