Письма от Черубины стали приходить Маковскому все чаще, а телефонные разговоры с таинственной незнакомкой вскоре стали ежедневными и велись по два раза в день. Маковский решительно влюбился в таинственную красавицу, - а он был твердо убежден в ее красоте, - и даже сумел заразить своей верой многих молодых членов редакции "Аполлона", например Коку Врангеля [Николай николаевич Врангель (1880-1915)], Трубникова [Александр Александрович Трубников (1882-1966)], Константина Сомова [Константин Андреевич Сомов (1869-1939)].
Однако вопреки утверждениям Маковского, Волошина и Гюнтера эта влюбленность отнюдь не была всеобщей, а некоторые открыто считали стихи Черубины мистификацией.
А. Толстой просто знал подноготную событий, но молчал.
И. Анненский сразу почувствовал подвох и заявил об этом Маковскому, прочитав стихи Черубины:
"Нет, воля ваша, что-то в ней не то. Нечистое это дело".
Однако Анненский все же посвятил Черубине несколько строк в своей статье о современных поэтессах.
Что-то подозревал и Вячеслав Иванов, и некоторые другие поэты, но автором мистификации считали самого Маковского, тем более что вся информация о Черубине выходила в свет от редактора "Аполлона".
Гумилев, наверняка, сразу раскусил эту мистификацию, но из гордости и презрения молчал. Кроме того, следует сказать, что хотя Гумилев внимательно следил за творчеством молодых и начинающих русских поэтов и писал своевременные рецензии об их произведениях и сборниках, он никогда и нигде не обмолвился ни словом о Черубине де Габриак и ее стихах.
Затронув Гумилева, хочу сказать, что встречающееся у Волошина и Дмитриевой утверждение о том, что Николай Степанович посвятил Дмитриевой определенные стихи, является ложным. Волошин и Дмитриева сознательно распространяли эту дезинформацию, ее подхватила Цветаева, и пошло поехало. Однако никто не видел того журнала, в котором Гумилев якобы написал эти стихи, а со временем он и вовсе был объявлен потерянным. Благо время было такое. Но Волошину было необходимо уверить потомков, да и современников, в том, что Гумилев был влюблен в Дмитриеву и тщетно добивался ее руки.
А вот сам Волошин как раз посвящал стихи своей любовнице! Например, венок сонетов "Corona astralis".
Волошину было очень легко дурачить влюбившегося Маковского, так как он ежедневно ("усердно") посещал больного и был в курсе реакций последнего на все письма и звонки. Маковский восхищался Черубиной и ее стихами, строил разные догадки о ее внешности и судьбе по почерку, голосу и скрытому смыслу в стихах и словах таинственной поэтессы.
Волошин же постоянно "с особым азартом" восхищался стихами Черубины и всячески разжигал интерес Маковского к таинственной красавице.
Волошин в этой истории проявил себя настоящим кукловодом, только вместо кукол он играл людьми: Дмитриевой, полностью подчиненной его воле и плохо сознававшей, что же происходит, и влюбленным в призрачную красавицу Маковским.
Ежедневно наблюдая за реакцией Маковского на свои действия, то есть на письма, стихи и телефонные беседы с Черубиной, Волошин мог легко развивать свою интригу, делая все новые и новые ходы за Черубину де Габриак, предвосхищая реакцию Маковского. Недаром Маковский признался тому же Волошину:
"Какая изумительная девушка! Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук".
Для Волошина эти слова были бальзамом на его коварную душу.
Если бы Маковский догадывался, кто выбивал у него шпагу из рук! Но Маковский ничего не понял, не смог оценить роль Волошина в этой интриге, и даже десятилетия спустя в своих мемуарах он написал:
"Роль самого Макса оставалась невыясненной... Мои дружеские отношения с Максом не изменились, хоть и создалась известная натянутость в них, отчасти под влиянием общей холодности к нему со стороны аполлоновцев".
Что тут можно сказать об одураченном влюбленном! Кто хочет быть обманутым...
Волошин же про прошествии значительного времени с гордостью написал:
"Нам удалось сделать необыкновенную вещь – создать человеку такую женщину, которая была воплощением его идеала и которая в то же время не могла его разочаровать впоследствии, так как эта женщина была призрак".
Но вернемся собственно к Черубине де Габриак. Таинственная красавица категорически отказывалась от любых контактов как с самим Маковским, так и с его представителями из редакции "Аполлона", отказывалась открыть тайну своей личности и настаивала на том, чтобы ее сотрудничество с "Аполлоном" оставалось анонимным, - что было против всех правил, – объясняя это какими-то неопределенными семейными обстоятельствами.
Семейные обстоятельства Черубины Волошин корректировал по ходу развития мистификации, а явные проколы Маковский интерпретировал по-своему.
Маковский внушил себе с помощью Волошина, что Черубине было восемнадцать лет, она была испанкой и яростной католичкой.
Отец Черубины был, якобы, французом (по словам Волошина) или испанцем (по словам Маковского), а мать – русской, причем было непонятно – жива она еще или уже умерла.
Это было не совсем ясно и разработчикам мистификации. Однажды Дмитриева даже спросила Волошина:
"Что, моя мать умерла или нет? Я совсем забыла, и недавно, говоря с Маковским по телефону, сказала: "Моя покойная мать" - и боялась ошибиться..."
Маковский же от этого явного прокола пришел в совершеннейший восторг и поспешил поделиться с Волошиным:
"Какая изумительная девушка! Я прекрасно знаю, что мать ее жива и живет в Петербурге, но она отвергла мать и считает ее умершей с тех пор, как та изменила когда-то мужу, и недавно так и сказала мне: „Моя покойная мать“".
Фантазия Волошина в эти дни бурлила особенно остро. Он мечтал раздобыть где-нибудь католического семинариста, который бы молча вручал таинственные письма с траурной каймой, но не смог этого осуществить.
Тогда Волошин придумал Черубине кузена, португальца, который был атташе при посольстве и носил совершенно невероятное имя –
дон Гарпия ди Мантилья. Однако влюбленный Маковский не обратил никакого внимания на такое необыкновенное имя и даже не попытался проверить в посольстве Португалии, существует ли этот человек на самом деле. Для Маковского дон Гапия (ударение на "и") стал совершенно реальным человеком, к которому он начал отчаянно ревновать Черубину.
Была даже разработана специальная операция по выявлению этого таинственного кузена. В редакции "Аполлона" была организована выставка женских портретов, и Черубина получила пригласительный билет – очередная попытка увидеть таинственную незнакомку. Черубина не пошла, а решила послать своего кузена, чтобы он потом рассказал ей о выставке. В прихожей редакции были разложены листы, и сотрудники журнала внимательно наблюдали за тем, чтобы все посетители на них расписывались. Однако дон гарпия сумел пройти каким-то таинственным образом и остался незамеченным, а Черубина получила полный отчет о выставке (благодаря Волошину), чем в очередной раз привела Маковского в восторг.
Маковский неоднократно предпринимал попытки добиться свидания с Черубиной, но та всегда легко выходила из затруднительной ситуации.
Она могла, например, сказать Маковскому по телефону:
"Тогда-то я буду кататься на островах. Конечно, сердце Вам подскажет, и Вы узнаете меня".
Маковский мчался на острова, высматривал какую-нибудь красавицу и потом описывал Черубине, во что она была одета и на каком автомобиле она каталась. Черубина же могла со смехом ответить Маковскому, что она никогда не катается в автомобилях, а ездит только на лошадях.
Фантазии у Волошина хватало.
Или Черубина могла сообщить Маковскому, что она будет на премьере балета в одной из лож бенуара. Исход поисков Маковского и в этом случае был аналогичен предыдущему.
Маковский уже давно выздоровел, часто наведывался в редакцию "Аполлона" и в своем влюбленном ослеплении считал, что и все сотрудники журнала влюблены в "таинственную незнакомку". Но кое-кто действительно разделял влюбленность редактора. Так барон Николай Николаевич "Кока" Врангель стремился вывести Черубину на чистую воду, часто спрашивая вслух:
"Если уж так хороша, зачем же прячет себя?"
Обычно сдержанный Константин Сомов также заразился болезнью Маковского и пытался вообразить себе внешность этой удивительной девушки. Он постоянно настаивал:
"Скажите ей, что я готов с повязкой на глазах ездить к ней на острова в карете, чтобы писать ее портрет, дав ей честное слово, не злоупотреблять доверием, не узнавать, кто она и где живет".
Но и это предложение было отклонено неумолимой Черубиной.
В один из моментов оживленной переписки с Маковским, Волошин решил перейти на язык цветов, используя то обстоятельство, что никто в редакции "Аполлона" его не знал. Вместе со стихами Черубины Маковский стал получать цветы, достаточно обычные и дешевые, которые в сочетании со стихами приобретали таинственное значение. В трудных случаях Волошин давал Маковскому необходимые "разъяснения".
Реакция Маковского удивила даже Волошина, так как выздоровевший редактор "Аполлона" послал на адрес, который Черубина дала для переписки – это был адрес Лиды Брюлловой, подруги Дмитриевой, - огромный букет белых роз и орхидей.
Черубина де Габриак: другая сторона медали или, о чем не написал Макс Волошин. Часть IV
(Продолжение следует)
