Я, кажется, несколько забежал вперед, а пока мы выяснили, что в написании стихов Черубины Волошин принимал самое непосредственное участие, однако он сумел внушить Дмитриевой, что все стихи написаны ею самой. И сам Волошин позднее всегда утверждал, что он не писал стихов для Дмитриевой. Однако его уши очень заметно выглядывают из-за фигуры созданной им Черубины.
Позволю себе еще одно короткое отступление. Дмитриева перед отъездом в Коктебель появлялась в редакции будущего "Аполлона" под своей настоящей фамилией и предлагала для публикации в журнале свои стихи. На Маковского невзрачная дамочка не произвела никакого впечатления, а ее стихи были забракованы и отвергнуты.
Ну, еще бы! Эта заурядная и некрасивая женщина хотела сотрудничать с редакцией журнала, в которой Маковский чуть было не завел рафинированно эстетические порядки. Да, среди членов редакции журнала должны быть женщины, но красивые, хотя бы из кордебалета Мариинки. Сотрудникам-мужчинам полагалось бы являться в редакцию не иначе как в смокингах. Слава Богу, что коллективными усилиями удалось уговорить Маковского отказаться от таких бредовых идей.
Как видите, уважаемые читатели, Дмитриева созрела к участию в мистификации, так как ее подлинные стихи были отвергнуты, а Маковский был достаточно взвинчен подготовкой к выпуску первого номера журнала, и жаждал чего-нибудь необычного и красивого.
Вот он и получил!
В конце августа (или в самом начале сентября) 1909 года Маковский получил письмо, запечатанное черным сургучом с девизом:
"Vae victis!" [Горе побежденным! (Лат.)]
В конверте было несколько листков надушенной почтовой бумаги с траурным обрезом, переложенных высушенными травинками. Послание содержало несколько стихотворений, написанных по-русски, и сопроводительное письмо, написанное по-французски очень изящным почерком и подписанное буквой "Ч". Письмо предлагало редакции "Аполлона" несколько стихотворений для публикации – на выбор.
На конверте не было обратного адреса.
Волошин проявил себя большим мастером, ведь даже намного позднее, уже зная все подробности этой мистификации, Маковский писал, что
"стихи меня заинтересовали не столько формой,... сколько автобиографическими полупризнаниями..."
Из приложенных стихов Маковскому увиделся, как бы невольно проговариваясь, образ юной и пленительной девушки с загадочной и печальной судьбой.
Да, Макс постарался!
Случай благоприятствовал удаче данной мистификации. Дело в том, летом того года Маковский очень сильно простудился (ангина, плеврит?) во время поездки к Леониду Андрееву в Финляндию, и уже несколько недель находился на постельном режиме. Хотя Маковский и работал активно над первым выпуском своего журнала, но от длительного лежания он, естественно, одурел, и с жадностью заглотал романтическую наживку. Дальше – все было делом техники.
Вот что пишет о первой реакции Маковского главный участник и организатор этой мистификации Макс Волошин:
"Когда я на другой день пришел к нему [Маковскому], у него сидел красный и смущенный А.Н. Толстой, который выслушивал чтение стихов, известных ему по Коктебелю, и не знал, как ему на них реагировать. Я только успел шепнуть ему:
"Молчи. Уходи".
Он не замедлил скрыться".
А Маковский начал соловьем разливаться перед Волошиным, который и был автором полученного письма и, вероятно, автором, - а редактором-то уж точно, - приложенных стихов:
"Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда Вам говорил, что Вы слишком мало обращаете внимания на светских женщин. Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи! Такие сотрудники для "Аполлона" необходимы!"
Вскоре (через несколько дней) в квартире Маковского раздался телефонный звонок, и он услышал обворожительный голос "прекрасной" поэтессы. В своих мемуарах Маковский и позднее не стыдится признаться о том впечатлении, которое на него произвел один только голос таинственной незнакомки:
"Голос у нее оказался удивительным: никогда, кажется, не слышал я более обвораживающего голоса. Не менее привлекательна была и вся немного картавая, затушеванная речь: так разговаривают женщины очень кокетливые, привыкшие нравиться, уверенные в своей неотразимости".
Маковский пишет:
"Я обещал прочесть стихи и дать ответ после того, как посоветуюсь с членами редакции".
Следует заметить, что хронология и последовательность событий в изложении Маковского и Волошина несколько отличаются.
Маковский написал Черубине ответное письмо по-французски с очень лестным отзывом о ее стихах и попросил поискать в своем архиве еще какие-нибудь стихи.
Так что после телефонного разговора или после ответного письма Маковского, как пишет сам Волошин,
"мы с Лилей принялись за работу, и на другой день Маковский получил целую тетрадь стихов".
Обратите внимание, уважаемые читатели, что Волошин опять проговаривается – "
мы с Лилей принялись за работу".
Ну, не на следующий день, но прошло несколько дней, и Маковский получил новое письмо, подписанное на этот раз псевдонимом "Черубина": опять стихи на такой же траурной бумаге и переложенные уже другой травкой. Очевидно, Волошин пользовался для этой цели каким-то попавшим в его руки гербарием, так как в каждом новом письме была новая высушенная трава или цветы.
Новые стихи больше понравились Маковскому, и он показал их членам редакции "Аполлона". Стихи произвели на всех благоприятное впечатление, и было решено их напечатать, но больше всего заинтересовала членов редакции сама загадочная Черубина. Особенно бурно стали интересоваться загадочной красавицей, - а никто почему-то не сомневался в красоте Черубины, - Маковский и молодежь.
Последовало еще несколько писем и телефонных разговоров, и вот у Маковского уже сложился следующий портрет загадочной Черубины:
"...у нее рыжеватые, бронзовые кудри, цвет лица совсем бледный, ни кровинки, но ярко очерченные губы со слегка опущенными углами, а походка чуть прихрамывающая, как полагается колдуньям..."
Разумеется, сердце девушки было отдано рыцарю, а сама девушка называла себя в стихах "инфантой" и жаловалась на безысходное одиночество.
Строго говоря, с "инфантой" Волошин явно переборщил, ведь это было или титулом принцесс королевской крови, или так обращались к несовершеннолетним девочкам в очень знатных семействах. Черубина вряд ли могла подпасть под одно из приведенных значений этого слова, но в то время на такие пустяки никто не обратил внимания.
Волошин уже на этом этапе своей мистификации проявил себя крайне неблагородно. Он чуть ли не ежедневно посещал больного Маковского, и
"с особым азартом восхищался Черубиной".
Макс в эти дни проявлял горячий интерес ко всем делам "Аполлона", ко всему, что интересовало Маковского, но
"особенно увлекательны были разговоры с ним о Черубине де Габриак".
И бедный Маковский окончательно запутался в паутине, ловко сплетенной коварным Волошиным.
Черубина де Габриак: другая сторона медали или, о чем не написал Макс Волошин. Часть III
(Продолжение следует)
