Или вот другая запись Волошина о видениях Дмитриевой от 4 мая 1908 года:
"Я его видела. Совсем близко. Видела его лицо. Оно было светлое..."
Рядом расположена запись, в которой Дмитриева вспоминает о смерти своей сестры:
"Сестра умерла в 3 дня от заражения крови8. Ее муж застрелился. При мне. Я знала, что он застрелится. Я только ждала. И когда последнее дыхание, даже был страх: неужели не застрелится? Но он застрелился. Их хоронили вместе. Было радостно, как свадьба... У мамы началось с этого. Это ее потрясло, у нее явилась мания преследования. Самое тяжелое, что она начинает меня бояться".
Как вам эти переживания, уважаемые читатели? Совершенно обычные человеческие чувства при виде трупов двух близких родственников, не правда ли!
Понятно, что в руки Волошину попал человеческий материал с неустойчивой и сдвинутой психикой, из которого можно лепить все что угодно. Более поздние записи Волошина покажут, что ситуация была для него еще более благоприятной - Дмитриева часто не помнила реальных событий или придумывала несуществующие. Но мы не будем забегать вперед, да и Макс пока не торопился...
Для Дмитриевой это был не просто очередной роман, а роман с поэтом, уже достаточно известным, что и подтолкнуло Дмитриеву к более активному сочинительству собственных стихотворений. Она наверняка пописывала их и раньше, но одно из первых датированных ее стихотворений помечено 16 мая 1908 года.
В том же месяце она оканчивает Педагогический институт по специальности история средних веков и средневековая французская литература.
В 1908 году больше ничего особо интересного в жизни Дмитриевой не происходит. Волошин вскоре уезжает в Париж, и она переписывается с ним.
С осени Дмитриева начинает свою трудовую жизнь. Она преподает в Петровской гимназии (русскую историю, между прочим), дает частные уроки и пишет множество стихов. Это придает ей решимости самой стать поэтессой и войти в мир поэзии, большинство членов которого, как известно, являются мужчинами.
В конце января 1909 года из Парижа в Петербург возвращается Макс Волошин, поселяется у А. Толстого и возобновляет свои встречи с Дмитриевой.
Вскоре происходит знакомство Дмитриевой с А. Толстым, но на А. Толстого некрасивая и прихрамывающая девушка не производит никакого впечатления; а Макс активно продолжает свой роман. Волошин уже почувствовал, что может манипулировать Дмитриевой, но еще не решил, как это он будет использовать.
Пока же они вместе посещают различные литературные собрания и кружки Петербурга, в том числе и знаменитую "башню" Вячеслава Иванова – так Волошин вводил Дмитриеву в литературную среду. На одном из подобных собраний Дмитриевой представляют Н. Гумилева, и они быстро вспоминают о своей парижской встрече. Когда и где произошла их встреча - точно неизвестно, так что все опубликованные данные по этому вопросу лежат на совести авторов. Вряд ли они встретились раньше середины марта.
Рассказы о сразу же вспыхнувшем бурном романе между Дмитриевой и Гумилевым являются сильно преувеличенными и также не подкреплены никакими свидетельствами, а основаны лишь на репутации Гумилева, как "повесы из повес" по словам С. Маковского. Скорее всего, роман между ними начался в середине апреля – сразу же после отъезда Волошина в Коктебель. В противном случае, то есть, если бы их роман начался на глазах у Волошина, трудно как-либо разумно объяснить последующие события.
Едва Волошин уехал в Коктебель, как Дмитриева возобновила переписку с ним и заявила о своем желании приехать к нему в Крым. Однако ехать в одиночестве к Волошину Дмитриева не рискнула и стала подговаривать на эту поездку Н. Гумилева.
Гумилев же этой весной встретился с Сергеем Маковским, который заразил и его идеей создания нового литературного журнала – будущего "Аполлона". В этом же издании согласился сотрудничать и Волошин. Вот еще один компонент для будущей мистификации.
Дела, впрочем, не отпугнули Гумилева от предполагаемой поездки с дамой в Коктебель к "приятелю" Максу. Ехать решили в конце мая, а так как незамужняя дама не могла ехать в купе с посторонним мужчиной, то с собой они пригласили Марию Михайловну Звягину, двоюродную сестру М.В. Сабашниковой – бывшей жены Волошина.
Выехали они из Петербурга 25 мая через Москву.
Тут мне встречается один немного непонятный момент. Если влюбленная пара приезжает в другой город, в ту же Москву, то они вроде бы должны держаться вместе, но это было не совсем так.
6 мая и Гумилев и Дмитриева навещали Брюсова, но Дмитриева встретилась с мэтром, как это следует из хроники жизни Дмитриевой, а Гумилев не застал Брюсова дома – это известно совершенно точно. Следовательно – они проводили часть времени раздельно, что не совсем характерно для бурного романа.
Дальше – больше. Больше чего? Больше сомнений в правдивости изложенной Волошиным версии развития событий.
30 мая Гумилев с дамами прибыл в Коктебель, где сразу же понял, что он здесь лишний. Еще бы ему было не понять, ведь Волошин в своем дневнике делает такую запись:
"Первые дни после приезда Толстых, а неделю спустя — Лиля с Гумилевым — было радостно и беззаботно. Мы с Лилей, встретясь, целовались".
Позднее Волошин эту запись зачеркнул, но, к счастью, ее удалось восстановить.
Широко распространена версия о том, что Волошин якобы поставил Дмитриеву перед выбором: или я, или он. Но сдается мне, что это просто позднейшая выдумка, а ехала Дмитриева к своему основному на тот момент любовнику, воспользовавшись Гумилевым как прикрытием.
А. Толстой, бывший свидетелем данных событий, описывает их так:
"Гумилев с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бои тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии поэму "Капитаны". После этого он выпустил пауков и уехал".
Вот и весь роман Гумилева с Дмитриевой. Очень бурный!
А Дмитриева с Волошиным окунулись в продолжение своего романа. Лиля много рассказывала Максу о себе, о смерти своей сестры и ее мужа, о своих видениях. Для того чтобы читатели получили возможно более полное представление о личности Дмитриевой, мне придется привести весьма обширные выписки из дневника Волошина за 22 июля 1909 года.
Почему за этот день? Возможно, именно тогда у Волошина стал окончательно складываться проект его мистификации, - но Черубины еще не было. После 7 августа в дневнике Волошина вообще нет никаких записей до 1911 года. А записи за 22 июля представляют, с моей точки зрения, особый интерес.
Итак, начнем:
"Это было вчера. Лиля пришла смутная и тревожная. Ее рот нервно подергивался. Хотела взять воды. Кружка была пуста. Мы сидели на кровати, и она говорила смутные слова о девочке... о Петербурге..."
Необходимо пояснить, что мысли Дмитриевой постоянно вращались вокруг ее рано умершей дочери Вероники. Она посвящала ей свои стихи, ее образ часто присутствует в видениях Дмитриевой. На самом деле никакой Вероники не существовало, но Дмитриева цепко держалась за этот созданный ее воображением миф.
Существует предположение, что Вероника возникла после прочтения Дмитриевой книги Гейне "Путевые картины", где есть такие строки:
"Как хороша была маленькая Вероника, когда она лежала в маленьком гробе. Горящие свечи, уставленные кругом, бросали отсвет на ее бледное, улыбающееся личико, на красные шелковые розы и на шуршащие золотые блестки, которыми разукрашены были ее головка и белая рубашка".
На девушку со сдвинутой психикой такое описание могло произвести очень сильное впечатление.
Но продолжу цитировать дневник Волошина:
"Она не отвечала на мои вопросы, у нее морщился лоб, и она делала рукою знаки, что не может говорить.
"У тебя болит?"
Она показывала рукою на горло. Так было долго, а, может, и очень кратко. Я принес снова воды и дал ей выпить. И тогда она вдруг будто проснулась...
- Лиля, что с тобою было?
"Не знаю, я ведь спала..."
- Нет, ты не спала".
Черубина де Габриак: другая сторона медали или, о чем не написал Макс Волошин. Часть I
(Продолжение следует)
