Ожерелье королевы, несомненно, нанесло сильный удар по королевской власти, но существовали и другие причины, расшатывавшие основы государственности, например, ужасное состояние финансов государства.
Следует сказать, что примерно в это же время по королевской власти сильнейший удар нанес и Шарль де Калонн (1734-1802), который с 1783 года был генеральным контролером финансов. К моменту его назначения на должность годовой дефицит Франции составлял 50 миллионов ливров, и значительная его часть возникла из-за непомерных расходов короны. Деньги уходили не только на борьбу за колонии и на помощь США в войне за независимость. Много средств уходило на покупку недвижимости (дворцы, замки и пр.) и на уход за ней, а также на многочисленные выплаты придворным и приближенным лицам. Очень много.
Вводить новые налоги не представлялось возможным. Меры, направленные на экономию средств, прелагавшиеся в свое время Тюрго (1727-1781) и Неккером (1732-1804), не встретили одобрения у короля и двора, так что Калонн прибегнул к политике займов. В конце 1783 года был объявлен заем в 100 миллионов ливров, в 1784 году – в 125.
Вначале эта политика имела успех, так что Калонн даже обещал в скором времени сократить ежегодный дефицит бюджета, но сильнейший неурожай 1785 года (опять 1785 год!) и, соответственно, большое недополучение налогов, сорвали его планы. Пришлось прибегнуть к экстренному займу еще в 80 миллионов ливров, но и при этом условии Калонн сообщил королю, что ожидается дефицит бюджета в 114 миллионов ливров.
Требовались срочные реформы, которые были бы направлены на реорганизацию государственного аппарата, сокращение расходов двора и отмену многочисленных и неоправданно больших пенсионов. Только такие быстрые и жесткие меры могли как-то выправить ситуацию, но Калонн не нашел понимания и поддержки ни у короля, ни у знати, а следовательно, и у спешно собранного собрания нотаблей.
Тогда, предчувствуя свое скорое падение, Калонн решился на неслыханный по тем временам шаг и опубликовал цифры о размерах государственного долга и ежегодного дефицита государственного бюджета. Опубликованные цифры ошеломили всю Францию. Оказалось, что за время правления Людовика XVI государственный долг вырос на астрономическую сумму в 1 (один) миллиард 250 миллионов ливров. Все были поражены: кем и на что израсходованы такие чудовищные суммы денег?
Ответ нашелся почти сразу же – королева! Она одна виновата во всем! Все же прекрасно знают, что лично король ведет довольно умеренный образ жизни. А вот его царственной шлюхе дарят драгоценное ожерелье за миллион шестьсот тысяч ливров. Ей покупают и перестраивают замки Сен-Клу и Рамбуйе, каждый из которых обходится в несколько десятков миллионов. А сколько денег уходит на содержание ее многочисленных любовников и любовниц, которых она осыпает не только дорогими подарками, но и весьма солидными пенсионами! Целой шайке ее прихлебателей, замешанных в самом гнусном разврате, достаются многочисленные теплые и доходные должности. А еще говорят, что она посылала своему брату Иосифу II на ведение войны сто миллионов!
Вот куда уходят деньги! Вот кто виноват в том, что обесцениваются бумажные деньги, что дорожает хлеб и все остальное! Это развратная "австриячка" со своими фантастическими тратами во всем виновата. Марию Антуанетту повсюду начинают называть "мадам Дефицит", и на Францию обрушивается новый поток сочинений, памфлетов и "разоблачений".
Де Мерси (1727-1794) прекрасно понимает сложившуюся ситуацию и доносит в Вену:
"Что при этом чудовищно растет, так это возбуждение умов. Можно сказать, что агитация постепенно охватила все классы общества, и это лихорадочное беспокойство дает парламенту силы упорствовать в своих требованиях. Трудно поверить, с какой дерзостью, открыто, даже в общественных местах, высказываются о короле, принцах и министрах, критикуют их расходы, самыми черными красками расписывают расточительство двора и настаивают на необходимости созыва генеральных штатов, как если бы страна была без правительства. Какими-либо мерами наказания пресечь эту свободу речи сейчас уже невозможно, ибо лихорадка стала столь всеобщей, что даже если тысячи людей бросить в тюрьмы, это не улучшит положения, а ухудшит его, так как вызовет гнев народа, восстание при этом вспыхнет непременно".
Никаких верноподданнических чувств после всех этих событий французы к своей королеве уже не испытывают. Вскоре после процесса об ожерелье королева появилась в своей ложе в театре, но ее там так ошикали, что с тех пор Мария Антуанетта театр больше не посещает.
В Салоне мадам Виже-Леббрен (1755-1842) выставила написанный ею портрет Марии Антуанетты, но из-за боязни публичных оскорблений этого портрета его пришлось снять.
Наконец, лейтенант парижской полиции в деликатных выражениях дал понять королеве, что ей на некоторое время следует воздержаться от поездок в Париж, так как нельзя поручиться за ее безопасность.
Только теперь королева начала, наконец, понимать всю меру ответственности королевской власти и осознавать все упущенные возможности. Она значительно сокращает свои личные расходы и прекращает азартные игры. Это дает экономию за год в один миллион ливров. Прекращаются все работы в Сен-Клу, а несколько других замков спешно продаются. Мария Антуанетта теперь не посещает никаких балов и маскарадов, не ездит даже в театр. Упраздняются многочисленные ненужные, но весьма доходные, должности, которые занимались, в основном, приближенными ее фавориток.
Но все эти люди, которых она многие годы осыпала благодеяниями, ничего не желают понимать, и открыто поднимают свой голос против королевы, усиливая и без того мощный поток клеветы на нее.
Мария Антуанетта проявляет последовательность и отстраняет от себя графиню де Полиньяк и всю ее клику. Вновь приближены старые советчики де Мерси и Вермон. Только теперь Мария Антуанетта начинает понимать всю ценность тех советов, которые ей давала ее покойная мать. Но…
Слишком поздно! Уже слишком поздно, и ничего нельзя поправить.
После Калонна король под влиянием Марии Антуанетты назначил на эту должность (генерального контролера финансов) Ломени де Бриенна (1727-1789), но этот выбор оказался не слишком удачным. Меры нового министра не имели никакого успеха и вызвали лишь всеобщее недовольство.
В эти же дни Мерси делает такую запись о положении в стране:
"Когда расточительство и легкомыслие истощили королевскую казну, поднялся крик отчаяния и страха. Тогда министры финансов обратились к убийственным мерам, таким, например, как недавний выпуск неполноценной золотой монеты или введение новых налогов. Эти кратковременно действующие средства слегка и ненадолго уменьшат трудности, государственные же мужи с поразительной легкостью из положения безысходного отчаяния переходят в состояние величайшей беспечности. Безусловно, по бесхозяйственности и злоупотреблениям существующее правительство перещеголяло старое, и невозможно себе представить, чтобы это состояние вещей осталось без изменений и далее, обязательно следует ждать катастрофы".
Нужны какие-то срочные и кардинальные меры, чтобы спасти положение, но никто не знает, какие. В августе 1788 года де Бриенна убирают, и королева советует вновь призвать швейцарского банкира Жака Неккера, который был в свое время так обижен. Мария Антуанетта лично уговаривает Неккера, и тот соглашается принять назначение на пост генерального контролера финансов. Всем кажется, что наконец-то найден человек, который может спасти страну. И двор, и народ ликуют.
Только Марию Антуанетту мучают какие-то мрачные предчувствия, и 28 августа 1788 года она пишет де Мерси:
"Я трепещу при мысли, что это я настояла на его возвращении. Мой рок – приносить несчастья, и если вновь коварные интриги помешают ему осуществить задуманное для спасения королевства, или же он нанесет ущерб авторитету короля, меня возненавидят еще больше".
В эти же годы на Марию Антуанетту обрушились и личные беды и несчастья. В 1777 году в возрасте одиннадцати месяцев умерла ее дочь София Беатриса. А в 1788 году обнаружились признаки серьезной болезни у ее старшего сына, дофина Людовика Жозефа (1781-1789), который умер через месяц после созыва Генеральных штатов в 1789 году.
Генеральные штаты тем временем провозглашают себя Учредительным собранием, то есть присваивает себе право распоряжаться устройством страны и ее будущим, а в Версале ни о чем не подозревают, как будто в стране ничего особенного и не происходит.
14 июля 1789 года после нескольких часов осады восставший народ берет штурмом Бастилию. В дневнике же короля за этот день записано лишь:
"Rien" ("Ничего").
Вот в ночь на 15-е июля в Версаль на взмыленной лошади примчался герцог де Лианкур (1758-1792) с сообщением о событиях в Париже. Ему с трудом удалось убедить прислугу, что короля необходимо немедленно разбудить. Полусонному королю герцог докладывает:
"Бастилия взята штурмом, комендант убит! Его голову носят на острие пики по городу!"
До испуганного короля что-то доходит:
"Но ведь это мятеж!"
Герцог де Лианкур сухо поправляет короля:
"Нет, сир, это Революция".
На этом месте мне хотелось бы завершить серию очерков о М.А., надменной "австриячке", которая своим легкомысленным поведением немало способствовала падению королевской власти во Франции. Конечно же, не одна она виновата в случившемся, но волею судьбы ее роль была выдвинута на первый план. Последующие события, начиная с созыва Генеральных штатов, - Революция, террор, гибель королевской семьи и прочее, достаточно хорошо известны и описаны, поэтому мне не хочется затрагивать такие избитые темы. Но еще одну из граней жизни Марии Антуанетты, мне кажется, осветить все же стоит. Я имею в виду графа Акселя Ферзена (1755-1810), - насколько мне известно, единственного реального любовника королевы.
(Продолжение следует)
