В последние годы жизни Николая Павловича его здоровье серьезно пошатнулось. Императора часто мучили перепады кровяного давления и головокружения, колотье в боку и простуды, переходившие в горячку. "Железный" император вдруг зашатался и мучился также от приступов подагры и остеохондроза.
Это болячки не афишировались, но приближенные императора о них знали. Нервное же потрясение из-за поражений в Крымской войне свело Николая Павловича в могилу.
Однажды на смотре Николай Павлович остро ощутил необходимость отлить. Никаких строений поблизости не оказалось, а император на коне был перед фронтом войск, которые развернули свои знамена.
Тогда Николай Павлович
"слез с лошади... и отправил естественную надобность, повернувшись к веренице экипажей, наполненных блестящими дамами, которые тотчас прикрылись зонтиками".
Никто, однако не был возмущен или поражен – ведь император никак не мог подобным образом оскорбить боевые знамена. А дамам – не привыкать.
Николай Павлович всегда был немного сентиментальным человеком. Он мог сюсюкать со своими детьми, кормя их с ложечки, или прослезиться, прощаясь с женой, отъезжающей на лечение.
С годами его сентиментальность только возрастала. Так, например, в 1841 г. после концерта в Дворянском собрании император говорил композитору А.Ф. Львову:
"Никогда так музыка на меня не подействовала, как сегодня: мне совестно было, я прятался за колонну, чтобы никто моих слез не видал; ты заставил меня войти в самого себя!"
На постановке гоголевского "Ревизора" Николай Павлович часто хохотал и много аплодировал, вызвав неудовольствие у высокопоставленной публики. А после спектакля он сказал:
"Всем досталось, а мне больше всех!"
Император же заставлял министров и других высших чиновников Империи посетить данный спектакль, наивно надеясь отвадить их этим от взяточничества.
Николай Павлович признавал, что у Н.В. Гоголя
"есть много таланту драматического".
Но с другой стороны он не мог простить ему
"выражения и обороты слишком грубые и низкие".
Гораздо меньше повезло с императорской оценкой творчества М.Ю. Лермонтову. Первая часть романа по мнению Николая Павловича была "хорошо написана", и характер максима Максимовича был "удачно набросан". Но вот вторая часть романа оказалась просто "отвратительной", по мнению императора:
"Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер... Эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением... Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству!.. По-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора".
И Лермонтов гнил на Кавказе.
У А.С. Пушкина император был личным цензором, и защищал "Евгения Онегина" от нападок Булгарина в прессе. Однако Николай Павлович не слишком высоко ценил это произведение и полагал, что Пушкин
"сделал бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его "Полтава".
С Т.Г. Шевченко Николай Павлович поступил проще: за оскорбление императрицы Александры Федоровны и сепаратистские настроения поэт был арестован, сдан в солдаты и сослан на Мангышлак. Следует отметить, что Шевченке было запрещено не только писать, но и рисовать.
Ладно, император, но вот что писал о Шевченко "великий демократ" В.Г. Белинский:
"Мне не жаль его [Шевченко], будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство..."
Да, на уроках литературы в наших школах это, как правило, не проходят.
Не менее жестоко обошелся Николай Павлович и с другим поэтом, Александром Ивановичем Полежаевым (1805-1838). Когда император прибыл в Москву на коронацию, ему донесли о шуточной поэме "Сашка", которую написал некий студент университета. Николай Павлович велел привести к себе Полежаева, который и прочитал ему всю поэму вслух.
После окончания чтения поэмы разгневанный император обратился к князю Карлу Андреевичу Ливену (1767-1844):
"Я положу предел этому разврату. Это все еще следы, последние остатки".
Император имел в виду декабристские настроения в обществе.
Но Ливен заверил императора, что студент Полежаев "поведения превосходнейшего".
Услышав такие слова, император сказал:
"Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно для примера другим".
Затем император добавил:
"Я тебе даю военною службою средство очиститься... От тебя зависит твоя судьба, если я забуду, то можешь мне писать".
С этими словами Николай Павлович поцеловал Полежаева в лоб и отпустил его. В унтер-офицеры. Это позже Полежаев провинился и был разжалован в солдаты.
Графиня Мария Дмитриевна Нессельроде (1786-1849), урожденная Гурьева, так отозвалась о деятельности Николая Павловича:
"Что за странный этот правитель, - он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает".
Графиня была не совсем права. Так Николай Павлович очень благоволил весьма плодоносному художнику И.К. Айвазовскому.
Например, на выставке художника в 1848 году император приобрел шесть из девяти выставленных полотен Айвазовского, в том числе и "Девятый вал". Император часто посещал мастерскую художника, а в узком кругу он говорил:
"Что бы ни написал Айвазовский, - будет куплено мною".
Посетив в 1845 г. Дрезден, император долго рассматривал "Сикстинскую мадонну" Рафаэля и сказал:
"Это единственная картина, возбуждающая во мне чувство зависти относительно ее обладателя".
Многие современники отмечали серьезные познания Николая Павловича по инженерной части, да и многие современные историки разделяют такую точку зрения. Возможно, они в чем-то и правы, но вот один лишь пример.
В 1849 году российские оружейники переделали несколько отечественных гладкоствольных ружей по образцу английских, т.е высверлили нарезной ствол, сделали механический боек и пр. Убойная сила таких модернизированных ружей выросла почти вдвое: с 350 шагов до 600 шагов.
Но когда испытание этих ружей провели в присутствии императора, он не стал вникать в суть вопроса, а лишь раздраженно бросил:
"Вздор!"
Даже фельдмаршал И.Ф. Паскевич не посмел ему возразить. А ведь в это время уже большинство европейских армий имели на вооружении нарезные штуцеры, и лишь в российской армии их было всего по 28 штук на батальон.
Генерал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен (1789-1881) очень отрицательно относился к подавлению Россией Венгерского восстания и вспоминал:
"Государь... сильно возгордился.
"То, что сделал я с Венгрией, ожидает всю Европу", -
сказал [он] мне. Я уверен, что эта кампания его погубит... Увидите, что это даром не пройдет. Бог наказывает гордых".
Даже одно из самых приближенных к императору лиц, а именно, князь А.С. Меншиков называл царствование Николая Павловича "мудрёным".
Когда Николай Павлович получил известие о начале революционных событий в Европе, то он даже потерял контроль над собой и накричал на камердинера императрицы Ф.Б. Гримма – тот осмелился читать ей гетевского "Фауста":
"Гете! Эта ваша гнусная философия, ваш гнусный Гете, ни во что не верующий, - вот причина несчастий Германии!.. Это ваши отечественные головы - Шиллер, Гете и подобные подлецы, которые подготовили теперешнюю кутерьму".
В те же дни император принял французского поверенного в делах в Петербурге Мерсье, и тот вспоминал это так:
"Когда я просил императора меня принять, я нашел его очень взволнованным и сказал ему:
"Государь, только вам нечего бояться революций".
[Император ответил]:
"Милый мой господин Мерсье, революции предопределены. Я еще не освободил своих крестьян и знаю, что они недовольны своим рабством. Достаточно искры, чтобы ниспровергнуть весь нынешний порядок моей империи".
(Продолжение следует)
