Анна Иоанновна: несколько картинок из времен ее царствования. Часть II


Ворчалка № 452 от 30.12.2007 г.


Анастасия Филатовна Шестакова являлась женой управляющего дворцовым селом Дединовым на Оке и была лично знакома с императрицей Анной Иоанновной. Последняя их встреча произошла в 1738 году в Петербурге. Об этой встрече сохранилась собственноручная запись Шестаковой, обнаруженная следователем в 1740 году после смерти императрицы и доставленная в Петербург.



Эта записка интересна как тем, что она не предназначалась для печати, так и тем, в ней отражен язык и дух той эпохи. Вот наиболее интересныеы фрагменты из этой записки.



Императрица допустила Шестакову в руке, потом крепко взяла ее за плечо, подвела к окну и пристально стала всматриваться в ее лицо:
"Стара очень, не так как раньше была Филатовна; пожелтела..."
Шестакова ответила:
"Уже, матушка, запустила себя; прежде пачкалась, белилась, брови марала, румянилась..."
Императрица прервала ее:
"Румяниться не надобно, а брови марай!"
В свою очередь императрица поинтересовалась:
"Стара я стала, Филатовна?"
Шестакова возразила:
"Никак, матушка, ни капельки старинки в вашем величестве нет!"
Анна Иоанновна настаивала:
"Какова же я толщиною? С Авдотью Ивановну?"
[Имелась в виду статс-дама Чернышева (1693-1747), урожденная Ржевская.]
Шестакова неистово возразила:
"Нельзя, матушка, сравнить ваше величество с нею: она вдвое толще..."
Императрица только вздохнула на это:
"Вот, вот, видишь ли!"



На следующий день императрица захотела подробнее побеседовать с Шестаковой. Она села обедать [Шестакова не посмела не только есть, но и сесть в присутствии императрицы] и начала:
"Ну, Филатовна, говори!"
Шестакова, немного жеманясь:
"Не знаю, что и говорить, всемилостивая..."
А обедающая императрица начала свои расспросы:
"Где твой муж и у каких дел?"
Шестакова ответила, как отрапортовала:
"В селе Дединове, в Коломенском уезде, управителем".
Императрица припомнила:
"Вы были в Новогородских?"
Шестакова уточнила:
"Те волости, Государыня, отданы в Невский монастырь".
Тогда императрица поинтересовалась:
"Где же вам лучше, в Новогородских или Коломенских?"
Шестакова с робкой надеждой в голосе:
"В Новогородских лучше было, Государыня".
Анна Иоанновна сразу же похоронила надежды и продолжила свои расспросы:
"Да, для тебя не отымать их стать! А где вы живете, богаты ли мужики?"
Шестакова:
"Богаты, матушка".
Императрица удивилась:
"Почему же вы от них не богаты?"
Шестакова объяснила:
"У меня, всемилостивейшая Государыня, муж говорит: как-де я лягу спать, ничего не боюся, и подушка в головах не вертится..."
Довольная императрица произнесла краткую сентенцию:
"Так-то лучше, Филатовна! Не пользует имение в день гнева, а правда избавляет от смерти".
Шестакова на это ничего не посмела ответить и только в землю поклонилась императрице.



Обедающей императрице молчание показалось слишком затянувшимся:
"Ну, Филатовна, говори!"
А Шестакова и не знает, чем еще развлечь императрицу:
"Матушка, уже все высказала".



Тогда Анна Иоанновна перешла к более интересующей ее теме – стрельбе. Ведь императрица любила стрелять из дворцового окна в голубей и прочих птиц, и даже в кабанов, которых держали для нее в специальном сарае. Императрица поинтересовалась:
"Скажи-ка: стреляют ли дамы в Москве?"
Шестакова оживилась:
"Видела, Государыня, князь Алексей Михайлович [Черкасский (1680-1742)] учит стрелять княжну [Варвару Алексеевну] из окна, а мишень поставлена на заборе".
Императрица заинтересовалась:
"Попадает ли она?"
Шестакова честно ответила:
"Иное, матушка, попадет, а иное кривенъко".
Про стрельбу императрица могла говорить долго:
"А в птиц стреляет ли?"
Тема была близка Шестаковой, и она охотно отвечала:
"Видела, Государыня; посадили голубя близко мишени и застрелили в крыло, и голубь ходил на кривобок, а в другой раз уж пристрелила".
Императрица продолжала животрепещущую тему:
"А другие дамы стреляют ли?"
Но Шестакова была вынуждена разочаровать императрицу:
"Не могу, матушка, донесть, не видала".



Вот такими и подобными расспросами коротала императрица время своего скромного обеда. Потом императрица переоделась, допустила Шестакову к ручке и пожаловала ей 100 рублев.



Прощание, по описанию Шестаковой, получилось довольно долгим. Анна Иоанновна передавала приветы знакомым:
"Поклонись Григорью Петровичу, Авдотье Ивановне", -
добавив:
"Я помню село Дединово, с матушкою ездила молиться к Николе".
Потом императрица приказала своей любимице Анне Федоровне Юшковой:
"Вели отвесть Филатовну на верейке лакеям, да проводить".



Тут воспоминания отвлекли императрицу, а потом она вспомнила, что не показала Шестаковой своих диковинных птиц и велела перед расставанием:
"Да погляди, Филатовна, моих птиц".
Тут-то Шестакова и набралась самых удивительных впечатлений:
"И как привели меня в сад, вижу, ходят две птицы величиною и вышиною от копыт в большую лошадь; копыты коровьи, коленки лошадиныя, бедра лошадиныя, a как подымет крыло, бедры голы, как тело птичье; шея как у лебедя длинна, мер в 7 или в 8 длины, лебяжья, и головка гусиная, носок меньше гусинова, а перья на ней такия, что на шляпах носят. И так как я стала удивляться таким великим птицам, как-то их зовут, то лакей, остановив меня:
"Постой!" -
побежал от меня во дворец и, прибежав ко мне обратно, передал, что Государыня изволила сказать:
"Эту птицу зовут строфокамил; она-де яйцы несет, что в церквах по паникадилам привешивают".



Обещала Анна Иоанновна снова прислать за Филатовной, но не сложилось у нее, не успела.



В 1740 году Анна Иоанновна утвердила проект, который невольно погубил впоследствии Анну Леопольдовну. До тех пор гвардейцы размещались в домах простых обывателей, а императрица утвердила закон о постройке в ближних окрестностях Петербурга казарм (точнее, даже слобод) для пехотных гвардейских полков. Строительство велось так интенсивно, что уже в 1741 году многие гвардейцы смогли разместиться в новых домах.
Получилось, что весь полк теперь был собран в одном месте, а так как офицеры были не обязаны жить в казармах все время, то это обстоятельство значительно облегчило переворот Елизаветы Петровны. Впрочем, не только ее.



24 августа 1740 года (ст. стиль) у Анны Леопольдовны родился сын, которого при крещении назвали Иоанном. Анна Иоанновна очень этому обрадовалась. Она заявила, что усыновит Иоанна и сделает его своим наследником. Для надлежащего воспитания наследника престола она забрала младенца у родителей и разместила его в специальных покоях, рядом со своими.



Сразу же после рождения Иоанна Антоновича императрица Анна Иоанновна велела Леонарду Эйлеру (1707-1783) составить гороскоп новорожденного. Эйлер пытался отказываться, но вынужден был подчиниться. Эйлер занимался составлением этого гороскопа вместе с еще одним академиком, тоже немцем. Они добросовестно провели все расчеты и ужаснулись, так как полученный гороскоп предсказывал новорожденному не благополучное царствование, а всевозможные беды, тюрьму и насильственную смерть в молодом возрасте. Такой гороскоп было невозможно показать императрице.



Тогда академики составили новый гороскоп, который сулил новорожденному благополучие и долгое и счастливое царствование. Однако Эйлер сохранил первоначальный гороскоп, который и показал графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому (1728-1803) после смерти несчастного Иоанна Антоновича.



В конце сентября 1740 года у императрицы случился приступ подагры, но никто из ее приближенных не волновался, так как Анна Иоанновна часто болела. Но болезнь внезапно стала усиливаться, началось кровохарканье и сильные боли в области поясницы. Все стали опасаться за жизнь императрицы и за судьбы страны.



Но Анна Иоанновна успела сделать необходимые распоряжения, и 18 октября Иоанн Антонович перед собранием всех войск, собравшихся в Петербурге, был объявлен великим князем и наследником российского престола.
Все войска, все чины и придворные, в том числе Анна Леопольдовна, Антон-Ульрих и Елизавета Петровна, присягнули в том, что признают выбранного императрицей наследника.



В распоряжении о наследовании трона также говорилось о том, что если Иоанн Антонович умрет в малолетстве или бездетным, то ему должен наследовать следующий сын Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха, и так далее в порядке первородства.
Анна Леопольдовна этим распоряжением даже теоретически не могла занять российский престол.



Говорят, что такой порядок наследования был внушен императрице Бироном, который очень не любил Анну Леопольдовну.
Последние дни своей жизни Анна Иоанновна была прочно окружена родственниками и верными людьми Бирона, которые должны были не допустить Анну Леопольдовну к императрице, что и удалось сделать.



Бирон настоял на том, чтобы все знатные лица из военных, министерских и духовенства, находившиеся тогда в Петербурге, подписали адрес на имя Анны Иоанновны, в котором просили императрицу учредить регентство при Иоанне Антоновиче до достижения наследником возраста в 17 лет, а регентом назначить Бирона.
За день до своей смерти императрица подписала такой документ, хотя, скорее всего, она уже не понимала, что подписывает.



28 октября (ст. стиля) 1740 года императрица Анна Иоанновна скончалась, процарствовав десять лет.



(Продолжение следует)