О своей литературной работе Антон Павлович говорил с осторожностью, например, так:
"Знаете - напишу об учительнице, она атеистка – обожает Дарвина, уверена в необходимости бороться с предрассудками и суевериями народа, а сама, в двенадцать часов ночи, варит в бане черного кота, чтоб достать "дужку" - косточку, которая привлекает мужчину, возбуждая в нем любовь, - есть такая косточка..."
О литературном труде Чехов высказывался так:
"Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным как лед".
Часто Антон Павлович говорил:
"Никому не следует читать своих вещей до напечатания. Никогда не следует слушать ничьих советов. Ошибся, соврал - пусть и ошибка будет принадлежать только тебе. В работе надо быть смелым. Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять - и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал".
Бунин познакомился с Чеховым в Москве в конце 1895 года. Там он
"видел человека средних лет, высокого, стройного, легкого в движениях; встретил он меня приветливо, но так просто, что я принял эту простоту за холодность".
Позднее, в Ялте, Бунин
"нашел его сильно изменившимся: он похудел, потемнел в лице, двигался медленнее, голос его звучал глуше. Но, в общем, он был почти тот же, что в Москве: приветлив, но сдержан, говорил довольно оживленно, но еще более просто и кратко, и во время разговора все думал о чем-то своем, предоставляя собеседнику самому улавливать переходы в скрытом течении своих мыслей, и все глядел на море сквозь стекла пенсне, слегка приподняв лицо".
Когда Бунин признался Чехову, что пишет мало, то Антон Павлович угрюмо сказал ему:
"Напрасно, нужно, знаете, работать... Не покладая рук... всю жизнь... По-моему, написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец. Тут мы, беллетристы, больше всего врем... И короче, как можно короче надо писать".
Однажды Чехов поднимался по главной лестнице московского Благородного собрания, а у зеркала спиной к нему стоял Сумбатов-Южин, держал за пуговицу Потапенко и настойчиво, даже сквозь зубы, говорил ему:
"Да пойми же ты, что ты теперь первый, первый писатель в России!"
Вдруг он в зеркале увидел Чехова, покраснел и скороговоркой добавил, указывая через плечо:
"И он..."
Как это ни покажется странным, Чехов не любил ни актеров, ни актрис. Однажды в беседе с Буниным он начал говорить о них так:
"На семьдесят пять лет отстали в развитии от русского общества. Пошлые, насквозь прожженные самолюбием люди. Вот, например, вспоминаю Соловцова..."
Тут Бунин прервал Чехова:
"Позвольте, а помните телеграмму, которую вы отправили Соловцовскому театру после его смерти?"
Чехова это возражение ничуть не смутило:
"Мало ли что приходится писать в письмах, телеграммах. Мало ли что и про что говоришь иногда, чтобы не обижать..."
Антон Павлович немного помолчал, улыбнулся и добавил:
"И про Художественный театр..."
Он мог так охарактеризовать какую-нибудь актрису:
"Когда бездарная актриса ест куропатку, мне жаль куропатку, которая была во сто раз умней и талантливей этой актрисы..."
Любопытны отзывы Антона Павловича о других писателях.
Московских "декадентов" он не одобрял:
"Какие они декаденты, они здоровеннейшие мужики! Их бы в арестантские роты отдать..."
[Дались Антону Павловичу эти арестантские роты.]
Леонида Андреева он тоже не жаловал:
"Прочитаю страницу Андреева - надо после того два часа гулять на свежем воздухе".
Однажды в беседе с Буниным Чехов заявил:
"А Короленке надо жене изменить, обязательно, - чтобы начать получше писать. А то он чересчур благороден. Помните, как вы мне рассказывали, что он до слез восхищался однажды стихами в "Русском богатстве" какого-то Вербова или Веткова, где описывались "волки реакции", обступившие певца, народного поэта, в поле, в страшную метель, и то, как он так звучно ударил
по струнам лиры, что волки в страхе разбежались? Это вы правду рассказывали?"
Бунин стал уверять его, что чистую правду.
Чехов мог во время беседы неожиданно заявить:
"А кстати: вы знаете, что в Перми все извозчики похожи на Добролюбова?"
Бунин удивился:
"Вы не любите Добролюбова?"
Антон Павлович стал пояснять:
"Нет, люблю. Это же порядочные были люди. Не то, что Скабичевский, который писал, что я умру под забором от пьянства, так как у меня "искры Божьей нет".
Бунин добавил про этого "героя":
"Вы знаете, мне Скабичевский сказал однажды, что он за всю свою жизнь не видал, как растет рожь, и ни с одним мужиком не разговаривал".
Чехов даже ободрился:
"Ну, вот, вот, а всю жизнь про народ и про рассказы из народного быта писал..."
И вдруг без всякой связи с предыдущим добавил:
"А я русских студентов терпеть не могу - они же лодыри..."
Когда Чехов поинтересовался у Бунина, что тот напишет о нем в своих мемуарах, то Бунин сразу же сочинил чуть не целый рассказ:
"Я напишу прежде всего, как и почему я познакомился с вами в Москве. Это было в девяносто пятом году, в декабре. Я не знал, что вы приехали в Москву. Но вот сидим мы однажды с одним поэтом в "Большом Московском", пьем красное вино, слушаем машину, а поэт все читает свои стихи, все больше и больше собой восторгаясь. Вышли мы очень поздно, и поэт был уже так возбужден, что и на лестнице продолжал читать. Так, читая, он стал и свое пальто на вешалке искать. Швейцар ему нежно:
"Позвольте, господин, я сам найду..."
Поэт на него зверем:
"Молчать, не мешай!"
"Но позвольте, господин, это не ваше пальто..."
"Как, негодяй? Значит, я чужое пальто беру?"
"Так точно, чужое-с".
"Молчать, негодяй, это мое пальто!"
"Да нет же, господин, это не ваше пальто!"
"Тогда говори сию же минуту, чье?"
"Антона Павловича Чехова".
"Врешь, я убью тебя за эту ложь на месте!"
"Есть на то воля ваша, только это пальто Антона Павловича Чехова".
"Так, значит, он здесь?"
"Всегда у нас останавливаются..."
И вот, мы чуть не кинулись к вам знакомиться, в три часа ночи. Но, к счастью, удержались и пришли на другой день, и на первый раз не застали – видели только ваш номер, который убирала горничная, и вашу рукопись на столе. Это было начало "Бабьего царства".
Антон Павлович рассмеялся:
"Кто этот поэт, догадываюсь. Бальмонт, конечно. А откуда вы узнали, какая именно рукопись лежала у меня на столе? Значит, подсмотрели?"
Бунин покаялся:
"Простите, дорогой, не удержались".
Чехов же продолжил:
"А жалко, что вы не зашли ночью. Это очень хорошо – закатиться куда-нибудь ночью, внезапно. Я люблю рестораны".
Однажды Чехов в кругу близких друзей завтракал в Алупке в ресторане. Он был в хорошем настроении, много шутил. Вдруг из-за соседнего стола поднялся какой-то господин с бокалом в руке:
"Господа! Я предлагаю тост за присутствующего среди нас Антона Павловича, гордость нашей литературы, певца сумеречных настроений..."
Чехов побледнел, резко встал и вышел.
Часто Чехов забавлялся заметками в газетах. Тогда он сбрасывал пенсне и начинал тихо смеяться, комментируя своим тонким голосом:
"Самарский купец Бабкин, завещал все свое состояние на памятник Гегелю. Ей Богу, Гегелю".
(Продолжение следует)
