Вернемся, все же, к последним французским впечатлениям Фонвизина, которыми он делится со своими корреспондентами.
От сестры Денис Иванович получил письмо, в котором она сообщает мнения других путешественников по Франции, в том числе и те, где говорится о том, что во Франции множество ученых людей не находят себе средств к существованию. Такая наглая ложь вызывает искреннее возмущение Фонвизина:
"Видно, что сии господа вояжеры сами не весьма ученые люди, ибо смело вам скажу, что ни один из здешних прямо ученых и достойных людей не подумает ехать в Россию без великой надежды сделать фортуну свою и семьи своей. Видно, что они учеными людьми сочли каких-нибудь шарлатанов, которые за копейку обещают обучать всему на свете. Здесь нет ни одного ученого человека, который бы не имел верного пропитания..."
Все-таки нашел что-то положительное во Франции Денис Иванович!
Далее Фонвизин счел необходимым похвалить и патриотизм французов, с которого русским следовало бы брать пример:
"...все они так привязаны к своему отечеству, что лучше согласятся умереть, нежели его оставить. Сие похвальное чувство вкоренено, можно сказать, во всем французском народе. Последний трубочист вне себя от радости, коли увидит короля своего; он кряхтит от подати, ропщет, однако последнюю копейку платит, во мнении, что тем пособляет своему отечеству. Коли что здесь действительно почтенно и коли что всем перенимать здесь надобно, то, конечно, любовь к Отечеству и Государю своему".
Однако, похвалив патриотизм французов, Фонвизин тут же находит повод обругать их нравы:
"Вообще тебе скажу, что я моральною жизнию парижских французов очень недоволен. Сколько идея отечества и короля здесь твердо в сердца вкоренена, столь много изгнано из сердец всякое сострадание к своему ближнему. Всякий живет для одного себя. Дружба, родство, честь, благодарность - все это считается химерою. Напротив того, все сентименты обращены в один пункт, то есть ложный point d'honneur (вопрос чести). Наружность здесь все заменяет. Будь учтив, то есть никому ни в чем не противоречь; будь любезен, то есть ври, что на ум ни набрело, - вот два правила, чтоб быть un homme charmant (прелестным человеком). Сообразя все, что вижу, могу сказать безошибочно, что здесь люди не живут, не вкушают истинного счастия и не имеют о нем ниже понятия. Пустой блеск, взбалмошная наглость в мужчинах, бесстыдное непотребство в женщинах, другого, право, ничего не вижу".
Своих соотечественников, находящихся во Франции, Фонвизин, впрочем, тоже не щадит:
"Между тем, скажу тебе, что меня здесь более всего удивляет: это мои любезные сограждане. Из них есть такие чудаки, что вне себя от одного имени Парижа; а при всем том, я сам свидетель, что они умирают со скуки; если б не спектакли и не много было здесь русских, то бы действительно Париж укоротил век многие наших русских французов".
В этом месте своего послания Денис Иванович делает совершенно справедливый вывод:
"Кто тебя станет уверять, что Париж центр забав и веселий, не верь: все это глупая аффектация; все лгут без милосердия. Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот и в Париже проживет, как в Угличе".
Русские в Париже общаются преимущественно между собой, особенно дамы, которых, правда, не так уж и много. Дело в том, что если француженки даже и принимают русскую даму, как, например, графиню Шувалову, то сами ответных визитов не наносят, что очень обидно.
Большинство же иностранцев в Париже составляют молодые мужчины, которых
"две вещи в Париж привлекают: спектакли да девки. Отними сии две приманки, то целые две трети чужестранцев тотчас уедут из Парижа".
К парижским спектаклям Фонвизин никаких претензий практически не имеет и поет им настоящую хвалебную оду, которую я приведу целиком:
"Спектакли здесь такие, каких совершеннее быть не может. Трагедия после Лекеня, Клеронши, Дюменильши, конечно, упала; но комедия в наилучшем цвете. Опера есть великолепнейшее зрелище в целом свете. Итальянский спектакль очень забавен. Сверх того, есть много других спектаклей. Все каждый день полнешеньки. Два примечания скажу тебе о здешних спектаклях, и поверь, что скажу сущую правду. Кто не видал комедии в Париже, тот не имеет прямого понятия, что есть комедия. Кто же видел здесь комедию, тот нигде в спектакль не поедет охотно, потому что после парижского смотреть другого не захочет. Не говорю я, чтоб у нас или в других местах не было актеров, достойных быть в здешней труппе: но нет нигде такого ensemble, каков здесь, когда в пьесе играют все лучшие актеры. Два дня в неделе играют дубли. Тогда действительно парижский спектакль гроша не стоит".
Парижских девок Фонвизин тоже не мог обойти своим вниманием. Эту главную приманку Парижа он описывает гневным пером сатирика:
"Здесь все живут не весьма целомудренно; но есть состояние особенное, называющееся les filles, то есть: непотребные девки, осыпанные с ног до головы бриллиантами. Одеты прелестно; экипажи такие, каких великолепнее быть не может. Дома, сады, стол - словом, сей род состояния изобилует всеми благами света сего. Спектакли все блистают от алмазов, украшающих сих тварей. Они сидят в ложах с своими любовниками, из коих знатнейшие особы имеют слабость срамить себя публично, садясь с ними в ложах. Богатство их неисчислимо; а потому благородные дамы взяли другой образ нарядов, то есть ни на одной благородной не увидишь бриллиантика. Дорогие камни стали вывескою непотребства. На страстной неделе последние три дня было здесь точно то, что в Москве мая первое. Весь город ездит в рощу и не выходит из карет. Тут-то видел я здешнее великолепие. Наилучшие экипажи, ливреи, лошади - все это принадлежало девкам! В прекрасной карете сидит красавица вся в бриллиантах. Кто ж она? Девка. Словом сказать, прямо наслаждаются сокровищами мира одни девки".
Правда, в письме к Панину Фонвизин уточняет, что это не просто уличные девки:
"С каким искусством они умеют соединить прелести красоты с приятностию разума, чтоб уловить в сети жертву свою!"
Получается, что это были достаточно образованные и воспитанные женщины. А кто же их жертвы? Это, как легко догадаться,
"по большей части бывают чужестранцы, кои привозят с собою обыкновенно денег сколько можно больше, и если не всегда здравый ум, то, по крайней мере, часто здравое тело; а из Парижа выезжают, потеряв и то и другое, часто невозвратно".
Так что вывод Фонвизина вполне ожидаем:
"Вот город, не уступающий ни в чем Содому и Гоморре".
Но этого мало:
"Я думаю, что если отец не хочет погубить своего сына, то не должен посылать его сюда ранее двадцати пяти лет, и то под присмотром человека, знающего все опасности Парижа. Сей город есть истинная зараза, которая хотя молодого человека не умерщвляет физически, но делает его навек шалуном и ни к чему не способным, вопреки тому, как его сделала природа и каким бы он мог быть, не ездя во Францию".
Вот так!
Русские в Париже, по описанию Фонвизина, мало чем отличаются от прочих иностранцев, так что типичный день мужчины-иностранца в Париже списан, скорее всего, с соотечественников:
"Поутру, встав очень поздно, мужчина надевает фрак с камзолом, или, справедливее сказать, с душегрейкою весьма неблагопристойною. Весь растрепан, побежит au Palais-Royal, где, нашед целую пропасть девок, возьмет одну или нескольких с собою домой обедать. Сие непотребное сонмище поведет с собою в спектакль на свои деньги; а из спектакля возьмет с собою свою девку и теряет свои деньги с здоровьем невозвратно. Так здесь живут не только холостые, но почти все женатые; а разница в том, что женатые нанимают особенные дома для своих шалостей".
Затем Фонвизин возвращается к своим любимым сплошь осудительным чертам французов и Парижа.
Отметив чрезвычайную дороговизну жизни в Париже, Денис Иванович указывает и на огромное количество нищих, а также на ужасающую нищету бедных.
Порассуждав об отрицательных сторонах французского менталитета, Фонвизин вдруг вспоминает:
"Приметил я вообще, что француз всегда молод, а из молодости переваливается вдруг в дряхлую старость: следственно, в совершенном возрасте никогда не бывает".
Редкий француз не скажет о себе, что он "преразумен", но под словом "разум" они понимают только остроту ума,
"не требуя отнюдь, чтоб она управляема была здравым смыслом".
Судят все и обо всем, но спорить французы не любят и соглашаются с любым первым высказыванием:
"Из сего заключить можно, что за истиною не весьма здесь гоняются. Не о том дело, что сказать, а о том, как сказать".
Для француза нет ничего страшнее, как оказаться смешным. Фонвизин пишет, что французы очень точно подмечают смешное в других, но совершенно не видят ничего смешного в самих себе:
"Нет способнее французов усматривать смешное, и нет нации, в которой бы самой было столь много смешного".
(Продолжение следует)
