Мария Терезия не дождалась рождения столь ожидаемого внука, наследника французской кареты. Следующая беременность королевы закончилась выкидышем, когда она в карете сделала слишком порывистое движение, закрывая окошко.
А 29 ноября 1780 года Мария Терезия умерла от воспаления легких.
Только через год после смерти матери М.А. производит на свет столь давно ожидаемого наследника престола, правда теперь в комнату роженицы были допущены лишь самые близкие члены королевской семьи. Роды проходят легко, но М.А. даже боится спросить, кого она родила. Тут к ее постели подходит весь в радостных слезах Людовик XVI и объявляет:
"Наследный принц желает представиться Вам!"
Начинается всеобщее ликование, и осуществляется большой церемониал (по полной программе!), посвященный рождению наследника престола, Людовика Иосифа Ксавье Франсуа. Он родился 22 октября 1781 года. Новорожденный принц имеет титул герцога Нормандского. Крещение проводит кардинал Роган, да, тот самый Людовик Рене Эдуард де Роган де Геменэ, кардинал с 1778 года, который уже встречал М.А. в Страсбурге при ее въезде во Францию, и который сыграет свою роль в злополучной истории с ожерельем королевы. Но это будет позже, пока же вся страна, а не только двор, ликует.
Я не буду подробно останавливаться на описании этих торжеств, отмечу только, что все цеха Парижа, даже рыночные торговки, послали в Версаль свои депутации в сопровождении музыкантов и артистов, чьи красочные представления продолжались там девять дней. Даже будущие революционеры восторженно приветствовали рождение дофина. Колло д'Эрбуа, будущий президент клуба якобинцев, а тогда еще скромный актер в Лионе, сочиняет пьесу
"в честь великой монархини, добродетели которой завоевали все сердца",
в которой есть такие слова:
"Мы жизнь, не колеблясь, готовы отдать
За счастье своей королевы!"
В эти дни никто и представить себе не мог, даже самые отъявленные враги монархии, что всего через несколько лет отношение французов к М.А. станет резко враждебным. А пока все ликуют... Ведь молодые король и королева, наконец, исполнили свой долг и подарили стране наследника престола.
Так всем тогда казалось, но наследником престола, будущим Людовиком XVII, стал следующий сын М.А., которого она родила в 1785 году. А в 1786 году М.А. родила своего последнего ребенка, Софи Беатрис, которая умерла в одиннадцатимесячном возрасте.
Пока же после родов М.А. вновь возвращается к веселью и удовольствиям, и в Трианоне, резиденции королевы, снова начинаются роскошные празднества. Так и просится слово "роковые"...
Кружась в вихре удовольствий, королева и не замечает, что начинает терять популярность, что на больших приемах становится меньше народу, что мало кто теперь добивается милости переговорить с ней и ее расположения, что на улицах и в театре публика уже не восклицает единогласно при ее появлении:
"Да здравствует королева!"
Вокруг М.А. начинает складываться прохладная атмосфера отчужденности, но она этого не замечает. Враги королевы существуют уже во всех дворцах королевской семьи, но объединяющий их центр находится в Бельвю, куда переместились три оставшиеся не у дел и не игравшие при дворе никакой роли "тетушки". В первые годы правления Людовика XVI о них никто и не вспоминал, так как все стремились угодить молодой королеве. Однако со временем росло число обиженных и обойденных, которые начали посещать этот салон. Туда стекались все слухи и сплетни о проделках и сумасбродствах М.А., этой ненавистной "австриячки".
Именно там стали рождаться клеветнические измышления о многочисленных любовных приключениях королевы и о ее противоестественных наклонностях.
Именно там сочинялись клеветнические памфлеты и куплеты, очернявшие королеву, которые быстро выходили за стены дворца, разлетались по всей стране и попадали даже в Версаль.
Всех людей, собиравшихся в этом салоне, объединяла одна общая цель - отомстить королеве, унизившей или обидевшей их.
Короля, разумеется, не трогали, его даже жалели...
Кроме того, в стране быстро укреплялось третье сословие, которое быстро и охотно впитывало плоды Просвещения и просветителей. Потом стали возвращаться добровольцы из Америки, страны, покончившей с королевской властью и сословными предрассудками, и привезли оттуда идеи равенства и свободы. Все эти идеи нашли себе плодородную почву.
Ведь народ считал, что с началом правления Людовика XVI будет покончено с правлением и хозяйничаньем различных фавориток, а оказалось, что вся реальной власть оказалась в руках королевы и ее любимицы Полиньяк. Состояние государства продолжало ухудшаться, рос государственный долг, постепенно разваливались армия и флот, колонии приходили в запустение. Так что не стоит удивляться тому, что недовольство французов было направлено в первую очередь против М.А. Ведь слабовольный король выполнял все желания М.А., которая часто непродуманно вмешивалась в важнейшие государственные дела и способствовала назначению неспособных людей на важнейшие государственные должности. Но в этом не было никакой системы, просто в каждом конкретном случае королева хотела содействовать назначению на должность очередного очень приятного кавалера. А что тут плохого? То, что их было слишком уж много, что росло число несправедливо обиженных (или считавших себя таковыми), королеву нисколько не волновало.
Ладно бы М.А. серьезно вмешивалась в государственные дела, изучала многочисленные дела, донесения, доклады министров, проекты законов, но этого ведь не было. М.А. просто была неспособна долго выслушивать серьезные сообщения, а тем более обдумывать их.
Вот и Мерси в письме к Марии Терезии жалуется:
"Она едва слушает, когда с ней говорят. Очень трудно обсудить с ней что-либо важное, сконцентрировать ее внимание на какой-нибудь значительной теме. Страсть к развлечениям имеет над ней таинственную власть".
Когда Мерси продолжал настойчиво обращаться к М.А. по поручению ее матери или брата, она, в лучшем случае, отвечала:
"Скажите, что я должна сделать, и я сделаю".
Но на следующий же день легкомысленная королева уже все забывала.
Если бы королева не вмешивалась в политику, то на ней не было бы и большой вины, но ведь под влиянием ненасытного клана Полиньяков она постоянно вмешивалась в государственные дела и требовала от мужа принимать решения о делах, в которых сама ровным счетом ничего не понимала. Вот в чем была беда!
Тот же Мерси писал о королеве:
"Когда дело касается серьезных вещей, она проявляет робость и нерешительность. Если же ее понуждает к чему-либо окружение коварных интриганов, она делает все ради того, чтобы выполнить их желание".
Ему вторил и государственный министр Сен-При:
"Ничто не возбудило такой ненависти к королеве, как эти внезапные вмешательства, как эти несправедливые протекционистские назначения".
И вся страна полагала, что раз королева вмешивается во все назначения, а дела идут хуже некуда, то значит именно королева и виновата во всем.
Вторым центром вражды к "австриячке" вскоре стал Пале Рояль, дворец герцога Орлеанского. Он был представителем младшей ветви королевской династии, слыл легкомысленным и совсем не злым человеком. Герцог был также очень богат, а, следовательно, и независим от королевских милостей, и тщеславен, и вот его-то королева и умудрилась сделать своим врагом. Она как-то легкомысленно высмеяла военные способности дядюшки короля и воспрепятствовала назначению герцога на должность командующего военно-морским флотом.
Для герцога Орлеанского это было тяжелейшим оскорблением, и с этого дня он стал
открытым врагом королевы. Он стал открыто оказывать сопротивление королю, даже в парламенте, и всем демонстрировал, что королева является его врагом. Теперь все недовольные королевской властью обрели своего вождя. Так Пале Рояль стал фактически первым революционным клубом, куда стекались не только все обиженные и недовольные королевской властью, но и различные реформаторы, вольнодумцы, либералы и прочие, как из представителей аристократии, так и третьего сословия. А это была уже серьезная сила.
Так что 1785 году М.А. уже со всех сторон окружена врагами. По всей стране уже почти открыто распространяются злобные памфлеты и стишки, направленные против королевы и ее окружения. Тон первых таких сочинений был довольно сдержанным, скорее насмешливым. Но со времени первой беременности королевы тон памфлетов становится более резким. Да и немудрено, ведь все тайные претенденты на корону (да такие ли уж и тайные, ведь все знали, что ими были, в первую очередь граф Прованский и граф д'Артуа) были очень разочарованы тем, что их надежды разрушились. После же рождения дофина, чьим отцом бесспорно являлся король, посыпался настоящий поток оскорбительных анонимных сочинений, в которых М.А. открыто называли прелюбодейкой, короля - рогоносцем, а дофина - бастардом. Ясно, в чьих интересах это делалось, чтобы при удобном случае поставить под сомнение законность происхождения наследника, а тем самым и его приход к власти.
Никто особенно и не старался пресечь поток этой "литературы", так что подметные листки с подобными сочинениями оказывались в кабинете короля, под салфеткой столового прибора королевы, в театральной ложе королевы... К 1785 году уже вся Франция ненавидит М.А., и как женщину, и как королеву.
А что же М.А.? Она очень легкомысленно относилась к этим сочинениям, грязь к ней вроде бы и не прилипала. Вот что она писала в Вену:
"Мы живем в эпоху сатирической песенки. Подобное сочиняют обо всех особах при дворе, а французское легкомыслие не побоится задеть и короля. Что касается меня, то и мне тоже не было пощады".
Вот и все, ведь королева считает себя неуязвимой, слова для нее пока еще ничего не значат.
(Продолжение следует)
