Эти стихи Гоголю не очень понравились. Он отмечал, что в этом стихотворении не "дело", а "скорлупа дела":
"Мне кажется это несколько мелочным для поэта. Поэту более следует углублять самую истину, чем препираться об истине... Не увлекайся ничем гневным".
Погодин тем временем терял подписчиков: он не ладил с западниками, но и славянофилам сочувствовал мало; он стоял особняком, из верных сотрудников у него оставался едва ли не один Шевырев, и Москва платила ему равнодушием.
Тогда Погодин решил найти редактора-составителя, оставаясь владельцем журнала. Друзья уговорили Ивана Киреевского стать этим редактором, но цензура очень долго причесывала материалы для первого номера. Наконец, 17 февраля 1845 года вышел первый номер нового "Москвитянина", а вскоре последовал и второй.
"Западники" отказались сотрудничать в этом журнале, так как на обложке оставалось имя Погодина, ославившего их, как "врагов России".
Но Киреевский не долго вел "Москвитянина". После выхода третьего номера, он сослался на ухудшение здоровья, передал Погодину материалы, собранные для четвертого номера, и уехал в деревню. Он устал от вмешательства Погодина во все, даже самые мелкие, дела и запутался в денежных вопросах. Так Погодин снова остался почти без сотрудников.
Кандидатуру К. Аксакова на должность редактора журнала Погодин отверг, также как и предложение Хомякова о покупке журнала.
Языков решил дать деньги на издание нового журнала в Москве, но Киреевский отказался быть его редактором. Тогда Языков решил, что редактором будущего издания должен быть Федор Васильевич Чижов, и тот даже приехал в Россию, но переговоры об издании затянулись. Языков составил завещание, по которому тридцать тысяч рублей отпускалось на журнал, но эта идея так и осталась неосуществленной.
В послании к Хомякову Языков назвал Белинского:
"Общий наш недоброхот".
И было за что. В своих статьях критик постоянно нападал на творения и "московских", и славянофилов, издевался над ними и громил их. Досталось даже Пушкину за дружеское послание Языкову в 1826 году.
Петр Киреевский из своего собрания решил сначала издать только духовные стихи, и подготовил их к печати. Петербургская цензура несколько лет рассматривала вопрос об их издании и, наконец, в 1845 году обер-прокурор Синода заявил, что из этого собрания печатать ничего нельзя. Это был сильный удар по Киреевскому.
Младшая сестра Языкова, Прасковья Михайловна Бестужева, имела домашнее прозвище ПикОть.
В 1845 году продолжались хлопоты с открытием памятника Карамзину в Симбирске. Открытие было назначено на 22 августа. Братья Языковы подгоняли Погодина с написанием "похвального слова". Летом этого года Погодин с Шевыревым гостил у Вяземского в его имении Остафьево и писал там это "похвальное слово".
Симбирский губернатор написал Уварову прошение об откомандировании Погодина на объявление памятника Карамзину, но Уваров отказал. Погодин писал в своем дневнике:
"Не тут-то было, министр народного просвещения нашел это невозможным, не понимаю, по какой причине... Правительство как будто хотело открыть памятник молча".
А.М. Языков писал по этому же поводу своему брату Николаю:
"Министр сей, видимо, мало уважает Карамзина... Помешались на Европе, а в России делают все кое-как".
Так как Погодин не получил командировки, то братья Языковы решили все хлопоты (и расходы) взять на себя. Они считали, что московское дворянство также поможет компенсировать расходы Погодина. В Симбирске Погодин должен был остановиться в доме Н.М. Языкова, а на обратном пути поэт ждал его у себя в Языково.
Погодин ехал на курьерских и чуть позднее записал об этой поездке:
"Мысль, что еду говорить похвальное слово Карамзину, Карамзину, который с детских лет был первым героем моего воображения, которого в юности любил я, могу сказать, со страстью, у которого начал учиться и добру, и языку, и истории... приводила меня в волнение".
Открытие памятника происходило 23 августа. Свою речь Погодин прочел в зале симбирской гимназии, стоя между портретами Н.М. Карамзина и И.И. Дмитриева. Его речь едва ли не каждой фразе прерывалась аплодисментами. Потом были торжественный обед, тосты, речи, стихи...
Московская цензура не допустила "Похвальное слово Карамзину" к печати. Однако петербургский цензор Амплий Очкин, давний приятель Языкова, дал такое разрешение.
Сам Языков к октябрю того же года закончил большое стихотворение, посвященное этому событию, и посвятил его А.И. Тургеневу. Московская цензура не разрешила к печати и это стихотворение, мотивируя свой запрет тем, что Языков в своих стихах исказил образ Ивана Грозного.
Петербургская же цензура нашла, что у Языкова Грозный точно такой же, что и в "Истории государства Российского" Карамзина, и в конце года это стихотворение вышло отдельным изданием.
Выходило, что московскую цензуру, а там по большей части были профессора университета (т.е. западники), не устраивал взгляд Карамзина!
Но 3 декабря 1845 года А.И. Тургенев неожиданно умер, и это было большим горем для Языкова.
В декабре же умер и Валуев, который отправился на лечение в Европу, но доехал только до Новгорода. Его тело долго не могли вывезти в Москву, пока за дело не взялась Елизавета Ивановна Попова, бедная и одинокая женщина, бывшая в гувернантках то у Елагиных, то у Свербеевых. Она поехала в Новгород и вернулась с останками Валуева, запаянными в свинцовый гроб. Похороны состоялись 29 декабря, а потом все собрались в доме у Языкова. Там были и Хомяков, и Погодин, и К. Аксаков...
Там Хомяков прочел свою статью "Мнение русских о иностранцах", в которой сокрушал всю историческую науку Запада. Весь вечер заняла эта статья и ее обсуждение.
Погодин то усмехался, то хмурился. Он надеялся, что разговор зайдет о его "похвальном слове", но не дождался. Вернувшись домой, он в дневнике описал события этого вечера и закончил так:
"Черт вас возьми!"
23 января Языков пригласил Погодина на обед, на который было приглашено человек двадцать:
"Приезжай ко мне завтра обедать. Я познакомлю тебя с Чижовым; у меня будет Раич! Начало в четыре часа пополудни".
Отдельно Раича Языков упомянул потому, что тот был одним из учителей и наставников "любомудров", к которым принадлежал и Погодин.
Были многие из славянофилов, но Хомякова не было, о чем Языков очень жалел.
Раич ожидал, что Чижов будет говорить об Италии и итальянском искусстве, но был несколько разочарован. Чижов, в основном, говорил о русском искусстве в Италии, а больше всего об Александре Иванове и его работе над знаменитой картиной.
Главной же целью приезда Чижова было стремление познакомиться с москвичами и найти с ними общий язык. Несмотря на свои занятия европейским искусством, Чижов сделался славянофилом. Он приехал из Европы в русской одежде: в сюртуке, напоминавшем крестьянский зипун, был острижен в кружок и с бородой.
Он нашел здесь и общий язык, и единомышленников, и всем сердцем полюбил Москву. Чижов говорил:
"В сердце русского любовь к Москве сливается с любовью к отечеству..."
По совету московских друзей Чижов поехал по древним русским городам: Владимир и пр.
Тем временем 18 февраля Языков пишет Гоголю:
"По мнению "Отечественных записок", явился новый гений - какой-то Достоевский; повесть его найдешь ты в сборнике Некрасова..."
(Продолжение следует)
