Бонапарту удалось получить место мелкого чиновника в топографическом бюро военной канцелярии при Комитете Общественного Спасения. Там, среди прочих дел, он разработал план Итальянской кампании и представил его генералу Шерреру. Да, это был тот самый план, который он с таким блеском осуществил через год, но сейчас генерал Шеррер объявил этот план
"безумной химерой, вышедшей из больного мозга".
Тем временем в Париже происходили довольно любопытные события. Постепенно произошло объединение недавних смертельных врагов, якобинцев и роялистов, против Конвента. Им удалось захватить большинство в военных секциях Парижа, и 13 вандемьера (4 октября) 1795 года тридцать из сорока восьми военных секций подняли восстание и осадили Конвент. Каждая секция выставила по батальону национальной гвардии, так что численность мятежников составляла более тридцати тысяч человек. Конвент же мог выставить не более шести-семи тысяч войска очень сомнительного качества.
Генерал Мэну, главнокомандующий силами Конвента, отказался стрелять в мятежников и вступил с ними в переговоры. За это он был объявлен изменником и арестован. Новым командующим был назначен депутат Баррас, боевой опыт которого равнялся нулю. Но Баррас вспомнил о Бонапарте и в час ночи вызвал его к себе.
Баррас предложил Бонапарту фактическое командование армией Конвента в должности своего помощника. Бонапарт попросил время на раздумье. Баррас согласился:
"Думайте, но не более трех минут".
Мы не знаем, о чем думал Бонапарт в эти мгновения, но через три минуты он сказал:
"Я согласен".
Когда Баррас представил армии своего нового помощника, раздались голоса:
"Бонапарт? Это еще что за черт?"
Да и весь его внешний вид вызывал удивление: длинные висящие волосы дополнялись неряшливым и сильно поношенным мундиром. Но Бонапарт сразу же поразил всех своей интенсивной, за гранью человеческих возможностей, деятельностью.
Конвент до сих пор занимался только пустой болтовней. Единственным его практическим шагом было освобождение из тюрем всех опасных террористов для укрепления рядов своей армии, что, впрочем, не дало никаких результатов. На улицах Парижа уже начиналось братание мятежников с солдатами армии Конвента. Но Бонапарт быстро положил этому конец и навел порядок в частях, для чего ему пришлось вооружить 800 депутатов. Все должно было решиться в ближайшие часы.
Одним из первых своих действий в новой должности Бонапарт отправил адъютанта Мюрата в Саблонский лагерь за артиллерией и велел доставить ее к Конвенту. Этим он опередил мятежников, которые тоже додумались до такой же мысли. Как писал Ласказ:
"Еще минута, и было бы поздно".
К утру силы Конвента заняли всю улицу Сент-Оноре, а на случай неудачи был обеспечен отход на Медон. Первое столкновение с мятежниками произошло в тупике Дофина около церкви Сен-Рок. Бонапарт велел открыть огонь из двух орудий и быстро очистил тупик и улицу Нев-Сен-Рок от мятежников, но у церкви завязался ожесточенный рукопашный бой. Тогда Бонапарт разместил у входа в тупик батарею из шести орудий и открыл по мятежникам огонь картечью.
Мятежники обратились в бегство, но Бонапарт со своими пушками преследовал их и у Пале-Рояля, и на Вандомской площади, и на Карусельной - и везде поливал их картечью.
Уже через два часа боев мятежники были рассеяны, а к шести часам вечера все было кончено. Так благодаря военному гению Бонапарта шесть тысяч солдат быстро разгромили тридцатитысячное войско мятежников. В тот же день Бонапарт был произведен в главнокомандующие армией. Первым делом он отправил своей матери в Марсель, которая там сильно нуждалась, 60000 тысяч франков.
Вы можете решить, уважаемые читатели, что я слишком мало внимания уделил этому эпизоду Французской революции. Это не совсем так, ведь, например, А. Олар в своей книге "Политическая история Французской Революции" (1901) отводит этому эпизоду всего только три строки. Это объясняется тем, что, во-первых, он счел его незначительным, а во-вторых, он очень не любил Бонапарта.
После Вандемьера Бонапарт сразу же как-то переменился, он словно почувствовал свое предназначение. Адмирал Декрэ, который считал Бонапарта своим другом, так вспоминал о своей встрече с ним после Вандемьера:
"Я кидаюсь, чтобы обнять его, но взгляд его, звук голоса останавливают меня. Ничего обидного не было в них, но я сразу понял все, и с той поры уже не пытался переступить за черту, которая была мне указана".
В эти дни он уже мог спокойно говорить:
"Эти люди думают, что я нуждаюсь в их покровительстве, но когда-нибудь они будут слишком счастливы моим собственным покровительством. Шпага моя при мне, я с нею далеко пойду".
Это он говорил Жозефине Богарне, красивой креолке с острова Мартиника, с которой недавно познакомился. Возможно, что ее любовник Баррас, купивший ей особнячок на улице Шантерен, сам способствовал этому знакомству.
В Париже после Вандемьера был голод, и народ толпился у булочных, выдача хлеба из которых прекратилась. Как-то Бонапарт с несколькими штабниками проезжал по улицам, и их окружила голодная толпа, требующая хлеба. Положение становилось угрожающим, а особенно напирала одна толстая баба, которая яростно потрясала кулаками и кричала:
"Все эти золотопогонники смеются над нами: только бы им самим жрать да жиреть, а что бедный народ подыхает с голоду, им наплевать!"
Бонапарт ей ответил:
"Эй, тетка! Посмотри на меня, кто толще?"
Толпа расхохоталась, и инцидент был исчерпан.
Бонапарт тем временем серьезно увлекся Жозефиной, которая была хороша собой и очень изящна в движениях. Она не очень любила Бонапарта, не принимала его всерьез, и кроме Барраса у нее были и другие любовники. Настойчивость Бонапарта, однако, сделала свое дело, и 9 марта 1796 года они подписали в мэрии брачный контракт.
За несколько дней до свадьбы нотариус Жозефины мэтр Рагидо говорил ей:
"Что вы делаете! У этого генерала ничего за душой, только плащ да шпага!"
Но Жозефину это не испугало. Ей было уже тридцать два года (а Бонапарту двадцать семь), которые она умело скрывала, и пора было подумать о своем положении. Одним из брачных свидетелей был Баррас, который обеспечил производство генерала Бонапарта в главнокомандующие Итальянской армией. Через два дня после свадьбы Бонапарт был уже на пути в армию.
Позднее Бонапарт говорил:
"Я никогда не любил по-настоящему; разве только Жозефину, да и то потому, что мне было тогда только двадцать семь лет".
(Продолжение следует)
