Григорий Иванович первым ввел в практику саратовских гостиниц ранее неслыханный элемент: поющих и играющих девиц.
"при виде денег громче пели песни, сильнее кривлялись, бесстыднее потрясали плечами и лезли к подвыпившим купцам и адвокатам со своими ласками..."
"В комнатах висят сизые тучи табака, за которыми едва заметны двигающиеся фигуры пьяных и полупьяных людей; свет горящих ламп и люстр едва озаряет этот промозглый и прокислый воздух. За столами и столиками восседают компании, пьющие, едящие и беседующие на тему:"Ах, шельма она..."Гомон стоит неумолкаемый. Вдруг раздаётся дребезжащий звук фортепиано - это призыв к пению. Отовсюду начинают сбегаться певицы, словно курочки на зов петуха. Они отрываются от столов, столиков и выходят из отдельных кабинетов, откуда вслед за ними несутся разные нецензурные возгласы. Долго собираются певицы, долго они выстраиваются в линию, долго перемигиваются с кавалерами и, наконец, разбитыми, истасканными голосами затягивают какую-нибудь скабрёзную песню.
Каждый раз после хорового пения выступают так называемые солистки и завывают... Певицы щерятся, подсмеиваются и после пения снова расходятся по столам и кабинетам".
Так в трактире на Тулупном переулке играл В.И. Ожигини. По метрикам это был дворовый человек по имени Василий Иванович Ожогин. Барин дал ему какое-то образование, так что тот мог бренчать на фортепиано и немного болтать по-французски. Для большего весу он стал называть себя Ожигини, а для сходства с иностранцами носил длинные волосы и эспаньолку. В трактире он величественно садился за разбитый рояль и бренчал различные мелодии. Опьянев, он начинал барабанить полонез Огинского, а затем рыдал. Если его спрашивали:
"Что вы плачете?" -он отвечал:
"Приятель ведь был... Огинский-то!"И опять текли пьяные слёзы...
"Ещё в пятнадцать летПод влиянием такого окружения, презрев советы друзей и увещания матери, Корнеев прикрыл сапожную торговлю и открыл гостиницу с номерами под названием "Прогресс". Во, как!
Себе я цену знала..."
Для привлечения саратовской публики Корнеев устроил в своем ресторане зимний тропический сад, для которого из Москвы были выписаны различные пальмы. Сад представлял собой стеклянную залу с искусственными гротами и пещерами, висячими беседками и киосками, а посредине сада бил фонтан.
Сначала в "тропический сад" повалила и порядочная публика, даже дамы, но несколько громких скандалов отвадили её от "Прогресса". Здесь стала собираться такая же публика, как и в "Москве", происходили такие же кутежи, а цыгане пели: "И пить будем, и гулять будем!.." - а из зала им подпевали с визгом любители из публики.
Частенько среди гуляющей публики вспыхивали драки, но Корнеев
"был скор на руку и действовал ею твердо и с ловкостью боксёра..."Тропическая обстановка ресторана налагала некое своеобразие на поведение публики, так что подвыпивший купец кричал цыганам:
"Эй, эфиопы! Разделывай Москву!" -и те заводили как оглашенные романс:
"Ах, Москва, Москва, Москва..."Если купцы гуляли весело и шумно, то земцы и адвокаты кутили без крика, но "вплотную и пили мёртвую". Им было недостаточно обычных спиртных напитков и они изобрели "медведя", какую-то чудовищную по своему действию смесь. Хвативший "медведя", мог орать:
"Я негр!" -и требовать, чтобы его везли в Африку.