Ф.Л., как и Панчулидзев, запросто посещал не только почётное дворянство, чиновничество и купечество, но и чиновников своей канцелярии. Среди последних было некоторое количество, так называемых, чиновников-танцоров, о которых я уже упоминал раньше. Служаки из них были плохие, но служба им и не нужна была, а только чин 14-го класса да слава, что служат "в канцелярии губернатора". Но зато ни один бал в Саратове не мог без них обойтись, так как тогда в городе было очень мало молодых людей, которые были бы приняты в высшем саратовском обществе и умели танцевать, а также сносно лопотать по-французски. Вот на балах-то эти чиновники и были хороши и первенствовали, к удовольствию девиц, которым было с кем потанцевать.
Всех таких чиновников жена губернатора, Вера Александровна, знала лично и обращалась с ними весьма приветливо. Да и Ф.Л., покидая канцелярию, в которой он регулярно бывал после обеда и (невиданное дело!) сидел в одной комнате с правителем канцелярии, спрашивал чиновников-танцоров, приглашены ли они на вечер, который будет сегодня у такого то? Получив утвердительный ответ, он замечал:
"Так надо собираться и ехать".
Занялся Переверзев и саратовским театром: здание было перестроено, из Москвы выписан антрепренёр Соколов, а на зиму оттуда же приглашался хор певцов-цыган. Но на содержание приличной труппы актёров средств у города не было. Тогда губернатор придумал следующую штуку: он знал, что первые богачи губернии, купцы из старообрядцев, были щедры на пожертвования, в которых принимал участие губернатор. Ф.Л. разослал им билеты на все ложи, прося их абонироваться на сезон представлений, объясняя, что когда им случиться быть с семейством в Саратове, то они всегда могут быть в театре в своей ложе. Купцы деньги антрепренёру выслали, но в театре никогда не бывали, так как считали это бесовскими представлениями.
На кресла билеты были разосланы известным помещикам, исправникам, городским головам и прочим известным лицам, которые в Саратове бывали, хорошо, раз или два в году, а то и только в годы дворянской баллотировки.
Деньги были собраны, а билеты на каждый спектакль раздавались саратовским посетителям. Чиновникам канцелярии предоставлялась одна ложа и три или четыре кресла.
Среди чиновников-танцоров был сын балашовского помещика некто Барышников, которому прощались, из-за его забавности, все шалости. Его столоначальник или помощник часто посылали Барышникова к губернатору с бумагами. Ф.Л. читал эти бумаги, начинал сердиться и говорил Барышникову:
"Поди пошли кого-нибудь поумнее".
Тот сделает забавную гримасу и скажет:
"И я не дурак".
Губернатор расхохочется, и его гнев пройдёт.
Однажды Переверзев пригласил в Саратов балашовского предводителя Струкова, который был стариком еще екатерининских времён, носил косу, сапоги с ботфортами и мундир давно прошедших времён. Это был влиятельный и весьма уважаемый человек, про которого рассказывали в Саратове массу анекдотов. Например, во время баллотировок он упрашивал всех дворян, чтобы его не выбирали в губернские предводители. А он за это обязывался дать бал для всего дворянства и саратовского губернского начальства. Эту просьбу старика всегда с удовольствием выполняли.
Струков никогда не видел Переверзева, и чтобы узнать, зачем его выписали из Балашова, он заехал в канцелярию к своему земляку Барышникову. Барышников взялся доложить о его приезде губернатору, но убедил Струкова, что Переверзев очень глух, и с ним надо объясняться как можно громче. То же самое Барышников сказал губернатору о Струкове.
И вот Струков, представляясь губернатору, прокричал:
"Честь имею представиться Вашему Превосходительству - балашовский уездный предводитель дворянства!"
Губернатор отвечал ему ещё громче:
"Очень рад с вами видеться!"
Так они объяснялись около четверти часа, пока к Переверзеву не зашла какая-то важная особа, с которой губернатор стал объясняться нормальным голосом. Только тут Струков убедился, что губернатор вовсе не глух, и стал извиняться перед ним, свалив всю вину на Барышникова.
Струков потом заехал в канцелярию и выбранил шалуна, а над этой проделкой Барышникова ещё долго потешались в Саратове.
С близкими к нему лицами Ф.Л. любил и покутить. После окончания бала и общего разъезда начинался весёлый кутёж. Тут все вели себя, как душе угодно: скидывали фраки и сидели на полу, на коврах, в окружении бутылок и стаканов. Ф.Л. в таких случаях пил одно только шампанское. Вообще, на обедах и ужинах, на которых бывал Переверзев, возле его прибора всегда стояла бутылка шампанского и стакан, причём опустошённая бутылка сразу же заменялась полной.
Из других напитков Ф.Л. пил ещё кизлярку, водку кавказского производства, бывшую тогда в широком употреблении. Её он пил с чаем поутру и вечером, причем зараз выпивал три-четыре стакана. Чем Переверзем больше пил, тем он становился умнее и разговорчивее, из него так и сыпались анекдоты. Но как бы ни был он пьян, по приезде домой Ф.Л. шёл в свой кабинет и занимался подготовленными бумагами. Он не засыпал, пока все бумаги не просматривал, переправлял или подписывал.
При Переверзеве в Саратове был открыт немецкий клуб для среднего класса саратовского общества, где участвовали чиновники всех ведомств, мелкое дворянство со своими семействами и купеческие сынки, которым недоступно было участие в благородном собрании.
Из крупных губернских чиновников только председатель палаты уголовного суда А.А. Шушерин был недоволен Переверзевым. Его возмущало, что губернатор не отрешает от должности городничих, исправников и прочих чиновников и не отдает их под суд палаты. Он считал, что губернатор слабо держит чиновников, не делает с них должностных взысканий, и что за три года он не отдал под суд ни одного чиновника, тогда так в Казани, откуда Шушерин прибыл в Саратов, губернатор каждый месяц отдавал под суд палаты до пяти-шести чиновников.
Но для чиновников, дороживших своими местами, личное взыскание губернатора было страшнее уголовного суда. Они старались не допускать на себя жалоб, стараясь как-нибудь уладить дело с недовольными.
Переверзев каждый год лично ревизовал все присутственные уездные места и брал для этих целей с собой лучших чиновников канцелярии. В каждый город о приезде ревизии сообщалось за две недели до ее прибытия. Свой маршрут губернатор оставлял правителю канцелярии, чтобы все изготовленные бумаги по важным делам присылались ему для просмотра и подписания.
Дорогой он всегда заезжал к помещикам: у кого обедал, у кого ночевал, в крайнем случае, делал краткие визиты, не избегая даже мелкопоместных помещиков.
В самом жутком состоянии присутственные места оказались в Хвалынске: они были очень грязными и размещались в наемных домах. Все служащие были очень бедными и почти все безграмотными, за исключением городского головы и гласных городской думы.
Когда члены магистрата вместе с прочим уездным начальством представлялись губернатору, у старшего бургомистра между пуговиц форменного сюртука была вложена бумага. Войдя в залу, он скинул с рук варежки, положил их в шапку и отдал секретарю со словами:
"Подержи, Петрович, я подам Его Превосходительству рапорт-то".
Губернатор улыбнулся, а сопровождавшие его чиновники давились от смеха.
В присутственной комнате Переверзев увидел на стене лубочную картину, изображавшую брант-майора, который подбоченясь стоял с булавой. Переверзев спросил присутствующих:
"Что это за картина?"
Ему ответили:
"Какой-нибудь богатырь, Ваше Превосходительство".
Губернатор снова улыбнулся. Но когда он стал просматривать книги и прочие дела, то рассердился и стал кричать:
"Я бы велел этому богатырю всех вас бить той дубиной, которую он держит в руке!"
Члены магистрата в испуге отвечали:
"Мы люди тёмные, Ваше превосходительство, что нам скажет Петрович, так дело и решаем".
Ну и досталось же этому Петровичу! Еле уговорили губернатора пощадить несчастного секретаря, объясняя, что он человек очень честный, работает с утра до ночи и взяток не берет.
Было из-за чего сердиться губернатору! Обнаружилось, что документы ведутся неаккуратно и очень небрежно, многие дела лежат по несколько лет без всякого производства по ним, а если что и делалось, то не было никаких отметок об этом, а также и о том, куда это дело передано.
Чиновники, едва умевшие писать, оправдывались так:
"Мы не виноваты; виноваты сами члены [суда и магистрата]. Иной раз случается, что все разъедутся по деревням, занимаясь только псовой охотой; тогда некому бывает подписать экстренной бумаги. Бегаем, бегаем до них, никого не найдём... а иногда поедешь в деревню к ним, да там как-нибудь принудишь подписать. Что станешь с ними делать? Они и в ус себе не дуют и не хотят ничего знать, что делается в суде; а мы за них отвечай, да ещё пиши им черновые резолюции для отметки в протоколах..."
Для пущей важности во время ревизий в передней комнате всегда находился жандарм в полуформе. Мало кто из уездных чиновников видел такое диво, и они смотрели на жандарма с удивлением и опаской, а ревизующие чиновники ещё и пугали их тем, что губернатор за их оплошности (неисправности) уморит всех на гауптвахте.
Ревизии обычно происходили в сентябре-ноябре и отчеты о них посылались министру внутренних дел.
(Продолжение следует)
