Средневековые города в нашем понимании были очень маленькими, соответственно и кладбища в них были не очень большими. Часто могилы богатых и бедных находились бок о бок. Но потребность в захоронениях была велика, так что через некоторое время кости покойников извлекали и грудами складывали в склепах или верхних частях галерей, окружавших кладбища с трех сторон, а надгробия переделывали и пускали в продажу. Молва утверждала, что в земле популярного в Париже кладбища des Innocents от покойника уже через девять дней оставались лишь череп и кости.
Но кладбища были не только местом созерцания триумфа смерти траурных церемоний. Горожане любили гулять среди постоянно засыпаемых и раскапываемых могил и назначали там свидания. Возле склепов ютились лавочки, а в аркадах прохаживались женщины свободной профессии. Иногда там произносили свои проповеди нищенствующие монахи, устраивались торжественные процессии, а то и празднества. Словом, кипела обычная повседневная жизнь.
С повышенной религиозностью в средние века могло сочетаться и развитая система суеверий. Например, 28 декабря отмечался день Невинноубиенных младенцев в Вифлееме. Так вот, тот день недели, на который приходился этот праздник, во весь следующий год считался несчастливым. В эти дни не брались за новое дело, не отправлялись в путешествие.
Известно, что Людовик XI добросовестно соблюдал этот обычай.
Коронацию Эдуарда IV пришлось повторить, так как первоначально она пришлась на этот несчастный день недели.
Рене Лотарингскому (1451-1508) пришлось даже однажды отменить свое решение о начале сражения, так как его ландскнехты отказывались идти в бой в столь несчастливый день.
Вторая половина XIV века. Епископ Кутанса служит мессу в церкви Сен-Дени. Вот он поднимает Тело Господне, и прихожане просят присоединиться к молитве Хьюго Обрио, прево Парижа, который прогуливался, не обращая на службу никакого внимания. Хьюг с бранью отвечает, что он не верит в Бога такого живущего при дворе епископа, как этот.
Хендрик Хюсман, отец известного Рудольфа Агриколы, был священником из Бафло. В тот день, когда он был избран аббатом в Звелверте, он получил известие, что его сожительница родила ему сына. Хюсман добродушно и бесстыдно говорит:
"Сегодня я стал отцом дважды, да будет на этом Господне благословение".
Профанация в церковной жизни Позднего средневековья достигла широких размеров, а проникновение сакральных элементов в реальную жизнь порой принимало столь причудливые формы, что нам они могут показаться абсурдными или бесстыдными. Но таков уж был характер средневекового мышления.
Были широко распространены, например, статуэтки Девы Марии, представлявшие собой вариант старинного голландского сосуда, называвшегося "Гансик в погребке" ("Hansje in den kelder"). Чаще всего это была небольшая золотая статуэтка, богато украшенная драгоценными камнями, с раскрывающимся чревом, внутри которого можно было увидеть изображение Троицы. Известно, что подобные статуэтки были в монастыре кармелиток в Париже и в сокровищнице бургундских герцогов.
Церковь относилась отрицательно к подобным изображениям, но не из-за неблагочестивости порой довольно грубых изображений, а из-за еретического изображения Троицы в виде плода чрева Девы Марии.
На уже упоминавшемся кладбище Невинноубиенных младенцев в Париже во второй половине XV века упоминается затворница, замурованная в келье у кладбищенской ограды. Кажется, что может быть более ужасающего в этой атмосфере, проникнутой духом смерти и отчаяния, и в окружении гор костей и черепов. Вот он, подвиг самоотречения! Но современники, описывая этот сюжет, пишут, что затворницы жили в новом изящном домике, что они получали от короля содержание, выплачивавшееся им восемь раз в год - восемь ливров, как обычным фрейлинам. Их постоянные молитвы об искуплении грехов сочетались с такой повседневной работой, как дойка коровы, топка печи и чистка горшков. И что же остается от всего этого религиозного пафоса?
Я не буду распространяться об индульгенциях, которые не только продавались странствующими монахами, но и часто разыгрывались в различных лотереях наряду с другими ценными призами.
Чисто светские мелодии без каких-либо изменений сплошь и рядом использовались для церковных песнопений, и наоборот. Гийом Дюрай сочинял мессы на такие темы мирских песенок, как "Сколь тешусь я", "Муж вооружен" и "Побелела лицом".
В текст литургии могли вплетаться слова таких светских песенок, как "Целуйте меня, красноносые" ("baisez-moi, rouges nez"), а ее мелодия использовалась в качестве темы. На первый взгляд, ничего особенного, но следует иметь в виду, что слово "baizer" означало, да и сейчас означает, не только и не столько целовать, но и "coire", а нос ("nez") до сих пор служит эвфемизмом фаллоса.
Происходило постоянное смешение церковной и светской терминологий. Выражения мирского характера без особых раздумий использовались для обозначения религиозных предметов и обратно. Особенно часто это происходило, когда дело касалось знатных особ, и никто не усматривал в этом никакого кощунства.
В деле об убийстве герцога Орлеанского защитник говорит о духе убитого герцога, который взывает к сыну: взгляни на мои раны, из которых пять были самыми жестокими и смертельными. Иными словами убитый уподоблялся Иисусу Христу.
Епископ Шалонский сравнивал Иоанна Бесстрашного, павшего в результате мести за Людовика Орлеанского, с Агнцем Божиим.
Императора Фридриха III (1415-1493), отправляющего своего сына Максимилиана (1459-1519) на свадьбу с Марией Бургундской, хронист Молине сравнивает с Богом Отцом, посылающим на землю своего Сына.
Когда уже позднее Фридрих и Максимилиан вместе с маленьким Филиппом Красивым въезжают в Брюссель, тот же хронист пишет, что горожане со слезами на глазах говорили:
"Глядите на сей образ Троицы: на Отца, Сына и Святого Духа".
Венок Марии Бургундской, уже матери двоих детей, преподносится как достойному отображению Божией Матери, но без оскорбления девства последней.
При этом данный хронист искренне восклицает:
"Вовсе я не стремлюсь обожествлять государей!"
Вспомним антверпенскую "Мадонну", которую обычно приписывают кисти Фуке. Согласно довольно древней традиции в виде "Мадонны" художник изобразил Агнессу Сорель, любовницу короля Карла VII.
О всеобщем упадке религиозности часто писали хронисты. Никола де Клеменж сетовал, что даже по праздникам к мессе отправлялись лишь немногие. Они не дослушивали ее до конца и довольствовались тем, что едва касались пальцами святой воды и преклоняли колено перед Богородицей или иным образом. Если же они дождались момента, когда священник возносил святые дары, то похвалялись так, словно оказали величайшее благодеяние самому Иисусу Христу.
Заутреню и вечерню священник совершал большей частью только с прислужником, а прихожане отсутствовали.
Местный сеньор, патрон деревенской церкви, спокойно заставлял священника ждать, не начиная мессы, пока он и его супруга не встанут и не оденутся.
Жерсон отмечал, что церковные праздники, включая Сочельник, проходят среди необузданного веселья, с игрой в карты, бранью и сквернословием. В ответ на увещевания люди ссылались на то, что знатные господа, попы и прелаты без всяких помех делают то же самое.
Никола де Клеменж писал, что на всенощных, накануне праздников, в церквах даже пляшут с непристойными песенками, а священники, подавая пример, во время ночных бдений играют в кости и сыпят проклятиями.
Дионисий Картузианец приводит жалобу члена городского магистрата (Гент) на то, что ежегодная процессия, которая проходит через город со священной реликвией, дает повод к бесчисленным безобразиям и пьянству. Как бы положить этому конец? Воздействовать же на магистрат было совсем не просто: ведь такие процессии приносили городу изрядную прибыль, так как в город стекался многочисленный народ, нуждавшийся в еде, питье и ночлеге. К тому же таков был древний обычай.
На ярмарку в Хоутем жители Гента шествовали с ракой Св. Ливина. Шателлен пишет, что в прежние времена мощи святого несли самые знатные жители города
"с великой торжественностью и высоким почтением".
Теперь же
"толпа бездельников и негодных юнцов"
несут святыню, вопя и улюлюкая, горланя песни и приплясывая, выкидывая всякие штуки, и при этом все они пьяные. Они вооружены и всюду вытворяют отвратительные бесчинства. Они полагают, что из-за их священной ноши в такой день им ни в чем не должно быть отказа.
(Продолжение следует)
