Генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин был доброжелательным, но очень осторожным советчиком царевича. Наличие же наличие шифра для переписки позволяет думать, что о многом мы так никогда и не узнаем, так как осторожный Апраксин наверняка уничтожал полученные письма, а сам старался давать только устные советы. Так что мы можем только гадать о роли Апраксина в заговоре, а следствие не смогло установить прямой причастности генерал-адмирала к делу царевича. Его не только не сделали подследственным, но он стал вторым по старшинству членом следственной комиссии по делу царевича Алексея. [Может быть, всё это относится всё же к деятельности Петра Апраксина?]
Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев симпатизировал царевичу Алексею, так что последний считал его своим союзником. Для этого были некоторые основания, ведь Шереметев, Апраксин и Кикин были друзьями, так что наличие тайной переписки между ними заставляет предполагать, что Шереметев был в курсе событий, но явно своим участием в заговоре он не "засветился". Многие современники знали о симпатии, с которой Б.П. относился к царевичу.
В следствии по делу царевича и в суде над ним Шереметев отказался участвовать.
Главное, что мы знаем об участии Волкова в заговоре, так это то, что у него в Риге Алексей останавливался перед своим побегом.
Авраам Павлович Веселовский был русским резидентом при императорском дворе в Вене. Он наверняка участвовал в заговоре царевича, но плохо справился со своими обязанностями, так как не подготовил твердой почвы для появления Алексея в Вене. Когда начался розыск по делу царевича, А.П. Веселовский скрылся во владениях ландграфа Гессен-Кассельского. Его искали по всей Европе, и Ягужинскому удалось обнаружить его убежище, но на требование Петра о выдаче беглого дипломата ланграф ответил отказом. Так что остаток своей жизни А.П. провел заграницей.
Видим, что в заговоре царевича прямо или косвенно участвовали многие из ближайших сподвижников Петра. А во главе этого заговора были Кикин и князь В.В. Догорукий. Они не любили друг друга, ведь это В.В. чуть не привел Кикина на плаху, но общие интересы объединили их. Да и некоторые друзья у них были общими, например, Б.П. Шереметев, с которым князь был очень близок.
Да, к этому делу можно отнести причастность многих лиц, но крепкой, единой организации не получилось. Несмотря на недовольство политикой императора, слишком уж различны были интересы "конфидентов".
Допустим, что Кикиным двигала обида на царя, а также опасения за свою дальнейшую судьбу.
А что привело в заговор князя В.В. Долгорукого? Он был одним из ближайших сподвижников Петра и пользовался его неограниченным доверием. Если к Шереметеву, отправившемуся подавлять астраханский мятеж, был приставлен для контроля сержант гвардии Щепотев, то к В.В. Долгорукому царь никого не приставлял - он ему полностью доверял.
Более того, он был крестным отцом царевны Елизаветы Петровны, что говорило и о любви царя к В.В.
Именно его в 1715 году Петр поставил во главе следственной комиссии, занимавшейся расследованием злоупотреблений высших лиц в государстве, в первую очередь Меншикова. Петр знал, что князь был беспристрастен, неподкупен и не поддавался давлению виднейших сановников.
Что же привело его в ряды заговорщиков и поставило во главе заговора?
Да, князь ни разу не испытывал на своей шкуре царского гнева и произвола, но, скорее всего, ощущал такую возможность. И к государственной деятельности "царя-реформатора" он также относился довольно сдержанно.
Чтобы прикрыть свою связь с царевичем, князь взял на себя роль посредника между отцом и сыном (а Кикин всячески пытался скрывать свою связь с Алексеем).
Алексей на следствии показывал:
"А перед поданием моего ответного письма [речь идет о событиях 1715 года] ездил я к князь Василию Володимеровичу Долгорукому да к Федору Матвеевичу Апраксину, прося их:
"будет ты изволишь с ними о сем говорить, чтоб приговаривали меня лишить наследства и отпустить в деревню жить, где бы мне живот свой скончать".
И Федор Метвеевич сказал, что будет-де отец станет со мною говорить, я-де приговаривать готов. А князь Василий говорил тож; да еще прибавил:
"Я-де с отцом твоим говорил о тебе; чаю-де, тебя лишат наследства, и письмом-де твоим, кажется доволен..."
И еще примолвил:
"Я-де тебя у отца с плахи снял"
...И он мне говорил:
"Теперь-де ты радуйся, дела-де тебе ни до чего не будет".
Князь В.В. на следствии факт таких разговоров с царевичем и не отрицал, но выясняется, что царевича он обманул. Разговор с царем у него был совсем другой, вполне нейтральный, что явствует из его переписки с государем того времени. А Петр был не только не "доволен" письмом царевича, а пришел от него в бешенство. Царь не собирался отпускать Алексея на вольное житье в деревню, а ставил его перед выбором: послушание воле отца или монастырь.
Почему же В.В. Долгорукий решился обмануть царевича? Дело в том, что сразу же после отправки письма царевичу в октябре 1715 года Петр тяжело заболел. Переписка с сыном возобновилась только в январе 1716 года. Но Петр
потом придавал очень большое значение поведению окружающих в дни болезни. Возможно, князь действительно поверил в неотвратимый исход царской болезни и решился обмануть царевича, чтобы выставить себя в наиболее благоприятном в глазах наследника виде. Мы можем об этом только гадать.
Но не все верили в тяжелую болезнь отца. Кикин говорил Алексею, что его отец вовсе не болен, а только притворяется, чтобы проверить верность своих соратников.
Многие историки подвергают сомнению эту версию, но в вопросных пунктах, переданных царевичу 4 февраля 1718 года, вторым пунктом стояло:
"В тяжкую мою болезнь в Питербурхе, не было ль от кого каких слов, для забежания к тебе, ежели б я скончался?"
Царевич сначала ответил на этот вопрос отрицательно, но ведь его разговоры с Долгоруким относятся как раз именно к этому времени.
Во время этой трехмесячной болезни царя многие потеряли свою привычную осторожность. Многие, но не все.
Чуть позже Алексей уже писал:
"После твоей болезни, приехав из Англии Семен Нарышкин ко мне в дом, а с ним Павел Ягушинский или Алексей Макаров, не упомню, кто из них двух один, а кто подлинно сказать не упомню, и разговаривая о наследствах тамошних, и Семен стал говорить:
"У Прусского-де короля дядья оставлены, а племянник на престоле, для того, что большого брата сын".
И на меня глядя, молвил:
"Видь-де мимо тебя брату отдал престол отец дурно".
И я ему молвил:
"У нас он волен, что хочет, то и делает; у нас не их нравы".
Любопытно, что из этих показаний следует факт участия в разговорах (крамольных) с царевичем или Павла Ивановича Ягужинского, генерал-прокурора Сената, или Алексея Васильевича Макарова, бывшего тайным кабинет-секретарем Петра (или их обоих?). Макаров, как и Ягужинский, был незнатного происхождения, но обладал очень большим влиянием, с которым всем приходилось считаться. Хотя он и не занимал важных государственных постов, но был очень близок к Петру.
Интересно, что их позиция оказалось близкой и в решающие дни 1730 года, когда решался вопрос о форме правления. Именно тогда Ягужинский заявил:
"Долго ли нам терпеть, что нам головы секут; теперь время, чтоб самодержавию не быть!"
А Макаров в те же дни принимал участие в составлении проектов конституции(!).
(Продолжение следует)
