Чтобы подавить сопротивление населения, офицеры-ревизоры могли прибегать к пыткам в отношении лиц, подозреваемых в утайке душ, но только с разрешения царя. Генерал Чернышев пожаловался Петру, что это связывает ревизорам руки, и царь, естественно, тут же отменил такое правило. Теперь ревизоры могли пытать подозреваемых, не оглядываясь ни на какую власть.
За утайку душ применялись самые разнообразные кары. У помещика могли конфисковать деревню, деревенского старосту били кнутом и вырывали ноздри, подозреваемого могли отправить на галеры "в вечную работу" или замучить на месте до смерти.
Вся реформа была направлена к тому, чтобы увеличить количество облагаемых налогом людей и ввести в крепостное состояние как можно большую часть населения. "Вольные или гулящие люди" исчезали как класс. 1 июля 1722 года Петр издал указ, которым повелел, чтобы в государстве не было более так называемых вольных государевых гулящих людей.
Этого было царю мало, и в июле 1721 года Сенат (по воле Петра, разумеется) указал
"детей протопоповских, и поповских, и диаконских и прочих церковных служителей... положить в сбор с протчими душами".
Это был ужасный удар по церкви, и даже послушный воле императора Синод взбрыкнул, предсказывая скорое полное обезлюдение церкви. Петр немного смягчил текст указа, но все равно масса недавних церковников оказалась в податном состоянии, которое при Петре не слишком сильно отличалось от крепостного.
При Петре священники должны были принести присягу на верное служение государству, и тем самым превращались в государственных служащих. Под угрозой пыток священников обязали не соблюдать тайну исповеди и доносить на своих духовных детей. Так что не Ленин и не ЧК подавили волю русской православной церкви к духовной независимости. Большевики хорошо усвоили уроки Петра и лишь повторили его опыт, немного сместив акцент на подавление и истребление.
Но я немного отвлекся. Таким путем Петр полностью разорвал связи крестьян с государством. Ведь теперь владелец крестьян, их господин, должен был отвечать за уплату ими податей, и крестьяне теперь стали ответственными только перед своими господами, помещиками.
Недаром Сперанский почти через сто лет писал:
"Я вижу в России два состояния - рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению, действительно же свободных людей в России нет..."
Недаром он предлагал еще до отмены крепостного права (разговоры о котором уже шли при Александре I) уравнять крепостных мужиков перед законом с другими сословиями.
Вернемся к нашему царевичу. Когда Алексей вернулся в Москву, царь торжественно простил его, но обставил это прощение явно невыполнимыми условиями. Петр объявил, что прощение потеряет силу, если откроется хоть какая-нибудь утайка. А это подразумевало, что даже если Алексей и не будет укрывать своих ближайших друзей, то он может просто о чем-нибудь позабыть, и всё...
Несколько имен царевич назвал сразу, еще до начала официального следствия (то есть до пыток на дыбе?). Это были князь Василий Владимирович Долгорукий, Александр Васильевич Кикин, граф Петр Матвеевич Апраксин, один из первых российских сенаторов Михаил Михайлович Самарин, царевич Василий Сибирский, Никифор Вяземский, Дубровский, Эверлаков, но кроме первых двух, остальные были случайными и малозначащими людьми.
Кикин был сыном стольника, сам служил в "потешных" войсках, то есть в гвардии, и был бомбардиром, а во время азовских походов стал денщиком царя, а это означает, что он был особо приближенным к царю лицом. Ездил с царем в Европу, стал там мастером кораблестроения, а потом был назначен управляющим петербургской верфью. Он был одним из ближайших к царю деятелей. Кикин был вхож и в семейный круг царя, который прозвал его "дедушкой".
В свое время следственная канцелярия, возглавляемая князем В.В. Долгоруким, обвинила в плутовстве и казнокрадстве многих, начиная с Меншикова, попал под нее и Кикин. Он пережил смертельный испуг при оглашении смертного приговора, но был прощен царем, заплатил немалый штраф и недолго пробыл в ссылке в Москве, но вскоре опала царем была снята, и Александр Васильевич вернулся в Петербург.
Да, он оставался государственным деятелем, ездил в Европу, но человеческое доверие царя утратил.
Во время следствия по делу царевича Алексея Петр спросил у висящего на дыбе Кикина:
"Как ты, умный человек, мог пойти против меня?"
А истерзанный пытками Кикин не стал молить о пощаде и милости и ответил:
"Какой я умный, ум простор любит, а у тебя ему тесно!"
А ведь большинство проштрафившихся в этом деле людей старались любыми путями заслужить у царя прощение, и большинству это удалось.
Алексей сблизился с Кикиным в Петербурге, и уже в 1716 году Кикин советовал царевичу отречься от престола за слабостью и неспособностью нести бремя власти.
Когда же Петр потребовал от Алексея либо ревностно нести службу государству, либо удалиться в монастырь, Кикин посоветовал царевичу идти в монастырь. При этом он сказал ему:
"Вить клобук не прибит к голове гвоздем; мочно его и снять".
А потом добавил:
"Теперь так хорошо; а впредь-де что будет, кто ведает?"
При этом Кикин конечно же лукавил, ибо постриг делал практически невозможными любые претензии Алексея на власть.
Идея побега царевича за границу родилась именно у Кикина и постепенно крепла в голове у Алексея. 8 февраля 1718 года ещё уверенный в милости отца Алексей писал ему:
"О побеге моем с тем же Кикиным были слова многажды, в разные времена и годы, и прежде сих писем..."
Получается, что Кикин готовил Алексея, прибывшего в Петербург в 1713 году, к мятежу против отца ещё и до своей опалы, и до грозных писем Петра, требующих от Алексея сделать выбор.
О событиях 1715 года Алексей писал:
"Когда я в Голландию ехать раздумал и возвратился в Питербурх [то есть царевич не последовал совету Кикина] и его нашел, уже по розыске, прощенна и определенна в ссылку, только уже он был не под караулом, и я с ним виделся".
На этом свидании Кикин уже решительно советовал Алексею искать убежища, но теперь уже во Франции.
Затем Кикин стал предлагать царевичу новые варианты: Вену, Венецию, Швейцарию...
После того как Кикин был окончательно прощён и обрёл свободу передвижения, когда он стал ездить в Европу, он обязался подыскать для царевича самое надёжное убежище.
Алексей писал:
"А как я съехался с Кикиным в Либоу, и стал его спрашивать, нашел ли он мне место какое? и он сказал:"Нашел-де; поезжай в Вену к кесарю: там-де не выдадут".
Кикин говорил царевичу, что по его просьбе русский посол в Вене Авраам Павлович Веселовский секретно совещался с вице-канцлером Шонборном, а тот поговорил с императором, и тот якобы дал согласие принять беглого царевича.
Но судя по тому, как развивались события в Австрии, Алексея там не ждали, так что получается, что Кикин царевича обманул. Ведь император явно старался отделаться от незваного и опасного гостя.
Зачем же Кикин так поступил? Мы можем только гадать. Скорее всего, Кикин хотел сохранить Алексея, как законного наследника престола, ведь слухи о скорой смерти царя упорно циркулировали в Петербурге. Петр же ясно дал понять, что не допустит ухода царевича в частную жизнь, а уход в монастырь делал невозможным будущее воцарение Алексея. В этом случае он мог лишь претендовать на пост регента при собственном сыне, да и то это было бы весьма проблематичным. Ведь расстрига на престоле - это было бы святотатством!
Поэтому лучшим решением проблемы, для Кикина, было бы пребывание Алексея в эмиграции до смерти отца, которая по сильному убеждению многих, могла произойти в самое близкое время. Ведь царь сильно болел тогда. А имея царевича в надежном убежище заграницей, можно было бы создать и сильную партию в России, ведь недовольных правлением Петра в стране было великое множество.
При аресте у Кикина были найдены шифры, "цифирные азбуки", для переписки с обширным кругом лиц. Среди них, помимо царевича, были князь Василий Владимирович Долгорукий, князь Григорий Фёдорович Долгорукий, генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, князь Яков Фёдорович Долгорукий, Алексей Волков, дипломат Савва Рагузинский, Авраам Павлович Веселовский и другие, менее значительные, лица.
Следует отметить, что лица, окружавшие царевича, широко использовали в переписке "цифирные азбуки", и этот факт часто всплывал во время следствия по делу царевича Алексея.
Князь Григорий Фёдорович Долгорукий, один из крупнейших дипломатов России того времени, обнаруживает свою причастность к окружению Алексея ещё ДО прибытия последнего в Петербург. Когда царевич находился заграницей в 1712 году, он писал своему духовному отцу Якову Игнатьеву:
"Священника мы при себе не имеем, и взять негде... прошу вашей Святыни, приищи священника, кому мочно тайну сию поверить. Не старого, и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему сие объявить, чтоб он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки. То есть обрив бороду и усы..."
Далее царевич пишет:
"Пошли его на Варшаву, и вели явиться к князю Григорию Долгорукому, и чтоб сказался моим слугою или денщиком, и он ко мне отправит, я ему о сем прикажу".
Вот какие интересные картины открываются! И это в 1712 году. А то всё больше говорят о пристрастии окружения царевича к старине.
(Продолжение следует)
