Вернемся еще раз к казням, где тоже воздавалась честь в соответствии с рангом и званием. В 1475 году казнили коннетабля Франции графа де Сен-Поля. Эшафот был украшен богатым ковром, на котором вытканы лилии. Подушечка, которую подкладывают под колени приговоренному, и повязка для глаз были из алого бархата. А палач, назначенный на казнь, еще не казнил ни одного осужденного. Он был чистым! Впрочем, это было довольно сомнительной привилегией знати. Ведь опытный палач приносит своим жертвам намного меньше мучений.
Сквозь весь этот лоск часто просвечивала и откровенная грубость. Когда Иоанн Баварский гостил в Париже, в честь новоизбранного князя-епископа Льежа были устроены различные празднества. Иоанну необыкновенно везет в игре в кости, и почти все его соперники остаются без денег. Один из проигравшихся не может больше сдерживаться и кричит:
"Что за чертов поп! Чего доброго, он вытянет у нас все наши денежки?!"
На что Иоанн сгреб все монеты и швырнул их в обидчика со словами:
"Я вам не поп, и не нужно мне ваших денег!"
Нарушение этикета было подобно смертельному оскорблению. Герцог Иоанн Бесстрашный воспринял как неизгладимый позор, что он приветствовал как дворянина, с пышностью выехавшего ему навстречу парижского палача Капелюша, коснувшись его руки. Лишь смерть палача могла избавить герцога от такого позора, так что смертный приговор тому не заставил себя ждать.
На торжественном обеде по случаю коронации Карла VI в 1380 году Филипп Бургундский стал силой протискиваться на место между королем и герцогом Анжуйским, которое ему подобало занять, как первому среди пэров. Их свита вступила в препирательства, и уже стали раздаваться угрозы решить этот вопрос силой, пока король не вмешался, согласившись с требованием бургундца.
Следует отметить, что давка на торжественном обеде по случаю коронации была просто ужасная. Образовалась огромная плотная толпа из зевак, непосредственных участников обеда и челяди, так что слуги короны, коннетабль и маршал де Сансерр получили особые указания на то, чтобы развозить блюда верхом.
Когда в 1431 году Генрих VI Английский короновался в Париже как король Франции, народ уже с раннего утра ворвался в большую залу дворца, где должна состояться торжественная трапеза, чтобы просто поглазеть, что-нибудь стянуть и вволю наесться. В этой толчее советники парламента, члены университета, муниципальные советники и прочие почетные гости едва могли пробиться к столу, но тут они обнаруживают, что все предназначенные для них места уже заняты всякого рода ремесленниками и прочим сбродом. Их пытались удалить,
"но чуть только удавалось поднять двух или трех, как тут же на место их, взявшись невесть откуда, садились еще семь или восемь".
Учитывая прошлый опыт, при коронации Людовика XI в 1461 году врата Реймсского собора были предусмотрительно вовремя заперты и взяты под охрану, чтобы в церковь не набилось народу более, нежели могло с удобством разместиться на хорах. Напрасные надежды! Люди столь плотно обступили главный алтарь, где происходило миропомазание, что священники, прислуживавшие архиепископу, едва могли двигаться, а принцы крови в своих креслах были стиснуты со всех сторон.
Даже в ходе самых величественных церемоний торжественный декорум их часто нарушается самым плачевным образом. Во время похорон Карла VI в Сен-Дени в 1422 году вспыхнул ожесточенный спор между монахами этого аббатства и парижской гильдией солемеров из-за парадного одеяния и погребальных покровов почившего монарха. Каждая из сторон утверждала, что именно ей принадлежит право на эти вещи. Они стали вырывать их друг у друга и уже чуть не пустили в ход кулаки, пока герцог Бедфордский не предоставил решение этого вопроса суду и предал тело земле.
Похожий случай произошел и в 1461 году во время погребения Карла VII. По пути в Сен-Дени солемеры остановились в Круа-о-Фьен и после препирательства с монахами аббатства отказались нести тело короля дальше, если им не заплатят десяти парижских ливров, на которые они якобы имели право. Они оставили погребальные носилки прямо посреди дороги, так что траурному кортежу долгое время пришлось топтаться на месте. Горожане Сен-Дени уже хотели было сами взяться за носилки, но обер-шталмейстер пообещал заплатить солемерам из своего кармана, после чего кортеж смог двинуться дальше и достиг церкви только в восемь часов вечера.
Сразу же после погребения вспыхнула новая ссора между монахами и обер-шталмейстером из-за того, кому достанется королевское платье.
Насилие было широко распространено даже в церковных делах. Церковь Парижа до 1622 года являлась викариатом архиепископства Сансского и с трудом переносила это обстоятельство. Архиепископам часто давали понять, что об их авторитете в Париже не желают и слышать. И вот 2 февраля 1492 года архиепископ Сансский в присутствии короля служит мессу в соборе Notre Dame в Париже. Епископ благословляет паству еще до ухода короля и удаляется, а впереди торжественно несут пастырский крест. В это время два каноника в сопровождении большой группы прислужников протискиваются к кресту, начинают его колотить, повреждая его, а несущему крест прислужнику вывихивают руку. Поднимается большой шум, во время которого прислужникам архиепископа начинают вырывать волосы.
Когда архиепископ (в присутствии короля!) попытался уладить эту смуту,
"они приблизились к нему, не проронив ни слова; Люилье (декан соборного капитула) ударил его локтем в живот, другие же сбили с его головы митру и стали рвать с нее ленты".
Архиепископ обратился в бегство, но один из каноников стал преследовать его,
"выкрикивая многие поношения, перстом тыча ему в лицо и так ухватив его за руку, что разорвал ему стихарь; и если б тот рукою не заслонился, ударил бы его по лицу".
Этот инцидент привел к судебному процессу, который длился тридцать лет.
В случае смерти государя черные траурные одежды надевали не только все придворные, но также советники магистрата, члены ремесленных гильдий и даже простолюдины.
Траур по убитому Иоанну Бесстрашному был очень пышным и рассчитан на сильный эффект. Для встречи королей Англии и Франции герцог Филипп выехал с военным эскортом, щеголяя двумя тысячами черных флажков, черными штандартами и знаменами в семь локтей длины, отороченными черной же бахромой. Повсюду были вышиты или нанесены краской золотые гербы. Трон и дорожная карета герцога по этому случаю были также выкрашены в черный цвет. На торжественной встрече в Труа Филипп верхом сопровождал королев Англии и Франции, причем он был в трауре, и его черный бархатный плащ ниспадал с крупа его коня, свешиваясь до земли.
Еще долгое время после похорон герцог и его свита везде появлялись только в черном.
Иногда встречались и отступления от сплошного черного цвета, которые только усиливали общее впечатление. Так во время траура весь двор, включая королеву, носил черное, а король Франции был облачен в красное. А в 1393 году парижан поразила совершенная белизна покровов и одеяний во время пышных похорон скончавшегося в изгнании короля Киликийской Армении Льва Лузиньяна.
Существовала своеобразная эстетика и в сообщениях о смерти. Их надо было делать не спеша, постепенно, подготавливая получателя сообщения к страшной вести. Получать сообщения о смерти следовало, всячески демонстрируя свое горе и страдания - это считалось не только уместным, но красивым и благородным.
После получения известия об убийстве герцога Иоанна Бесстрашного в 1419 году епископ Турнэ в Генте произносит длинную речь, не спеша подготавливая юного герцога Филиппа и его супругу к ужасной вести, после чего последовали ритуальные причитания высоких особ. Это сообщение вызвало нервный припадок у юного герцога, обморок у его супруги и невероятный переполох среди придворных. По всему городу раздавались скорбные причитания.
Но так было не только при получении сообщений о внезапной смерти. В 1467 году умер престарелый герцог Филипп Добрый, отношения которого с сыном были далеки от идеальных. Но у смертного одра отца Карл рыдал, причитал, заламывал руки и падал ниц,
"и не знал ни меры, ни удержу до того, что всякого повергал в изумление своим безмерным страданием".
В Брюгге, где скончался герцог,
"горестно было слышать, как весь люд стенал и плакал, и каждый на свой лад жаловался и печалился".
Больному Филиппу Доброму не сообщали ни об одном случае смерти, который мог бы как-то его затронуть, так что Адольф Клевский даже не мог носить траур по своей жене. Когда же до герцога все же дошла весть о смерти его канцлера Никола Ролена, он спросил у находившегося у его ложа епископа Турнэ, правда ли то, что канцлер умер. Епископ ответил:
"Монсеньер! Поистине он уже умер, он так стар и дряхл, что более жить не в силах".
Герцог настаивает:
"Эй! Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, правда ли, что он уже покойник?"
Епископ вновь отвечает:
"Ах, монсеньер! Не умер он, а с одного боку его парализовало, и теперь уже он как есть мертвый".
Герцог впадает в гнев:
"Что ты несешь околесицу! Говори прямо, помер он или нет?"
И только тогда епископ решается сообщить правду:
"Да, поистине, монсеньер, он и вправду скончался".
(Продолжение следует)
