Первые впечатления. Доклад Брюсова
Учащийся седьмого класса 3-й Московской гимназии Владислав Ходасевич в конце 1902 года сумел пробраться на одно из еженедельных (по вторникам) заседаний Московского литературно-художественного кружка, куда гимназистам ходу не было. Но он сумел проникнуть на заседание, которое оказалось посвящено поэзии Фета; очевидно по случаю десятилетия со дня его смерти. И вот что он увидел...
На ярко освещённой эстраде за длинным столом сидели члены литературной комиссии, которая
"состояла из видных адвокатов, врачей, журналистов, сиявших достатком, сытостью, либерализмом. В ней председательствовал председатель правления - психиатр Баженов, толстый, лысый, румяный, курносый, похожий на чайник с отбитым носиком, знаток вин, “знаток женского сердца”, в разговоре умевший французить, причмокивать губами и артистически растягивать слова, “русский парижанин”, автор сочинения о Бодлере - с точки, зрения психиатрии".
Доклад о творчестве Фета (лицом к публике) в восторженном тоне читал Брюсов, но лица членов комиссии за его спиной выражали явное неодобрение услышанному. Мало того, что эти господа-либералы были вынуждены слушать о творчестве крепостника и (страшно подумать!) камергера Фета, так ещё и доклад читал некий декадент. А к символистам в Московском обществе тогда относились весьма неодобрительно.
Да и сам докладчик выглядел не комильфо. Вот что увидел Ходасевич:
"В Брюсове были замечательны только огненные глаза да голос, - “орлиный клёкот” которым выбрасывал он резкие, отрывистые слова. Весь же он, некрасивый, угловатый, в плохоньком сюртучке и в дешёвом галстуке, был просто невзрачен по сравнению с олимпийцами, величаво и неблагосклонно ему внимавшими".
Большинство присутствующих неодобрительно отнеслись к докладу Брюсова. Когда начались прения, встал журналист Любошиц, имевший по сравнению с Брюсовым очень импозантный и поэтический вид, и заявил, что
"поэзия Фета похожа на кокотку, скрывающую грязное белье под нарядным платьем".
Эту реплику публика встретила восторженными аплодисментами. И всё было бы просто замечательно, если бы, рассуждая о поэзии Фета, Любошиц не процитировал чьи-то чужие стихи.
Сразу же выскочил на эстраду молодой декадент Борис Койранский, который попытался заклеймить невежество Любошица, но его уже никто не хотел слушать.
Да и ответное выступление Брюсова заглушалось негодующим гулом.
С окончанием доклада общественная жизнь активно переместилась в столовую, где стала более оживлённой. Внимание Ходасевича в пустой ещё столовой привлёк один из присутствующих:
"Лишь за одним столиком, занимая всю ширину его, сидел толстяк в сюртуке. Крахмальная салфетка, засунутая углом за воротник, покрывала его грудь. Огромная светло-русая борода была распущена веером по салфетке. Блестя золотыми очками и лоснясь лицом, толстяк жевал, чмокал, чавкал, посапывал. Столовая наполнялась, к нему подходили знакомые, он молча пожимал руки, продолжая жевать. Ужинали до позднего часа, но и когда все уже уходили, он всё так же сидел и ел. Я спросил, кто это. Мне ответили: “Писатель Михеев”. По юношеской наивности я счёл нужным притвориться, будто он мне известен".
А кому сейчас известен этот писатель? Он не оставил сколько-нибудь заметного следа в русской литературе, а Ходасевич в своих воспоминаниях отметил:
"Таких литературных деятелей, как Михеев, в Кружке было видимо-невидимо. В сущности, они даже задавали тон".
Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) – русский поэт, критик, историк литературы.
Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин, 1820-1892) – русский поэт.
Николай Николаевич Баженов (1857-1923) – русский психиатр.
Шарль Бодлер (1821-1867) – французский поэт и художественный критик.
Валерий Яковлевич Брюсов (1873-1924) – русский поэт-символист, переводчик, критик и т.д.
Семён Борисович Любошиц (1859-1926) – журналист редакции газеты “Новости дня”.
Борис Арнольдович Койранский (1882-1920) – адвокат, журналист и поэт.
Василий Михайлович Михеев (1859-1908) – российский провинциальный писатель, происходивший из семьи купца-золотопромышленника.
Жёлтые нарциссы
Весной 1907 года в Кружке произошёл забавный случай. Одна дама купила для дома огромную охапку жёлтых нарциссов, которыми украсила всю свою квартиру, но всё равно ещё оставался большой букет, который она и взяла с собой на собрание Кружка. Едва она пришла, как кто-то попросил у неё один цветок, потом - другой, и так перед началом лекции человек пятнадцать в зале сидели украшенными жёлтыми нарциссами.
В тот день доклад делал Макс Волошин, который завёл разговор на какую-то сугубо эротическую тему, что-то вроде о 666 объятиях и т.п. Тогда из рядов эпатированной публики встал почтенный журналист Яблоновский, который объявил, что
"речь докладчика отвратительна всем, кроме лиц, имеющих дерзость открыто украшать себя знаками своего гнусного эротического сообщества".
И широким жестом Яблоновский открыто указал на носителей жёлтых нарциссов, а публика взревела от негодования.
Самое забавное, по словам Ходасевича, происходило позже:
"Неофициально потом почтеннейшие матроны и общественные деятели осаждали нас просьбами принять их в нашу “ложу”. Что было делать? Мы не отрицали её существования, но говорили, что доступ в неё очень труден, требуется чудовищная развратность натуры. Аспиранты клялись, что они как раз этому требованию отвечают. Чтобы не разочаровывать человечества, пришлось ещё раза два покупать жёлтые нарциссы".
Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин (1877-1932) – русский поэт, художник и критик.
Сергей Викторович Яблоновский (Потресов, I870-I954) – сотрудник “Русского слова”.
Кружковская столовая (ресторан) и её посетители
Деятельность Московского литературно-художественного кружка, просуществовавшего до 1917 года, не ограничивалась литературными докладами и их обсуждением. Одним, и самым многолюдным, из центров общественной жизни была Кружковская столовая, которая наполнялась посетителями обычно к полуночи.
Сюда из театров, с лекций, с концертов и т.п., съезжалась “вся Москва”, то есть большинство представителей творческой интеллигенции, крупных чиновников и значительных предпринимателей.
Официальной целью деятельности данной столовой было обеспечение дешёвыми ужинами нуждающихся представителей искусства, литературы и театра, но на самом деле всё было совсем не так – ведь действительно нуждающихся в столовой кружка никто никогда и не видел.
В этой столовой назначались деловые и любовные свидания (иногда даже литературные), а “дешёвые” ужины запивались дорогими винами.
Собиравшиеся посетители не представляли собой некую смешанную массу, а подразделялись на несколько особых зон.
Самая тихая и почтенная зона ограничивалась столиками, за которыми ужинали предприниматели и купцы уровня Рябушинских, Востриковых и Носовых и приглашаемые ими лица. Здесь ели неспешно, запивая шампанским из серебряных ведёрок, и вели негромкую спокойную беседу.
За столиками “декадентов” царила шумная суета с бесконечными и внешне беспорядочными перемещениями. “Национальными” напитками в этой среде считались коньяк и мадера, причём коньяк было принято пить стаканами.
Несколько в стороне располагались столики, за которыми собирались “знаньевцы” и “реалисты”, о которых Ходасевич писал с холодным презрением:
"Некоторые плохо умели обращаться с ножом и вилкой и пускали в ход натуральные пятерни - быть может, опять-таки из желания быть ближе к природе. С этого столика поминутно доносилось: “Лев Николаевич”, “Антон Павлович” или коротко – “Леонид”: все старались прихвастнуть близостью к Толстому, Чехову, Леониду Андрееву".
Были ещё столы общественных деятелей, за которые усаживали именитых гостей или залетевших из Петербурга членов Государственной думы.
Когда в 1904 году Кружок перебрался в роскошный особняк купцов Востряковых на Большой Димитровке, то столовая автоматически превратилась в ресторан, атмосфера нового заведения, в целом, сохранилась, но о бедных уже никто больше не вспоминал.
Ходасевич видел на этих сборищах некоторых знаменитостей того времени и давал им краткие любопытные характеристики.
Леонид Андреев появлялся изредка,
"в зелёной бархатной куртке, шумный, тяжёлый, с тяжёлым взглядом; перед ним заискивали..."
Иногда вваливался Дорошевич, изображая барина и европейца.
Один раз там появился Скиталец:
"как бы живое удешевлённое издание Максима Горького: те же сапоги, блуза, ремённый пояс, но на лице - незначительность даже замечательная".
С улыбкой Ходасевич описывал всем известного персонажа:
"Нюхая табак и всех хлопая по плечу, всем говоря “ты”, походкой Тараса Бульбы, лысый и сивоусый, прохаживался милый старик Гиляровский, стараясь придать свирепое выражение добрейшему своему лицу".
Если к часу ночи приходил профессор Лопатин, то немного оживлялся тихий и скучный профессорский стол, с многочисленными бутылками сельтерской воды и бутылью “благоразумного Бордо”.
Вскоре большая часть общества начинала перемешиваться, - писатели, артисты, журналисты, профессора, - все ходили от столика к столику,
"стараясь показать, что они везде - свои люди".
К четырём часам ночи обычно всё затихало.
Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) – русский писатель.
Влас Михайлович Дорошевич (1865-1922) – русский журналист.
Владимир Алексеевич Гиляровский (1855-1935) – русский писатель и журналист.
Степан Гаврилович Петров (Скиталец, 1869-1941) – писатель.
Лев Михайлович Лопатин (1855-1920) – философ, профессор Московского университета.
Карточная зала
Следует сказать, что содержание Кружка (здание, большой штат служащих, организация различных мероприятий) обходилось в значительную сумму, которую не могли покрыть ни членские взносы, ни входная плата с разовых посетителей, ни доходы от столовой (ресторана). Так на какие же средства существовал Кружок?
Его кормила карточная игра, и не вист с преферансом, а обычная железка (шмен де фер, баккара, девятка).
Игра начиналась около десяти часов вечера и могла продолжаться часов до семи утра (бывали случаи и до часу дня). После половину второго ночи с игроков взимали прогрессивный налог (или штраф), который начинался с 30 копеек, а к пяти часам утра уже переваливал за 30 рублей с человека. Вот этими штрафами Кружок не только обеспечивал своё существование, но и даже богател.
Каждый вечер составлялось в среднем десять столов; за каждым столом сидело 10-12 человек; большинство столов было окружено плотной толпой понтёров “со стороны”.
Столы подразделялись на серебряные, за которыми минимальная ставка была один рубль, и золотые, за которыми счёт шёл на пятёрки. Был ещё один стол, бумажный, со счётом по 25 рублей, но за этим столом играли только московские богачи и изредка профессиональные игроки. За бумажным столом шла тихая и спокойная игра, и стоячих игроков вокруг него не было. Зато вокруг серебряных и золотых столов игровая жизнь просто кипела, но за рамки приличий выплёскивалась редко.
Если происходила какая-нибудь стычка между игроками, то появлялся дежурный директор и всё быстро улаживал.
Крупье в Кружке не было, так что все ставки и выигрыши подсчитывал сам банкомёт.
Шулеров на этой игре почти не было, и по утверждению того же Ходасевича, за всё время существования Кружка (1899-1920) там поймали только одного человека.
Игроки
Немного об игроках. Обычные посетители игрового зала для нас особого интереса не представляют, а вот писатели... Общеизвестно, что многие из классиков русской литературы очень серьёзно занимались карточной игрой. Достаточно вспомнить имена Державина, Пушкина, Толстого, Достоевского, Некрасова... Нет, последнего мы вспоминать не будем, так как он всё-таки был шулером. Кто же из знаменитостей был замечен Ходасевичем за карточной игрой?
Увы, мемуарист вспомнил лишь Брюсова и Каллаша, да и то, об игре знаменитостей он отзывался весьма критически:
"По совести говоря, все они играли невдохновенно и неумело, а между тем, азартная игра, совершенно подобно поэзии, требует одновременно вдохновения и мастерства. Меня всегда удивляло, до какой степени Брюсов, прекрасный игрок в преферанс и винт, становился беспомощен и бездарен, лишь только дело доходило до железной дороги, в которую, впрочем, он и играл сравнительно редко. Даже темперамент, ему присущий, куда-то исчезал, лишь только он садился за круглый стол".
Более менее регулярными посетителями карточной залы были литераторы, чьи имена ничего не говорят современному читателю: Семен Рубанович, Иван Белоусов, Нина Петровская и ещё несколько подобных персон.
Из всех литераторов, которых Ходасевич встречал в карточной зале, талант к игре был только у Каллаша и переводчика Владимира А. Высоцкого (?),
"но и этого таланта не умели они обработать и, в конце концов, их игре всегда было что-то дилетантское".
Другие литераторы были ещё хуже, ведь даже
"на игру Белоусова, едва ли не самого постоянного из названных игроков, просто грустно было смотреть. Ему нередко везло, но он выигрывал, кажется, еще бездарнее, чем проигрывал".
Владимир Владимирович Каллаш (1866-1918) – русско-украинский литературовед и фольклорист.
Семён Яковлевич Рубанович (1888-1930) – поэт, приятель Андрея Белого.
Иван Алексеевич Белоусов (1863-1930) – поэт-самоучка.
Нина Ивановна Петровская (1879-1928) – русская беллетристка и переводчица.
Василий
Долгое время обязательным атрибутов карточных вечеров был “карточник” Василий, рыжий и толстый человек, который важно прохаживался между столов с воём зелёном фраке. Именно Василий обычно составлял столы, то есть он записывал желающих сыграть и созывал их, когда набиралось достаточное количество игроков. Василий также каждый вечер приносил и распечатывал карты – на каждый стол ежевечерне подавалось по десять колод нераспечатанных карт. За эту услугу Василий взимал по два рубля с человека. Проигравшись в пух и в прах, можно было занять у Василия (до завтра) несколько сот рублей и вернуть их с “большой благодарностью”. Считалось, что дирекция Кружка не подозревает о подобной деятельности Василия.
Когда Василия всё-таки удалили из Кружка, он уже был богатым человеком.
Библиотека
Осталось сказать ещё пару слов о библиотеке Кружка и читальном зале. С самого основания Кружка при нём существовали библиотека и читальня, а после переезда в особняк Востряковых собрание библиотеки стало насчитывать несколько десятков тысяч томов. Среди них были очень редкие и ценные издания на разных языках, читальня получала множество газет и журналов, в том числе и заграничных. Однако следует признать, что члены Кружка очень редко пользовались этими богатствами, так как старыми книгами они почти не интересовались, а новые книги, достойные их внимания, они предпочитали покупать, чтобы скорее оказаться “в курсе литературы”.
В читальный зал посетители заходили редко, в основном для того, чтобы подождать, когда соберутся партнёры для карточной игры или просто немного подремать.
