Вечер старых друзей
В начале 1922 года Пастернак получил гонорар за “Сестру мою жизнь” и решил устроить у себя на Волхонке нечто вроде литературного вечера с хорошим угощением и выпивкой. На этот вечер пришли и некоторые лица из тех, что бывали в своё время в салоне у Анисимовых.
На этой вечеринке Сергей Бобров ругался Юлианом Анисимовым, убеждая того, что
"нельзя, чтобы весь словарь поэзии умещался в одном пупке".
Анисимов всё больше дулся и багровел.
Пастернак, как радушный хозяин, время от времени подыгрывал обеим спорящим сторонам.
Вдруг взорвался Константин Локс:
"Молчи, Сергей! Или получишь по морде!"
Бобров захохотал:
"Ну, ну! Хватит галдеть, господа! Костя! Костя! Нет, пьянка для меня – не “надрыв в трактире”, а эпос. Надо пить много и чинно и говорить со спокойным увлечением, а не ругаться, как мужик с Горем в сказке, не забивать во втулку дубового клина и не топить сображника в Яузе. Так не годится в “гулючки играть”!"
Затем Пастернак попытался успокоить Локса:
"Костя! Костя! Положите себе кусок севрюги на вашу приходно-расходную тарелку. Занимайтесь делом, только делом. Что это вы? Ведь мы с вами учились в Московском университете... Не хмыкайте, Костя, я тоже помню пушкинского “Альманашника”:
"...он был человек учёный, а я учился в Московском университете".
И про Бесстыдина помню:
"Боже мой – стакан в дребезгах".
[Пастернак ошибается, так как “в дребезгах” принадлежит Альманашнику.]
Именно: “вдребезгáх”. До чего непревзойдённо по-хамски! Но ведь мы сидели на семинаре Лопатина. Как он знал досократиков! Прочитали бы лучше, Костя, из Сáфо".
Локс буркнул:
"Не буду я читать".
Пастернак уже благодушно разрешил:
"Ну, так кушайте севрюгу".
Лев Михайлович Лопатин (1855-1920) – профессор Московского университета.
После чтения стихов Пастернаком Бобров ещё несколько раз “уколол” Анисимова своими репликами, тот обиделся и, не попрощавшись, ушёл. Следом за ним ушла и Вера Оскаровна, а вскоре рванул со своего стула и Бобров.
Через несколько минут на лестничной площадке стояла негодующая Анисимова, а у её ног на ступеньках сидели пьяненькие Бобров и Анисимов. Бобров обнимал Анисимова и, хихикая, говорил:
"Ведь я же люблю тебя, чудака!"
Анисимов терпел подобное амикошонство, и вроде бы это даже начинало ему нравиться.
Аудиенция у Троцкого
В 1922 году Пастернак с первой женой, Евгенией Владимировной (Лурье, 1898-1965), собирался поехать в Берлин, где проживали его родители. Последний вечер перед отъездом Пастернак провёл с друзьями, и выпито было немало.
Утром, около 12, раздался телефонный звонок из секретариата председателя Реввоенсовета, мол, товарищ Троцкий просит к себе Бориса Леонидовича в час дня “на аудиенцию”.
Троцкий тогда писал и печатал в газете “Правда” серию очерков о советских писателях. Видимо, дошла очередь и до Пастернака.
Пастернак стал спешно приводить себя в порядок: побрился, лил холодную воду на голову, пил холодный кофе. Затем надел подкрахмаленную рубашку, отутюженный и вычищенный синий костюм и на присланном мотоцикле с коляской отбыл.
В изложении Пастернака их получасовая встреча выглядела так. После взаимных приветствий Пастернак извинился за свой вид:
"Простите, я к вам после прощальной ночной попойки".
Троцкий оскалился:
"Да, вид у вас действительно дикий".
После краткой паузы Троцкий продолжил:
"Скажите, а вы, правда, как мне говорили, идеалист?"
Пастернак признался:
"Да, я учился на философском отделении Московского университета, а потом – у Когена в Марбурге. Чудесный городок с густым отстоем старины. Я и в нём поживу хоть день-другой во время моей побывки в Германии".
Троцкий возразил:
"Но лучше, если у вас в голове не будет этого “густого отстоя”!"
Затем Троцкий стал пространно, но в популярной форме излагать Пастернаку свою точку зрения на материалистическую и идеалистическую философию, а затем патетически воскликнул:
"Не так уж даже важно, кто прав, кто виноват. Важно, что исторический материализм Маркса взят на вооружение социальными силами, способными преобразить мир".
Пастернак послушно кивнул:
"Я вас понял".
Вскоре Троцкий перешёл к творчеству посетителя:
"Я вчера только начал продираться сквозь густой кустарник вашей книги. Что вы хотели в ней выразить?"
Пастернак уклонился от прямого ответа:
"Это надо спросить у читателя. Вот вы сами решите".
Тут Троцкий решил, что пора заканчивать аудиенцию:
"Что ж, буду продолжать продираться! Был рад нашей встрече, Борис Леонидович! До следующего свидания, когда вы вернётесь в Страну Советов".
Пастернак откланялся:
"Я тоже был рад, и очень. И обязательно увидимся".
Очерк Троцкого о Пастернаке в “Правде” так и появился – видимо вождь не продрался.
Они больше не встретились.
Герман Коген (Cohen, 1842-1918) – немецкий философ. Правильнее произносить его фамилию следует Коэн.
Пеработка стихов
Занимаясь подготовкой в 1928 году переиздания книги “Поверх барьеров”, Пастернак довольно значительно переработал свои старые стихотворения.
Мария Павловна Богословская (1902-1974), довольно известная переводчица и жена уже упоминавшегося поэта С.П. Боброва, по этому поводу спросила Бориса Леонидовича, как ему удаётся заново создавать стихотворения, уже однажды написанные.
Пастернак ответил сразу и без раздумий:
"Это может удаться, если точно помнишь, что ты хотел, но не сумел выразить, а теперь можешь. Или ежели тебе было некогда разбираться в том, что происходило тогда с твоей душой".
Перелом в творчестве
Многие читатели и почитатели Пастернака удивляются довольно резкому перелому в творчестве поэта, который произошёл в начале 30-х годов XX века. Частично свет на этот вопрос проливает письмо поэта, написанное своему отцу 25.12.1934:
"А я, хоть и поздно, взялся за ум. Ничего из того, что я написал, не существует. Тот мир прекратился, и этому. Новому, мне нечего показать. Было бы плохо, если бы я этого не понимал. Но по счастью я жив, глаза у меня открыты, и вот я спешно переделываю себя в прозаика диккенсовского толка, а потом, если хватит сил, в поэта – пушкинского. Ты не вообрази, что я думаю себя с ними сравнивать. Я их называю, чтобы дать тебе понятие о внутренней перемене".
Пастернак о музыкантах
Широко известно, что с детских лет Бориса Пастернака семья готовила к музыкальной карьере. Ведь его мать, Розалия Исидоровна Пастернак (Кауфман, 1868-1939), была довольно известной пианисткой, и сам Скрябин в своё время похвалил юное дарование, но молодой человек выбрал литературу. Рассуждения Бориса Пастернака о музыке представляют определённый интерес, как видение поэтом мира другого искусства, хотя и тесно связанного с поэзией. К сожалению, эти суждения приходится давать в пересказе его друзей и современников.
Скрябиным Пастернак восхищался чуть ли не взахлёб:
"Боже, что это была за музыка! Её всю переполняло содержание, до безумия новое, объявившее непримиримую войну всему одряхлевшему, уже увенчанному лаврами. Трагичность и озорная лёгкость здесь вступила в заговор против чванной сытости вкусов, обжитых кресел Благородного собрания во главе с меломаном, маленьким Трубецким в кавалерийском мундире стоявшего в Москве Сумского полка и против всего “танеевского школярства”".
Александр Николаевич Скрябин (1871-1915) – русский композитор и пианист.
Сергей Иванович Танеев (1856-1915) – русский композитор, пианист и учёный-музыковед.
Князь Николай Петрович Трубецкой (1828-1900) – один из учредителей Московской консерватории, музыковед.
Близость дат смерти двух композиторов не случайна.
А.Н. Скрябин умер 14 (27) апреля от заражения крови, полученного из-за неудачно выдавленного фурункула возле носа.
С.И. Танеев пришёл на похороны Скрябина сильно простуженным, усилил свою простуду до пневмонии, которую тогда лечить не умели, и скончался 6(19) июня.
Рассказывают, что после смерти Скрябина мамаши Москвы и Петербурга ещё много лет впадали в истерику, если заставали своих сыночков за выдавливанием юношеских угрей и прыщей.
О творчестве Шопена Пастернак говорил более сдержанно:
"Шопен – реалист не в меньшей мере, чем Лев Толстой, который его так обожал, и как-то раз признался маме [Розалия Исидоровна была очень хорошей пианисткой], что для него весь мир делится на Chopin и всех других композиторов. И в самом деле, что отличает Шопена от его современников и предшественников? Конечно же, не сходство с ними, а сходство с натурой, с которой он писал, вернее, которую он познавал в своём предельно личном, а потому предельно реалистическом соприкосновении с жизнью".
Оценка Маяковского
Николай Вильмонт однажды разговаривал с Пастернаком о стихотворениях Маяковского и высказался об отношении Бориса Леонидовича к его творчеству:
"Вы в большей степени видите в них произведения поэта, чем произведения поэзии".
Пастернак сразу же согласился:
"Это очень точно. Именно так. И это потому, что его поэзия, такая настоящая, выросшая до размеров “il gigante” Микеланджело и по праву занявшая первое место на европейском чемпионате поэзии, всё же остаётся русской провинцией, чем-то гениально-доморощенным. Как это он не сбросит с себя всех этих осипов бриков и кручёных, которые консервируют его недостатки себе на праздную забаву! Его петровская дубинка стучит по тротуарам первопрестольной, не зная истинного своего применения".
Николай Николаевич Вильмонт (1901-1986) – литературовед и переводчик.
Чтец
Борис Леонидович очень любил читать своим домашним, а иногда и гостям, Пушкина, особенно отрывки из его поэм: из “Медного всадника”, “Цыган”, “Графа Нулина” (его всегда от первой до последней строчки и с большим юмором – гораздо лучше, чем Яхонтов), но чаще всего из “Полтавы”.
Доходя до любимейших мест, он прерывал чтение и заранее разъяснял слушателям чудесные свойства отрывка.
Молодой Борис Пастернак и его окружение. Часть I
(Продолжение следует)
