Гениальные поэты
Поэт Вадим Шершеневич начинал большинство своих речей словами:
"Я. Товарищи, поэт гениальный!"
Примерно также начинали свои выступления Есенин, Маяковский, Мариенгоф и Рюрик Ивнев.
Публика в переполненных залах или улыбалась, или тихо верила сказанному, или негодовала и злилась.
Вот этих, негодующих, Мариенгоф называл дураками.
Есенин же пояснял цель таких заявлений иначе:
"Гусей подразнить".
Улицы имажинистов
В начале двадцатых годов XX века поэты-имажинисты часто просто хулиганили на улицах Москвы. Однажды ночью они отодрали дощечки с названиями нескольких улиц и приколотили свои. Так "Кузнецкий мост" превратился в "Улицу имажиниста Есенина", а "Петровка" стала "Улицей имажиниста Мариенгофа".
Неважно, что эти таблички провисели всего пару часов, зато разговоров потом было на несколько дней.
Председатель Моссовета Л.Б. Каменев отечески выговаривал поэтам:
"Зачем же Петровку обижать было? Нехорошо, нехорошо! Название историческое. Уж переименовали бы Камергерский переулок".
“Не хочется в Чекушку!”
В череде таких переименований как-то затерялся Николай Эрдман, который ничего не отдирал и не вывешивал.
Есенин даже огорчался этим:
Поотстал ты, Николаша, в славе, поотстал!"
Вскоре Есенин придумал:
"Ты, Николаша, приколоти к памятнику "Свобода", что перед Моссоветом, здоровенную доску:
”Имажинисту Николаю Эрдману”".
Эрдман задумчиво возразил:
"На памятнике-то женщина в древнеримской рубахе, а я как будто мужчина в брюках. Да ещё в зеркальных".
Есенин убедительно настаивал:
"Это совершенно неважно! Доска твоя всё равно больше часа не провисит. А разговоров будет лет на пять. Только бы в Чекушку тебя за это не посадили".
Имажинист Эрдман почесал свой нос и отказался:
"То-то и оно! Что-то не хочется мне в Чекушку. Уж лучше буду незнаменитым".
Всё же в 1933 году Эрдман оказался под следствием, но получил удивительно маленький срок – три года ссылки (Енисейск, Томск) и запрет на проживание в Москве после ссылки.
Все письма из ссылки к матери, Валентине Борисовне, Эрдман подписывал так: "МАМИН-сибиряк".
Гарин у Эрдмана
В ссылке Эрдмана навестил актёр Эраст Гарин, который работал в театре Мейерхольда.
Когда Гарин вошёл в комнату ссыльного, глаза у Эрдмана стали, по его же словам, "как две буквы “О”", и он смог лишь удивлённо просипеть:
"Эраст!?"
Гарин поздоровался, драматург выставил на стол бутылку водки, селёдку с луком и студень.
Выпили, закусили, немного поговорили.
Вдруг Гарин, сидевший у окна, говорит:
"Смотрите-ка, Николай Робертович, гидросамолет сел возле пристани. Может, он на запад летит…"
Эрдман меланхолично:
"Вероятно".
Гарин воодушевился:
"Может, меня прихватит. Пойдёмте, спросим".
Пилот согласился “прихватить” Гарина, и уже через час актёр улетел на запад, так и не распаковав своего багажа.
Через три года Эрдман заехал в Москву и опять же за рюмкой поинтересовался:
"Почему, собственно, Эраст, вы так быстро тогда от меня улетели?"
Гарин, смутившись, ответил:
"Да мне показалось, Николай Робертович, что я помешал вам. На столе отточенные карандаши лежали, бумага".
“Вырожденцы”
Весной 1919 года в одном маленьком зале выступал известный литературный критик с докладом:
"Наши урбанисты — Маяковский, Мариенгоф, Шершеневич".
Критик был низок ростом, очень толст, но сурово громил вышеназванных литераторов:
"Товарищи, их поэзия дегенеративна. Это, товарищи, поэзия вырожденцев! Футуризм, имажинизм – поэзия вырожденцев! Да, да, вырожденцев. Но, к сожалению, талантливых. И вот, товарищи, эти три вырожденца, что сидят перед вами за красным столом, возомнили себя поэтами русской революции! Эти вырожденцы…"
Маяковский ухмыльнулся и шепотом предложил Мариенгофу и Шершеневичу:
"Давайте встанем сзади этого мозгляка. Только тихо, чтобы он не заметил".
И вот трое рослых, плечистых мужчин с волевыми подбородками и коротко стрижеными волосами встали позади низкого критика.
А критик продолжал:
"Эти вырожденцы…"
Тут зал захохотал. Критик нервно обернулся и испуганно воззрился на трёх верзил.
Маяковский презрительно, глядя сверху вниз, ободрил критика:
"Продолжайте, могучий товарищ. Три вырожденца слушают вас".
Критик втянул голову в плечи от ужаса, а зал заливался смехом.
Критик вскарабкался на стул, чтобы сравняться ростом с "вырожденцами":
"Товарищи! Товарищи! Я, как всегда, остаюсь при своём мнении. Они, эти вырожденцы…"
Больше критик ничего сказать не смог, так как зал заглушал его слова свистом, грохотом и криками:
"Вон! Брысь! В обоз! В помойное ведро!"
Критик, тяжело отдуваясь, слез со стула, а потом и с эстрады.
Маяковский на диспуте
На литературном диспуте в кафе “Домино” присутствовали три литературных критика: Сакулин, Айхенвальд и Коган. В таком порядке они и выступили. Потом на трибуну взошёл Маяковский и начал:
"Товарищи, этот Коган сказал…"
Маяковский запомнил фамилию последнего выступавшего и, не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону Айхенвальда.
Айхенвальд вздрогнул, но только поправил свой галстук.
Через пару минут Маяковский, вторично ткнул пальцем в сторону Айхенвальда:
"Так вот, этот Коган сказал…"
Айхенвальд только нервно поправил очки.
Вскоре Маяковский снова ткнул пальцем в знакомом направлении:
"Этот Коган…"
Айхенвальд вытер носовым платком выступивший пот и деликатно заметил:
"Уважаемый Владимир Владимирович, я не Коган, я Айхенвальд".
Но Маяковский проигнорировал это замечание и примерно через минуту он снова ткнул пальцем в несчастного Айхенвальда:
"Этот Коган…"
Тут Айхенвальд не выдержал, нервно встал и очень громко сказал:
"С вашего позволенья, Владимир Владимирович, я Айхенвальд, а не Коган".
В кафе сразу же стало тихо.
А Маяковский искоса с презрением ответил:
"Все вы, Коганы!"
Вывел за нос
Однажды в “Кафе поэтов” проходил вечер под названием "Явление народу имажиниста Рюрика Ивнева".
Рюрик Ивнев читал свои стихи певучим тоненьким и тихим голоском.
В это время какой-то человек с лицом, как швейцарский сыр, очень громко что-то говорил своей рыжей даме. Он сидел за одним из столиков для “недорезанных” и говорил гораздо громче, чем читал стихи Ивнев.
Есенин не выдержал и крикнул:
"Эй, вы, решето в шубе, потише!"
Рыжая дама зарделась, а дырчатый, даже не взглянув в сторону Есенина, продолжал басить.
Есенин злобно прошептал:
"Вот сволочь!"
Мариенгоф посоветовал:
"Скажи, Сережа, швейцару, чтобы он его выставил, в три шеи выставил".
Есенин спокойно ответил:
"А я и без швейцара обойдусь".
Он подошёл к столику “дырчатого” и сказал:
"Милости прошу со мной!"
С этими словами он взял “дырчатого” двумя пальцами за толстый в дырочках нос и неторопливо повёл к выходу через весь зал.
При этом Есенин говорил рязанским говором:
"Пордон, пордон, пордон, товарищи".
Публика онемела от восторга, швейцар бойко распахнул двери, а рыжая дама истерически визжала.
После этого случая дела в кафе пошли значительно лучше, а от "недорезанных буржуев" просто отбоя не было. Вероятно, каждый мечтал прославиться, если и его Есенин выведет за нос.
Умерли!
Однажды заслуженного и пожилого актёра МХАТ’а стал поучать молодой служащий из Министерства культуры. Актёр слушал, иногда посапывал, и вдруг буркнул:
"Умерли".
Служащий оторопел:
"Простите, кто умер?"
Актёр спокойно пояснил:
"А те, кто могли учить меня".
Место за столом
Актёр Борис Ливанов был своим человеком в доме у Качаловых и во многих других домах. Про себя он часто заявлял:
"Я дурак, но из вашего общества".
Однажды Ливанов стал поучать Мариенгофа:
"В гостях, Толя, Боже тебя упаси садиться под винегрет. Так на нём и погибнешь. Всегда садись, друже, под зернистую икорку или балычок".
Указатель имён
Юлий Исаевич Айхенвальд (1872-1928).
Эраст Павлович Гарин (Герасимов, 1902-1980).
Сергей Александрович Есенин (1895-1925).
Рюрик Ивнев (Михаил Александрович Ковалёв, 1891-1981).
Лев Борисович Каменев (Розенфельд, 1883-1936).
Пётр Семёнович Коган (1872-1928).
Борис Николаевич Ливанов (1904-1972).
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897-1962).
Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930).
Анна Борисовна Никритина (1900-1982).
Павел Никитич Сакулин (1868-1930).
Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893-1942).
Валентина Борисовна Эрдман (1880-1964).
Николай Робертович Эрдман (1900-1970).
Анатолий Мариенгоф вспоминает...
(Продолжение следует)
