Дела отца и сына
На одном из пиров зашёл разговор о деятельности царя Алексея Михайловича (1629-1676) и о событиях времён его царствования. Боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин (1659-1729) стал принижать значение дел Алексея Михайловича и всячески восхвалять действия Петра I. Успехи Алексея Михайловича Мусин-Пушкин объяснял тем, что при царе состоял умнейший боярин Борис Иванович Морозов (1590-1661) и другие выдающиеся министры.
Петр, однако, очень обиделся на слова Мусина-Пушкина:
"Ты хулою дел отца моего, а лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели терпеть могу!"
С этими словами царь вышел из-за стола и подошёл к князю Якову Фёдоровичу Долгорукову (1659-1720):
"Ты меня больше всех бранишь и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть. Но как рассужу, то я вижу, что ты меня и государство верно любишь и правду говоришь, для того я тебя внутренне благодарю. Ныне же тебя спрошу и верю, что о делах отца моего и моих нелицемерно правду скажешь".
Долгоруков не стал торопиться и сказал:
"Государь, изволь сесть, а я подумаю".
Разгладив свои шикарные усы, князь начал такую речь:
"Государь, сей вопрос нельзя кратко изъяснять для того, что дела разные. В ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения достоин.
Главные дела государей три: первое — внутренняя расправа и главное дело ваше есть правосудие. В сём отец твой более времени свободного имел, а тебе ещё и думать времени о том недостало. Итак, отец твой более, нежели ты, сделал, но когда и ты о сём прилежать будешь, то, может, превзойдёшь, и пора тебе о том думать.
Другое – военные дела. Отец твой много чрез оные похвалы удостоился и пользу великую государству принёс, тебе устроением регулярных войск путь показал. Да по нём немысленные все его учреждения разорили, что ты, почитай, всё вновь делал и в лучшее состояние привёл. Однако ж я много думаю о том, ещё не знаю, кого более похвалить, но конец войны твоей прямо нам покажет.
Третье - в устроении флота, в союзах и поступках с иностранцами ты далеко большую пользу государству и себе честь приобрёл, нежели отец твой, и сие всё сам, надеюсь, за право примешь".
Царь внимательно выслушал Долгорукова, а потом поблагодарил его и расцеловал князя.
Высочайшей рукой
Как-то в Воронеже один человек обвинил двух немецких полковников в измене. Их посадили в тюрьму, пытали, но так и не смогли добиться от них признания в измене.
Тем временем доносчик раскаялся и признался царю Петру, который в ту пору был на верфях:
"Немцев понапрасну мучили – они невинны. Я из зависти обвинил их в столь большом преступлении".
Царь Пётр был так разгневан оговором, что даже раскаяние доносчика не смягчило его гнев. Преступник был приговорён к смертной казни, и царь своей рукой отрубил ему голову.
Царь на пожаре
В начале 1699 года царь Пётр обедал у боярина Бориса Алексеевича Голицына (1654-1713), когда поступило сообщение, что поблизости горит дом одного боярина. Царь выскочил из-за стола и помчался на пожар. Там он не только руководил тушением пожара, но и сам работал на разборке горевшего дома.
Царь и патриарх
О подавлении стрелецкого бунта Пётр I узнал, находясь ещё в Европе. В Москву царь вернулся 25 августа 1698 года и сразу же возглавил следствие по делу о причинах бунта. Известно, что это следствие сопровождалось жестокими массовыми пытками и казнями.
Смягчить гнев царя попытался патриарх Адриан (1637-1700) и пришёл к нему с иконой Пресвятой Богородицы. Однако приход патриарха только разозлил царя:
"Зачем ты здесь с иконой? Какая обязанность привела тебя сюда? Уходи скорее и поставь икону на подобающее ей место. Знай, что я почитаю Бога и Пресвятую Богородицу, может быть, больше чем ты. Дело моей высокой обязанности и должной любви к Богу охранять народ и публично наказывать за преступления, направленные к общей гибели народа".
Первые казни
стрельцов после возвращения Петра начались в сентябре 1698 года. В присутствии своих верных помощников и солдат царь в Преображенском топором отрубил головы пятерым главным мятежникам. Никого из посторонних на эту казнь не допустили.
Через пару дней состоялась первая массовая казнь, когда сразу были повешены двести тридцать стрельцов. Полюбоваться на это зрелище царь пригласил всех иностранных послов, видных московских бояр и множество жителей Немецкой слободы.
Беседа со стрельцом
На следствии один из стрельцов показал, что поводом к всеобщему возмущению стал генерал Франц Яковлевич Лефорт (1655-1699).
Царь Пётр решил лично допросить этого стрельца в присутствии Лефорта, и стал задавать ему вопросы. Узнаёт ли стрелец генерала Лефорта? Какими поступками Лефорт заслужил всеобщую ненависть? Известны ли за Лефортом какие-нибудь преступления?
Стрелец отвечал, что он сам Лефорта не знает, а также не знает, справедливы ли жалобы на него. Однако он поверил подмётным письмам и не мог в одиночку противостоять всеобщему возмущению против Лефорта.
Царь также спросил, что бы стрелец сделал, если бы бунт удался, и мятежники смогли бы захватить Лефорта или даже самого царя?
Стрелец, не задумываясь, ответил:
"К чему спрашивать о подобных вещах? Сам лучше можешь догадаться об этом. Если бы не покинуло нас счастье, мы, овладев Москвой, не стали бы делать подобных пустых расспросов, а наказали бы бояр так, что все были бы довольны".
Этого стрельца царь приказал колесовать. Особенно Петра разозлило то, что стрелец объявил Лефорта виновником царского отъезда заграницу.
Море крови в Преображенском
Зрелище массового повешения стрельцов не произвело на царя очень сильного впечатления, и он велел созвать новый собор, который заново рассмотрел преступления стрельцов и приговорил ещё триста тридцать человек к смертной казни путём обезглавливания. Все эти стрельцы были разделены на множество партий и каждую такую партию приписали к определённому боярину или дьяку, которые должны были собственноручно отрубить головы преступникам топорами.
Эта массовая казнь также свершилась в Преображенском в середине октября 1698 года при большом стечении народа.
Князь Фёдор Юрьевич Ромодановский (1640-1717) до бунта был воеводой четырёх стрелецких полков, поэтому он своим палашом отрубил головы четверым стрельцам.
Меншиков после казни хвастался, что он отрубил двадцать голов.
Но умелых палачей оказалось слишком мало. Борис Алексеевич Голицын так плохо исполнял свои обязанности, что только продлевал мучения несчастных, да и многих других бояр дрожали руки при исполнении непривычной работы.
К этой работе попытались привлечь Лефорта и барона Блюмберга, но те отказались, заявив, что у них на родине нет такого обычая, и царь удовлетворился этим объяснением.
Большая площадь в Преображенском оказалась буквально залита кровью казнённых стрельцов, а царь Пётр, сидя в кресле, спокойно наблюдал за этим ужасным зрелищем. Он сердился только тогда, когда новоявленные палачи принимались за дело дрожащими руками.
Следует сказать, что это была далеко не последняя казнь по делу о стрелецком бунте.
Танцуй правильно!
Однажды царь Пётр заметил, что Меншиков во время танцев не снял шпагу. Царь нежно вразумил своего фаворита, объяснив, что во время танцев шпагу принято снимать, и сопроводил своё объяснение лёгкой пощёчиной, так что у Алексашки из носа обильно потекла кровь.
Бедная Польша
После возвращения из Европы царь Пётр на одном из пиров стал обвинять Польшу во множестве грехов, как действительных, так и мнимых. Он дошёл даже до пустяков:
"В Вене я потолстел от хорошей еды, но всё взяла назад бедная Польша".
На эти царские слова обиделся польский посол, который был достаточно полным человеком:
"Удивляюсь, что это случилось с вашим царским величеством: я там родился и воспитан, и, однако, расжирел".
Царь возразил:
"Не там, а здесь в Москве ты отъелся".
Этим царь намекнул на большое содержание, выдаваемое польскому послу.
Пётр Великий. Анекдоты, в основном, о нём и о его времени. Вып. 18
(Продолжение следует)
