Поэт Ермил Иванович Костров (1755-1796) практически неизвестен современному читателю, хотя современники очень высоко ценили его талант. По словам А.С. Пушкина, такой крупный поэт, как Михаил Матвеевич Херасков (1733-1807)
"очень уважал Кострова и предпочитал его талант своему собственному".
Хотя Костров считал себя продолжателем традиции Ломоносова в российском стихосложении, он одним из первых оценил и одобрил новаторство Державина.
Костров был весьма образованным человеком своего времени, так, например, среди его любимых книг П.А. Вяземский называл гетевского "Вертера" и "освобожденный Иерусалим" Тассо.
Несколько своих творений Костров посвятил А.В. Суворову, который очень высоко оценивал стихи нашего героя. Суворов, например, ставил костровскую "Эпистолу" на взятие Измаила выше державинской "Оды", посвященной той же теме, а за "Эпистолу" на взятие Праги (варшавской) Суворов пожаловал Кострову 1000 рублей и прислал ему свое стихотворное послание, в котором есть и такие слова:
"Вергилий и Гомер, о если бы восстали,
Для превосходства бы твой важный слог избрали".
Но наибольшую славу Кострову принесли его переводы. Он переводил Вольтера и Апулея [блестящий перевод!], но восхитили современников два других его подвига: первый стихотворный перевод на русский язык "Илиады" Гомера [перевод, правда, не был завершен] и прозаический перевод "Песен Оссиана". Костровский "Оссиан" очень понравился Суворову, а известный писатель и переводчик Федор Васильевич Туманский (?-1805) так в печати оценил труд переводчика:
"Костров, усыновивший Гомера России, приносит новый и приятный дар своему отечеству. Публика, давно уже г. Кострову место между знаменитыми стихотворцами определившая, примет, конечно, сей его труд с признательностью".
Сгубило блистательный талант Кострова обыкновенное пьянство, о чем сохранились не только многочисленные анекдоты, но и эпиграмма Державина:
"Весьма злоречив тот, неправеден и злобен,
Кто скажет, что Хмельник Гомеру не подобен:
Пиита огнь везде, и гром блистает в нем;
Лишь пахнет несколько вином".
Позднее ему вторил, но с чужих слов, и А.С. Пушкин:
"Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу для сочинения стихов и находили обыкновенно в кабаке или у дьячка, великого пьяницы, с которым был он в тесной дружбе".
Современники очень любили Ермила Ивановича за его доброту и простодушие:
"Доброта души его простиралась до того, что он от давал свое последнее в помощь несчастному".
Много историй про Кострова можно найти в "Записных книжках" П.А. Вяземского и "Мелочах из запаса моей памяти" Михаила Александровича Дмитриева (1796-1866), племянника известного поэта И.И. Дмитриева. Вот некоторые из них.
В застольных беседах Костров рассказывал о себе, что он сын сельского дьяка, но на первой изданной им оде было напечатано, что он сын крестьянина казенной волости.
М.А. Дмитриев приводит такой анекдот:
"Костров хаживал к Ивану Петровичу Бекетову, двоюродному брату моего дяди. Тут была для него всегда готова суповая чаша с пуншем. С Бекетовым вместе жил брат его Платон Петрович; у них бывали: мой дядя Иван Иванович Дмитриев, двоюродный их брат Аполлон Николаевич Бекетов и младший брат Н. М. Карамзина Александр Михайлович, бывший тогда кадетом и приходивший к ним по воскресеньям. Подпоивши Кострова, Аполлон Николаевич ссорил его с молодым Карамзиным, которому самому было это забавно; а Костров принимал эту ссору не за шутку. Потом доводили их до дуэли; Карамзину давали в руки обнаженную шпагу, а Кострову ножны. Он не замечал этого и с трепетом сражался, боясь пролить кровь неповинную. Никогда не нападал, а только защищался".
Как я уже сказал, Костров любил читать "Вертера". Перечитывая в очередной раз книгу, он заливался слезами. Однажды, воодушевленный книгой Гете, он в духе "Вертера" написал письмо к одной из своих возлюбленных, но оно, увы, не сохранилось до наших дней.
Вероятно, та возлюбленная Кострова была его платонической любовью, так как сохранилось много свидетельств о почти монашеском отношении поэта к женщинам. Более того, его покровитель Иван Иванович Шувалов (1727-1797) отвел в своем доме для Кострова комнату рядом с девичьей(!). Однажды в эту комнату зашел И.И. Дмитриев и увидел следующую картину: Костров сидит в кресле и сшивает какие-то лоскутки, на столе лежит том Гомера [на греческом], развернутый и переплетом вверх, а рядом с Костровым стоит какая-то горничная девушка.
Удивленный Дмитриев спросил:
"Что это вы делаете, Ермил Иванович?"
На что Костров, словно извиняясь, ответил:
"А вот девчата понадовали мне лоскутья, так сшиваю их, чтобы не пропали".
Сильным конкурентом Кострова в мастерстве перевода был Александр Андреевич Петров (1763?-1793). Костров обычно негативно отзывался о стихах в переводе Петрова, но выпив вина, отдавал должное мастерству петрова и слушал его стихи с удовольствием.
П.А. Вяземский так описывал некоторые черты Кострова:
"Приходя к своим друзьям, Костров снимал для поклона свою треугольную шляпу, а потом садился в углу, надвинув шляпу на глаза, и молча слушал беседу присутствующих. И только если разговор приятелей казался ему интересным, он приподымал шляпу, смотрел на говорившего(-их), а потом снова опускал ее на глаза".
Однажды Потемкин захотел увидеть Кострова, и перед его друзьями сразу же встали две очень серьезные проблемы: во что одеть Ермила Ивановича и как уберечь его от того, чтобы он не напился до важного визита. С одеждой решили просто – его друзья, Бекетовы, Дмитриев и другие, - пожертвовали кто что смог. Нарядили Кострова, причесали, напудрили, нацепили шпагу, надели шляпу и отправили в путь. Костров во время всех этих манипуляций вел себя как младенец, то есть позволял делать с собой все что угодно.
Чтобы Костров попал по назначению и не напился по дороге, друзья в отдалении сопровождали его в пути до самых дверей потемкинского дворца. Только увидав, что Костров вошел во дворец, друзья вздохнули с облегчением и отправились по домам.
В отдалении от Кострова его друзья шли не потому, что боялись обидеть его, а из-за особенностей походки Кострова. Дело в том, что и трезвый Костров имел очень смешную - нетвердую и шатающуюся – походку. Встречные из-за такой походки часто принимали Кострова за больного или пьяного, вот друзья и стеснялись ходить рядом с ним.
Были у добрейшего Кострова и недоброжелатели. Один из них выставил Кострова в своей комедии в самом смешном и нелепом виде. Другой бы оскорбился и вызвал обидчика на дуэль, а Ермил Иванович наоборот, очень любил, когда при нем читали вслух эти сцены, и приговарил при этом об авторе комедии:
"Ах, он пострел, да я в нем и не подозревал такого ума. Как он славно потрафил меня!"
Ермил Иванович Костров скончался 20 декабря 1796 года, а за несколько дней до этого его встретил в книжной лавке Карамзин. У Кострова, страдавшего от лихорадки, был очень болезненный вид, и Карамзин спросил его:
"Что это с вами сделалось?"
Костров собрался с силами и тихо ответил:
"Да вот какая беда: всегда употреблял горячее, а умираю от холодного".
