Ахматова говорила, что у Достоевского, если говорить строго, нет ни одного, собственно, романа, кроме «Преступления и наказания». В остальных
"главные события происходят до начала, где-то в Швейцарии, а тут уже все летит вверх тормашками, читатель задыхается, все ужасно..."
К этому Анна Андреевна могла прибавить:
"Но вообще у настоящего прозаика – адская кухня. Они успевают написать за свою жизнь в пять раз больше того, что потом входит в полное собрание сочинений. Поэтому я не верю, что можно написать большой роман и после ничего, как Шолохов".
Выделяла Ахматова прозу Хармса:
"Он [Хармс] был очень талантливый. Ему удавалось то, что почти никому не удается, - так называемая проза двадцатого века: когда описывают, скажем, как герой вышел на улицу и вдруг полетел по воздуху. Ни у кого он не летит, а у Хармса летит".
Отрицательно Ахматова относилась к фрейдизму в искусстве:
"Фрейд – искусству враг номер один. Искусство светом спасает людей от темноты, которая в них сидит. А фрейдизм ищет объяснения всему низкому и темному на уровне именно низкого и темного, потому-то он так и симпатичен обывателю. Искусство хочет излечить человека, а фрейдизм оставляет его с болезнью, только загнав ее поглубже. По Фрейду, нет ни очищающих страданий, ни просветления "Карамазовых", а есть лишь несколько довольно гнусных объяснений, почему при таких отношениях между отцом и матерью и таком детстве ничего, кроме случившегося, случиться и не могло. А к чему это?"
О Чехове:
"Чехов противопоказан поэзии (как, впрочем, и она ему). Я не верю людям, которые говорят, что любят и Чехова, и поэзию. В любой его вещи есть "колониальные товары", духота лавки, с поэзией несовместимая. Герои у него скучные, пошлые, провинциальные. Даже их одежда, мода, которую он выбрал для них, крайне непривлекательна: уродливые платья, шляпки, тальмы. Скажут: такова была жизнь, но у Толстого почему-то та же жизнь – другая и даже третья".
В продолжение этой же темы:
"Чехов всегда всю жизнь изображал художников бездельниками... А ведь в действительности художник – это страшный труд, духовный и физический... Чехов невольно шел навстречу вкусам своих читателей – фельдшериц, учительниц, - а им хотелось непременно видеть в художниках бездельников".
Один американский профессор навестил Ахматову в Комарово и стал наседать на нее, пытаясь выедать, что такое "русский дух". Ахматова отвечала на его вопросы сухо и коротко, профессор наседал, и Анна Андреевна заявила сердито:
"Мы не знаем, что такое русский дух!"
Профессор перешел в атаку:
"А вот Федор Достоевский знал!"
Но не успел он закончить свою фразу, как Ахматова припечатала:
"Достоевский знал много, но не все. Он, например, думал, что если убьешь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пятьдесят, сто человек – и вечером пойти в театр".
С удовольствием Анна Андреевна рассказывала:
"Бунин сочинил эпиграмму на меня:
"Любовное свидание с Ахматовой
Всегда кончается тоской:
Как эту даму ни обхватывай,
Доска останется доской".
А что? По-моему, удачно".
(Продолжение следует)
