Когда начались разговоры и споры об умирании МХАТ’а, Ахматова как-то сказала:
"Почему все так сокрушаются о судьбе МХАТ’а? Я не согласна. У него было начало, должен быть конец. Это же не "Комеди Франсез" или наш Малый – сто лет играет Островского и еще сто будет играть... Открытие Станиславского заключалось в том, что он объяснил, как надо ставить Чехова. Он понял, что это драматургия новая, и ей нужен театр с новыми интонациями и со всеми этими знаменитыми паузами. И после грандиозного провала в Александринке он заставил публику валом валить к нему на "Чайку". Я помню, что не побывать в Художественном считалось в то время дурным тоном, и учителя и врачи из провинции специально приезжали в Москву, чтобы его увидеть. И впоследствии все, что было похоже или могло быть похоже на Чехова, становилось удачей театра, а все остальное – неудачей. А война мышей и лягушек разыгралась оттого, что одни считали систему Станиславского чем-то вроде безотказной чудотворной иконы, а другие не могли им этого простить. И все. Тогда было начало, теперь – конец".
Однажды Анна Андреевна в разговоре о поэтах высказалась так:
"Про Лермонтова можно сказать "мой любимый поэт" сколько угодно. А про Пушкина – это все равно, что
"кончаю письмо, а в окно смотрит Юпитер, любимая планета моего мужа",
как догадалась написать Раневской Щепкина-Куперник".
Когда после войны в Сталинграде выбирали место для строительства нового тракторного завода взамен разрушенного, то в комиссию среди представителей общественности включили и мать Зои Космодемьянской. Неожиданно для всех она заявила, что строить завод надо не там, где выбрали специалисты, а совсем в другом месте. Когда ее попытались вежливо урезонить, последовал убийственный риторический вопрос:
"Кто мать Зои Космодемьянской, вы или я?"
Этот случай стал довольно широко известен в стране, и иногда во время споров Ахматова произносила с шутливым апломбом эту фразу.
Однажды Анна Андреевна заметила:
"Добро делать так же трудно, как просто делать зло. Нужно заставлять себя делать добро".
По поводу переиздания Светония Ахматова сказала:
"Светония, Плутарха, Тацита и далее по списку читать во всяком случае полезно. Что-то остается на всю жизнь. Знаю по себе – кого-то помню с гимназии, кого-то с «великой бессонницы», когда я прочла пропасть книг... "Солдатские цезари" симпатичнее предыдущих – кроме, может быть, Кая Юлия. Божественному Августу не прощаю ссылки Овидия. Пусть дело темное – все равно: опять царь погубил поэта".
В другой раз она заметила:
"Насколько все понятно про Рим, настолько ничего непонятно про Афины".
Кажется, в 1962 году в "Литературной газете" появилась заметка о том, что, судя по отскоку пули, Дантес, вероятно, стрелялся в кольчуге. Узнав об этом. Ахматова яростно поинтересовалась, кто это написал. Ей сказали, что, кажется, Гессен [имеется ввиду А.И. Гессен]. Ахматова была жестка:
"Это Гессен стрелялся бы в кольчуге! Вам известно, как я "люблю" Дантеса, но он был кавалергард и сын посланника, человек света. Ему мысль такая не могла прийти в голову: для того, кто вышел драться, предохраняя себя таким образом, смерть была бы избавлением!"
Когда вышла книжка переводов Рильке, сделанных хорошо ей известным человеком. Анна Андреевна огорченно сказала по этому поводу, что все на месте, но великого поэта не получилось.
Следует заметить, что Рильке с переводами в России не везет до сих пор - мы так и не видим великого поэта, на русском языке, разумеется.
(Продолжение следует)
