Ходасевич в эмиграции играл уже только в коммерческие игры. Пару раз на Монпарнасе всё же играли в покер. Однажды Яновский заметил, как Владислав Фелицианович начал рыться в уже отброшенных картах после сдачи дополнительных, и поспешно отвернулся.
В связи с этим наблюдением он с сожалением писал о том,
"что не совсем чёткая игра Некрасова в клубе не нашла себе более полного выражения в нашей биографической литературе; мне кажется несправедливым говорить об этих мелочах шепотом и обиняками".
[Ну, не любят наши литературоведы говорить о том, что Н.А. Некрасов был карточным шулером, притом, довольно искусным. И где только научился?]
Ходасевич играл в бридж серьезно, без отвлечённых разговорчиков и ценил только хороших партнеров. Кривясь, он дёргался:
"Ну, что это за игра? Только шлёпание картами".
При нём беседа невольно становилась суше, прозаичнее, скучнее, пожалуй, добросовестнее.
Ходасевич, мастер, труженик, прежде всего требовал дисциплины и от других; он мог быть мелочным, придирчивым, даже мстительным до безобразия. Но зато как он расцветал, когда натыкался на писателя, достойного похвалы.
Горечь Ходасевича ещё усугублялась правой газетой "Возрождение", в которой он был вынужден сотрудничать. Держал он себя там вполне независимо, писал свой четверговый "подвал" о литературе, ни во что больше не вмешиваясь. Всем было ясно, что сидит он там потому, что больше некуда ему податься.
Заработка в 300-400 франков в неделю хватало только на самые главные бытовые нужды; о летнем отдыхе нельзя было и мечтать.
В последние годы своей жизни Ходасевич просто задыхался от нудной работы. Он перестал писать стихи, что для поэта равносильно смерти.
Благодаря своей прирожденной сухощавости и подвижности Ходасевич всегда выглядел моложе своих лет. Андрей Белый в воспоминаниях сравнивает его с гусеницей, очевидно, имея в виду его нездоровый, зеленоватый цвет лица. Маленькая костлявая голова и тяжелые очки придавали ему скорее сходство с муравьем.
Жил Ходасевич обособленно, гордо и обиженно. На собрания молодых литераторов он почти не приходил; был не в ладах или даже в ссоре с Гиппиус, Адамовичем, Ивановым, Оцупом, поддерживая связь, пожалуй, только с Цветаевой.
Молодёжь его, в общем, уважала, "Тяжелую лиру" ценили все, но не любили ни его самого, ни его стихов в целом.
(Продолжение следует)
