Русская эмиграция, вып. 6. Георгий Адамович

Анекдоты № 335 от 14.01.2006 г.

В самом начале Второй мировой войны Адамович, в возрасте под пятьдесят лет, записывается волонтером в Иностранный легион. Капитан его спрашивает:
"Скажите, почему вы попали в легион?"
Адамович:
"Я ненавижу Гитлера!"
Капитан:
"Да, да, я понимаю, но у вас уголовное прошлое?"
Кадровый офицер не мог себе представить, чтобы кто-нибудь в здравом рассудке и с не просроченным паспортом, по своей воле пошёл рядовым в легион.

В боевых действиях его группа не участвовала, а после развала фронта Адамович в тяжелейших башмаках французской пехоты "прошлой" войны бежал назад в Ниццу.

Ни статьи Адамовича, ни его стихи, ни его очаровательная болтовня не исчерпывают его роли в русской эмигрантской литературе. Одним словом его вклад можно определить так:
"Свобода!"
Он помог полюбить, усвоить и переработать непривычный для русских дух французской свободы. С этой стихией свободы природно был связан Адамович - при всех своих мелочных, вздорных, капризных слабостях. Он редко и очень невнятно писал о свободе, но само его присутствие освобождало.

"Критические услуги" Адамович оказывал не только друзьям, а иногда просто так ("просто так" было одним любимых выражений Адамовича, выражавшее чувство свободы от причинно-следственных связей), знакомым или даже врагам.

Врагов у него было много, но друзей намного больше - спасал шарм.

Многие недостатки Адамовича вытекали из того, что при почти идеальном слухе, он боялся взять фальшивую ноту, а потому предпочитал писателей, которые вообще молчали.

Ещё одним из любимых оборотов Адамовича был:
"Кстати, где-то когда-то, кажется, Розанов сказал..."
Это "кажется" должно было спасти его от всякой сознательной неточности, и Яновский называл это "приблизитилизмом" Адамовича.

На Адамовича, как на критика, большое влияние оказали Розанов и Леонтьев. Адамович на редкость мало по-настоящему читал, а свое образование закончил вундеркиндом ещё в Петербурге.

Возвращаясь из Ниццы с каникул и попадая в людное собрание, Адамович часто повторял:
"Ах, как хорошо, что здесь всё по-прежнему! Иногда, на юге, мне представляется: я вернусь в Париж, а там уже всё изменилось..."

Было в Адамовиче некое чрезмерное понимание слабостей человека и готовность прощать всем всё. Он мог сойтись с человеком, только вчера совершившим подлость, даже оклеветавшим его, например Г. Ивановым, и отделаться усмешкою или шуткой.

Однако были у Адамовича и настоящие враги - литературные или метафизические - Ходасевич, Сирин, кое-кто ещё. Им он не отпускал вины никак или очень неохотно.

Внешне ссора с Ходасевичем была основана на уездной сплетне. Кто-то пустил слух, что Горький прогнал Ходасевича из Сорренто, потому что застал поэта роющимся в бумагах его письменного стола. На это последовал ответ, что "оба Жоржа" перед отъездом из Петрограда убили и ограбили богатую старушку. Такая болтовня и поссорила двух поэтов, так что лет десять они не раскланивались и не разговаривали друг с другом.

С Ходасевичем Адамовича всё-таки году в 36-м свёл Фельзен.

Адамович был страстным игроком, мог в любую минуту поставить на карту много, но за неимением лучшего увлёкся бриджем, по маленькой...

Азартничал Адамович совсем как дитя. Его явно восхищал сам процесс игры: результаты, обычно, весьма плачевные, он воспринимал вполне стоически. Однажды в клубе он проиграл в баккара огромную сумму денег, всю долю своего наследства. Передавая подробности этого опыта, он странно закатывал вверх большие, тёмные, детские глаза с тяжелыми ресницами и улыбался, точно переживая застарелую зубную боль:

"Крупье почему-то слишком высоко поднимал карты, слишком высоко", -
недоумевающе повторял Георгий Викторович, -
"Зачем поднимать так высоко карты? Вероятно, передергивал?" -
задумчиво осведомлялся он, не ожидая, впрочем, от собеседника ответа.

(Продолжение следует)