В самый разгар бытовых или житейских передряг Федотов норовил незаметно ускользнуть, скрыться с поля боя, так как отдавал себе полный отчёт в своей деловой беспомощности.
После начала Второй мировой войны иностранцам было запрещено разъезжать по Франции без особого разрешения - так накрылись поездки на велосипедах.
Федотов:
"То, что вы находите у апостола Петра элементы гностицизма, это хорошо. Вот если бы их было много, тогда плохо".
На замечание о том, что в блаженном Августине больше манихейской ереси, чем в Тертуллиане - монтанисской, Федотов отвечал:
"Тут важно направление. Первый шёл от ереси к церкви, а второй, наоборот, удалялся. Мне все "африканцы" [Федотов так называет ранних христианских писателей, живших в Северной Африке. - Прим. Ст. Ворчуна.] напоминают Дзержинского".
Федотов о русской интеллигенции:
"Это наша принципиальность тому виною. Наше несчастье - принципиальность русской интеллигенции. Эта принципиальность делает из культурных, благородных людей цензоров и жандармов".
Анекдоты с одеждой преследовали Федотова до самой смерти. Однажды, уже в Нью-Йорке, после какого-то собрания Федотов застрял у вешалки и не мог толком объяснить, как выглядит его пальто. Даже когда весь народ разошёлся Георгий Петрович встретил своё пальто с ноткой недоверия: ведь он только этим утром получил его в дар от какого-то благотворительного общества и не успел толком разглядеть.
В эмиграции Георгий Викторович Адамович обладал шармом в большей степени, чем кто-либо другой. Его можно считать создателем парижского тона русской эмигрантской литературы. Да, и без него, существовали бы те же писатели и поэты, но Адамович явился для них объединяющим началом.
Адамович - неженка и шалун, ухитрялся жить с эмигрантской литературы и "вести" молодёжь за собою, не ссорясь ни с Буниным, ни с Милюковым, ни с другими эпигонами...
Адамович ошибался сплошь да рядом, капризничал, хвалил романы Алданова, ругал Сирина, высмеивал каждого, кто старался на своё творчество смотреть серьёзно.
Адамович ставил на карту виллы и драгоценности, проигрывал свои и чужие деньги, грешил сверхъестественно, уверял, что "литература пройдёт, а дружба останется", казался часто только ловким шаркуном, оппортунистом. И всё же в решительную минуту он всегда был в строю, на самых ответственных местах.
Вернувшись из Ниццы после каникул, Адамович занял деньги у какого-то мецената якобы для лечения парализованной тётушки и спустил всё в баккара. Потом он объяснял:
"Вы думаете, мне деньги нужны были для докторов, ха-ха-ха, я их профукал в клубе..."
При этом Адамович с определённой антипатией относился к Достоевскому.
(Продолжение следует)
