Прошло более двадцати лет, стрелецкие бунты остались в далеком прошлом. Однажды Петр на Адмиралтейском лугу осматривал несколько сот новых матросов. Вдруг, посмотрев на одного из этих матросов, Петр отскочил и приказал схватить его.
Все недоумевали, так как уже несколько лет знали этого матроса как порядочного и прилежного человека. Однако тот повалился в ноги царю и стал просить его милости. Никто ничего не понял, но Петр спросил, не тот ли это стрелец, что в свое время приставил нож к его груди в алтаре церкви Троицкого монастыря.
Матрос признался, что это он и был. При дальнейших расспросах выяснилось, что этот человек потом раскаялся в своем поступке, бежал от бунтовавших стрельцов и много лет скитался. Затем в Архангельске он сказался сибирским крестьянином, записался в матросы и много лет верой и правдой служил своему государю.
Петр был тронут таким откровенным признанием, простил матроса и даровал ему жизнь, но сказал, что если он когда-нибудь еще увидит его, то тот будет казнен.
Матрос поблагодарил Петра за такую милость. Затем его сослали в один из самых отдаленных гарнизонов.
На рассвете гофмаршал Дмитрий Андреевич Шепелев спросил у трактирщика, сколько они ему должны за ночлег, вино и ужин. Трактирщик потребовал 100 червонцев. Гофмаршал очень удивился такой непомерной цене, но трактирщик стоял на своем, и даже несколько раз повторил свою цену. Шепелев не осмелился заплатить такую цену и обратился к царю.
Петр вышел во двор и по-голландски спросил у трактирщика, за что тот требует такую большую сумму.
Трактирщик ответил:
"Велика ли сумма в 100 червонцев? Я заплатил бы 1000 червонцев, если бы я был Российским царем!"Не сказав ни слова, Петр вернулся к Шепелеву и приказал ему заплатить 100 червонцев. Трактирщик получил свои деньги, отворил ворота и пожелал путешественникам доброго пути.
"Французу всегда можно давать больше жалованья; он весельчак и все, что получает, проживает здесь.Немцу также должно давать не менее, ибо он любит хорошо поесть и попить, и у него мало из заслуженного остается.
Англичанину надо давать еще более; он любит хорошо жить, хотя бы должен был и из собственного имения прибавлять к жалованью.
Но голландцам надо давать менее, ибо они едва досыта наедаются для того, чтобы собрать больше денег.
Итальянцам еще менее, потому что они обыкновенно бывают умеренны, и у них всегда остаются деньги; да они и не стараются скрывать, что для того только служат в чужих землях и живут бережливо, чтобы накопить денег и после спокойно проживать их в раю своем, в Италии, где в деньгах недостаток".
В первое же свое присутствие в Сенате Петр заметил эту бумагу, просмотрел ее, положил на место и ничего не говорил о ней, как будто ее и не было вовсе. Так продолжалось довольно долгое время, обсуждались различные государственные дела, но об этой бумаге речь все не заходила.
Наконец тайный советник Петр Андреевич Толстой спросил у царя, что ему будет угодно сказать об этой бумаге. Петр ответил:
"Ничего, только что Меншиков и останется всегда Меншиковым".Сенаторы могли думать, что хотели, но больше к этому документу никто не посмел возвращаться.
Когда Петр ел с некоторыми из своих министров, генералов или морских офицеров, тогда им прислуживали его обер-кухмистр Фелтен, денщик и двое пажей, да и те, поставив на сто еду и по бутылке вина для каждого из гостей, должны были выходить из столовой залы и оставлять царя одного с его гостями.
Лакеи никогда не появлялись у его стола за исключением церемониальных обедов. Петр о них говорил:
"Я не хочу, чтобы они были при том зрителями, как я сижу за столом".Однажды за столом он сказал прусскому посланнику барону Мардефельдту:
"Наемники, лакеи при столе смотрят только всякому в рот, подслушивают все, что за столом говорится, понимают криво, и после также криво пересказывают".
"Гоняйтесь вы за дикими зверями сколько вам угодно, эта забава не для меня. Я должен вне государства гоняться за отважным неприятелем, а в государстве моем укрощать диких и упорных подданных".