"Вы еще слишком сильны, чтобы это сочли подлостью".Наполеон возражает:
"Подлостью? Э, не все ли мне равно! Знайте. Что я ничуть не испугался бы подлости, если бы она была мне полезной. Ведь, в сущности, нет ничего на свете ни благородного, ни подлого, у меня в характере есть все, что нужно, чтобы укреплять мою власть и обманывать всех, кому кажется, будто бы они знают меня. Говоря откровенно, я подл, в корне подл; даю вам слово, что я не испытывал бы никакого отвращения к тому, что в их свете называется "бесчестным поступком". Тайные склонности мои, в конце концов, естественные и противоположные тому притворному величью, которым мне приходится себя украшать, дают мне бесконечные возможности обманывать людей во всем, что они обо мне думают. Итак, мне только нужно знать сейчас, согласно ли то, что вы мне советуете, с моей нынешней политикой, а также, нет ли у вас какой-нибудь тайной выгоды толкать меня на это дело".Лицо его при этом украсила сатанинская улыбка.
"Как тяжело, однако, покидать два существа, которые любишь больше всего на свете!"И плачет он так, что ему делается дурно и, по обыкновению, его приходится отпаивать флердоранжем.
"Вы, сударь, вор, подлец, человек без совести, вы в Бога не веруете! Вы всю вашу жизнь только и делали, что нарушали ваш долг, обманывали и предавали всех. Для вас нет ничего святого, вы отца родного продали бы. Я осыпал вас милостями, а вы способны против меня на всякое злодейство. Вот уже десять месяцев, как, судя вкривь и вкось и воображая, что мои дела в Испании идут плохо, вы имеете бесстыдство говорить всем, кто желает вас слушать, будто вы всегда осуждали это предприятие, тогда как сами же вы дали мне первую мысль о нем и упорно толкали меня на него...Стакан был разбит, а Талейран уцелел и вскоре
Какие же ваши замыслы? Чего вы хотите? На что надеетесь? Осмельтесь мне это сказать прямо в глаза. Вы заслужили, чтобы я разбил вас, как этот стакан, но я слишком презираю вас, чтобы пачкать о вас руки!"
"призван был к совету в делах величайшей важности".
"Все пешком, все, черт побери, и я первый".
"Первым делом его после всякого сражения была забота о раненых. Сам обходил поле, приказывал подбирать своих и чужих одинаково. Сам наблюдал, чтобы делались перевязки тем, кому они еще не были сделаны, и чтобы все, до последнего, перенесены были на амбулаторные пункты или в ближайшие госпитали... Некоторых поручал особо своему лейб-хирургу и потом заботливо расспрашивал его о малейших подробностях в ходе лечения, о свойствах раны, о надежде на выздоровление и об опасности, - обо всем хотел знать. Благодаря этим сведениям, много делал добра потихоньку, - один Бог знает сколько... Походный кошелек его был точно с дырою: так щедро сыпалась из него милостыня".
"Да ведь это русский, Ваше Величество".Император рассвирепел:
"Что из того? Разве вы, сударь, не знаете, что после победы нет врагов - все люди!"
"Память у меня изумительная. В молодости я знал логарифмы больше чем тридцати - сорока чисел; знал не только имена всех офицеров во всех полках Франции, но и места, где набирались эти части, и где каждая из них отличилась, и даже какого политического духа каждая".
"Почему на острове Влахерн пятнадцать жандармов сидят без оружия?"Все военные отчеты он помнил наизусть.
"Почему не упомянуты два четырехдюймовых орудия, находящихся в Остенде?"
В 1813 году он вспомнил при случае, что три года назад отправил два эскадрона 20-го конно-егерского полка в Испанию.
"Работа - моя стихия; я создан для нее. Меру моих ног, меру моих глаз я знаю; но меры моей работы я никогда не мог узнать... Я всегда работаю: за обедом, в театре; просыпаюсь ночью, чтобы работать. Я сегодня встал в два часа ночи, сел на диван у камина, чтобы просмотреть военные отчеты, поданные мне накануне вечером. Нашел в них двадцать ошибок и поутру отослал о них замечания министру; тот сейчас исправляет их в своей канцелярии".
"В чтении военного отчета я нахожу больше удовольствия, чем молодая девушка в чтении романа".Иногда он восхищался:
"Этот отчет составлен так хорошо, что читается, как прекрасная поэма!"
"Сила и постоянство внимания - вот что отличает ум Бонапарта. Он может заниматься по восемнадцать часов одной и той же работой или различными, и при этом я никогда не видел, чтобы ум его ослабевал или утрачивал гибкость даже в телесной усталости, в самом крайнем напряжении физических сил, даже в гневе. Я никогда не видел, чтобы одно дело отвлекало его от другого. Не было человека более поглощенного тем, что он делал сейчас".
"Изумительна гибкость его ума, которая позволяет ему переносить мгновенно все свои способности, все свои душевные силы и сосредотачивать их на том, что в данную минуту требует внимания, все равно, мошка этот или слон, отдельный человек или целая армия. Пока он чем-нибудь занят, все остальное для него не существует: это своего рода охота, от которой ничто не может его отвлечь".
"Однажды, во время Консульства, в одном административном совещании, военный министр заснул; несколько других членов едва держались на стульях. Бонапарт воскликнул:"Ну-ка, просыпайтесь, просыпайтесь, граждане! Только два часа ночи. Надо зарабатывать свое жалованье, которое нам платит французский народ!"
"Захватите, Годэн, отчеты по казначейству, нам нужно над ними поработать вместе как следует".
"Император ложится в одиннадцать вечера, встает в три утра и работает до ночи, не отдыхая ни минуты. Надо, чтобы это кончилось, иначе он себя доконает, и меня с собою".Так Бонапарт работал всю свою жизнь.