Иван Михайлович Долгоруков был довольно известным в свое время поэтом, а 1793-1796 годах служил в Пензе и во Владимире. Позднее он сам же и описал эту историю. Он признавался, что между ним и г-жой Улыбышевой была "интрига", но "самая скромная и благопристойная". Князь писал:
"Я счастлив был взглядом, вздохом, запиской и ничего более не требовал: Переписка между нами открылась частная. Чем сильнее мы хотели друг друга уверить в чувстве любви, тем пламеннее были наши выражения и, начитавшись оба Colardeau и Дората, мы менялись самыми пылкими грамотками".Одно из писем Долгорукова, в котором он
"употребил все, что страсть любовная может внушить языку и перу, воспламененному воображением",было перехвачено ее мужем, которого князь называл "пьяным буяном".
Встречное письмо жены также было перехвачено -
"и переписка наша таким образом оказалась в руках ее мужа".
Г-ну Улыбышеву эта интрига совсем даже не понравилась, он не нашел ее возвышенной, а почему-то решил, что здесь задета его честь. Прокурор, естественно в форме, пришел в Казенную палату, где застал своего обидчика и набил ему морду; выражаясь языком князя, прокурор совершил ему "личную обиду". Долгоруков не посмел дать сдачи оскорбленному мужу, но оправдывал это тем, что сам он был во фраке.
Эта история может быть и не получила бы дальнейшей огласки, мало ли обманутых мужей было в России, но тут князь Долгоруков выступил, как полный идиот: он подал императрице жалобу на действия г-на прокурора Улыбышева. Дело рассматривалось в судебном порядке, и переписка князя и г-жи Улыбышевой сделалась всем известной!
К несчастью для князя, в его письмах обнаружились некоторые свободные мысли относительно брака, которые он смог почерпнуть у Мирабо и прочих возмутительных писателей того времени во Франции. Это навело власти на мысль о том, что якобинская зараза могла поселиться в голове князя, и это ему "сугубо впоследствии времени повредило".
Князь позже был очень возмущен тем, что его переписка стала достоянием гласности, и обвинял в этом судебные власти. Но в суд-то его кто тащил?
Публика валом валила на судебные заседания, записывала речи сторон и любовную переписку, а потом все это расходилось по рукам. После суда дотошные любители добрались и до судебного архива и скопировали переписку князя и г-жи Улыбышевой. Тетради с этими выписками широко разошлись по России, но образованные современники сочли эти любовные письма довольно пошлыми. Почему? Позволю себе привести по паре цитат из этой переписки.
Он:
"Нет, не страшись! Отдай мне больше справедливости: не только на театре, но в собраниях целого света скажу, что ты мне не только мила, но нижe какая женщина в силах будет отвлечь мое сердце от тебя и скинуть те легкие и дорогие цепи, кои ты одна в моем нынешнем положении могла и умела накинуть; тебе дано было судьбою все сердце мое себе присвоить, отняв его даже у тех, кои от начала мира имели право по всем законам (!!); так не страшись ничьих прелестей: никакие красоты Лизаньки моей в глазах моих не превзойдут. Ах, друг мой, в естестве нет сильнее моей страсти; душа моя, будь здорова!!! Матушка, жизнь моя! Бог мой! Как воображу, что я в твоих объятиях, то я вне себя".Она:
"Ах, на что Вы дали повод открыть мои чувства? Знай, что я тебя люблю; если тебе надобно, я всему свету оное сказать готова. Ах, что вы делаете, какое Вы пронзаете сердце! Меня все в страх и трепет приводит; по крайности из жалости выведите меня из сего адского положения".Он:
"Я, любовь и природа нас соединяет, потому что не свечи влекут нас и никакие клятвы Богу, пред престолом брачным воссылаемые от супругов, но любовь и глас природы, то есть связь и сила чувств природы, в сердца наши влагаемые, нас соединяют тесными узами, кои никогда не разорвутся".Она:
"Там: жизнь моя, кинувшись на шею к тебе, прижимая тебя к груди моей, попрошу одного слова, одно, что меня любишь, сделает меня счастливою! Скажи это, друг мой, скажи, утешь свою подданную, воскреси рабу твою, дай жизнь вашей любовнице, - ах, как я вас люблю! Или научи, как выдрать пламя из недра моего сердца".И т.д., и т.п. Мужу трудно было принять такую переписку за невинные шалости, а современники сочли эти письма довольно пошлыми и недостойными пера известного поэта. Отсюда вывод: сочинять прекрасные стихи и писать хорошо любовные письма - не одно и то же.
Вот поют "Достойно есть", и под конец Анисья своим соло в хоре, а более своими руладами так поразила всех благочестивых и светских слушателей, что один из них, некто князь Винапур, выкрещенный индиец и лев того времени, не выдержал и захлопал в ладоши в каком-то неистовом восторге. Полицмейстер Алексеев приказал ему немедленно покинуть церковь. Известие об этом происшествии немедленно дошло и до московского митрополита Платона, который во избежание дальнейших соблазнов приказал г-ну Бекетову немедленно отправить свой хор в деревню.
А этот Винапур был эмигрантом, женатым на дочери купца Сахарова.
В 1812 году его расстреляли, как французского шпиона.
"Вступив у нас в военную службу, он гасконскою оригинальностию скоро понравился начальникам и сделался, наконец, любимцем самого князя Потемкина, который, причислив его к своему штату, назначил смотрителем собственных дворца и сада, нынешних Таврических. По смерти Потемкина они поступили в казну, а его место из партикулярного превратилось в придворное. При Павле Таврический дворец превращен в казармы лейб-гусарского полка, а г. Лабат, который и его смешил, сделан кастеланом строившегося Михайловского замка: Оставив в отечестве дворянские предрассудки, Лабат в России женился на дочери известного в свое время французского парикмахера Мармиона".После смерти Павла должность кастелана Михайловского замка была упразднена, и его, для проформы, переименовали в смотрителя Зимнего дворца с сохранением всего содержания и жалованья.