Известный актер Ларив
играл как-то в Марселе роль, в которой требовалось дать поэтическое описание Апеннинских гор. Он так мастерски сумел изобразить все ужасы диких пустынь, страшных пещер, глубоких пропастей, непроходимость и мрак лесов с их свирепыми обитателями, медведями и волками, что поразил всех зрителей. Один богатый негоциант прислал ему в знак признательности дюжину старого апеннинского вина. Лариву вино очень понравилось, но с тех пор ему больше не удавалось произвести на публику прежнее впечатление. Он говорил, что когда он начинал свое повествование, то сразу же вспоминал о проклятом вине, и это отнимало у него всю энергию. Ларив был вынужден уступить эту роль другому актеру.
Дебют актрисы Ксавье
В начале XIX века на сцене французского театра Москвы дебютировала актриса Ксавье, которая не произвела на москвичей особого впечатления. Директор театра А.В.Приклонский в Английском клубе жаловался:
"Не понимаю, отчего было так мало публики в оба дебюта такой известной актрисы?"
На эту реплику один из завсегдатаев клуба некто Протасьев ответил:
"Оттого, что в первый ее дебют была оттепель и шел мокрый снег, а во второй случился мороз и была ясная погода".
Немного о медицине
На одном из светских ужинов зашел серьезный разговор, и лейб-хирург Кельхен заявил:
"Без сильной страсти к науке превосходным медиком быть нельзя. Человек, посвящающий себя медицине и имеющий в виду приобретение одних только средств к своему существованию, никогда не достигнет до настоящей степени искусства, какое требуется от настоящего медика".
На это профессор Тросберг ответил:
"Это правда! Однако все мы, сколько нас ни есть, принимаясь в первый раз за анатомический нож, побеждали свое отвращение к рассекаемому трупу одною надеждою на будущую практику , а к зловонию мертвеца привыкали только в том убеждении, что оно со временем превратится для нас в упояющие ароматы".
Обер-прокурор Сената Богдан Иванович Крейтер
был очень опытным и честным чиновником и очень добрым человеком. В его доме на Сергиевской Улице снимал квартиру один чиновник, которого переводили по службе в Саратов. Ему надо было ехать к новому месту службы, а ему не только нечем было расплатиться с хозяином за квартиру, но не хватало даже на дорогу. Он обратился к Крейтеру:
"Как же быть, Богдан Иванович?
У меня не только на расплату с вами, но едва ли достанет денег и на прогоны".
Крейтер успокоил его:
"Э, ну! Заплатите когда-нибудь. А не достанет на прогоны, так, пожалуй, я дополню".
Чиновник возразил:
"А если умру?"
На что хозяин безмятежно заметил:
"Ну, так сочтемся на том свете!"
Лаферте и Монфокон
После поражений французских войск при Пултуске и Прейсиш-Эйлау маркиз Лаферте, поверенный в делах короля Людовика XVIII в эмиграции, заявил, что в короле и его приверженцах возродилась надежда на возможность скорого возвращения во Францию. Граф Монфокон на это возразил:
"Возвращения, может быть, но уж, конечно, не так скорого, потому что l'Ogre Corse (корсиканский людоед) покамест очень могуществен и владеет огромными средствами, чтобы с успехом противостоять державам целой Европы в совокупности. Без особого чуда бедный наш король долго должен еще скитаться по чужим областям, и я боюсь, что все мы, сколько нас ни есть, не доживем до счастия увидеть возвращение ему похищенного трона".
Граф дожил до дня этого счастья, но в Париж не успел, так как умер во время сборов.
Актер Яковлев и священник
Как-то один священник, отец Григорий Вознесенский, укорял актера Алексея Семеновича Яковлева:
"Мне кажется, что трудно удержаться актеру в своем естественном характере человека и, волею-неволею, не принять более или менее свойств тех лиц, которых он представляет, а чрез то не потерять своих собственных".
Актер отвечал весьма пространно:
"Пустяки, можно приучиться к ненатуральному разговору и к высокопарности - и больше ничего. Сахаров целый век свой представляет злодеев, а, в сущности, добрейший человек. Шушерин играет нежных отцов, а уж такой крючок, что Боже упаси! Вон и Каратыгин: кроме ветрогонов да моторыг ничего другого не играет, а посмотри его дома: порядочен и бережлив. А Пономарев? - то записной подьячий, то скряга, то плут-слуга, а нечего сказать: смирнее и скромнее его человека не сыщешь. Да и я сам: лет около пятнадцати вожусь на сцене с Ярбами и Магометами, а все остался тем же Яковлевым. Пустяки, совершенные пустяки!"
О меценатстве Екатерины
Известно, что императрица Екатерина II покровительствовала словесности, наукам и художествам. Однако далеко не все вельможи сначала следовали ее примеру. Императрица заметила, что один из придворных вельмож выражает закоренелое презрение к произведениям науки и искусств, и спросила обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина:
"Отчего такой-то не любит живописи и ненавидит стихотворство до такой степени, что, по словам княгини Дашковой, он всех ни к чему годных людей называет живописцами и стихотворцами?"
Нарышкин отвечал:
"Оттого, матушка, что он голова глубокомысленная и мелочами не занимается".
Императрица вздохнула:
"Правда твоя, Лев Александрович, только и то правда, что головы, слывущие за глубокомысленных, часто бывают пустые головы".
Этот разговор, а особенно последнее замечание императрицы, были преданы огласке, и с тех пор придворные стали друг перед другом покровительствовать стихотворцам и живописцам, заводить домашние театры и составлять картинные галереи.
Екатерина и чиновник
Однажды Екатерина II узнала, что один из ближайших ее сановников надменно обходится с просителями, не вступает с ними в объяснения и, вообще, старается быть труднодоступным. Вечером императрица завела разговор о том, что ей противна надменность в вельможах, которые должны быть посредниками между государями и народом. Она говорила:
"Эта надменность происходит от ограниченности их ума и способностей. Они боятся всякого столкновения с людьми, чтоб те не разгадали их, и для произведения эффекта нуждаются в оптическом обмане расстояния и театральном костюме".
Затем императрица неожиданно повернулась к гордому вельможе:
"А что, у тебя много бывает посетителей?"
Сановник робко ответил:
"Немало, сударыня".
Императрица продолжила:
"Я уверена, что они выходят от тебя гораздо довольнее, чем при входе в твою приемную. Несчастье и нужда требуют снисходительности и утешения, и твое дело позаботиться, чтоб эти бедные люди не роптали на нас обоих".
Вельможа понял намек и с этого дня он решительно переменился: из надменного и неприступного сановника он сделался самым доступным, вежливым, снисходительным и даже предупредительным государственным человеком.
