Васильчиков в 1871 году, то есть через 30 лет после роковой дуэли, так описывал происходившее:
"Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов; последний барьер поставили на десяти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов по команде "марш". Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали:
"Сходись!"
Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти весёлого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него.
Мартынов быстрыми шагами подошёл к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперёд, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные.
Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце и лёгкие".
Мартынов с места дуэли сразу же отправился к коменданту Ильяшенкову заявить о дуэли, а Васильчиков поскакал за доктором. Два медика категорически отказались вечером под дождём ехать на место дуэли и сказали, что придут на квартиру, когда туда привезут покойника. С тем Васильчиков и вернулся к товарищам:
"Когда я возвратился, Лермонтов уже мёртвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой.
Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли... Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом...
Наконец, часов в одиннадцать ночи, явились товарищи с извозчиком, наряженным, если не ошибаюсь, от полиции. Покойника уложили на дроги, и мы проводили его все вместе до общей нашей квартиры".
Несколько иначе и подробнее вечер 15 июля описывает Н.П. Раевский:
"А мы дома с шампанским ждём. Видим, едут Мартынов и князь Васильчиков. Мы к ним навстречу бросились. Николай Соломонович никому ни слова не сказал и, темнее ночи, к себе в комнату прошёл, а после прямо отправился к коменданту Ильяшенко и всё рассказал ему. Мы с расспросами к князю, а он только и сказал: "Убит!" — и заплакал...
Приехал Глебов, сказал, что покрыл тело шинелью своею, а сам под дождём больше ждать не мог. А дождь, перестав было, опять беспрерывный заморосил. Отправили мы извозчика биржевого за телом, так он с полудороги вернулся: колеса вязнут, ехать невозможно. И пришлось нам телегу нанять. А послать кого с телегой – и не знаем, потому что все мы никуда не годились, и никто своих слёз удержать не мог. Ну, и попросили полковника Зельмица. Дал я ему своего Николая, и столыпинский грузин с ними отправился. А грузин, что Лермонтову служил, так так убивался, так причитал, что его и с места сдвинуть нельзя было...
Когда тело привезли, мы убрали рабочую комнату Михаила Юрьевича, заняли у Зельмица большой стол и накрыли его скатертью.
Когда пришлось обмывать тело, сюртука невозможно было снять, руки совсем закоченели. Правая рука как держала пистолет, так и осталась. Нужно было сюртук на спине распороть, и тут все мы видели, что навылет пуля проскочила..."
Однако Раевский тоже не упоминает среди секундантов ни Трубецкого, ни Столыпина.
Следует заметить, что воспоминания Раевского совсем иначе рисуют картину ссоры и преддуэльных событий в Пятигорске в июле 1841 года. Но к ним я вернусь немного позже.
При похоронах Лермонтова его друзьям пришлось столкнуться с большими трудностями, так как православная церковь приравнивает дуэлянтов к самоубийцам и не разрешает хоронить их на кладбищах.
С большим трудом удалось уговорить священника с помощью административного ресурса и веских аргументов в виде 200 рублей и богато украшенной иконы похоронить Лермонтова на кладбище. Да ещё пришлось сослаться на пример с А.С. Пушкиным.
Однако на похороны батюшка пришёл с опозданием, поэтому вначале вызвались провести заупокойную службу католический ксёндз и лютеранский священник. Только после этого к своим обязанностям приступил и подошедший православный батюшка.
В апреле 1842 года бабушка поэта, Е.А. Арсеньева добилась у императора разрешения перезахоронить прах Михаила Юрьевича в родовом селе Лермонтовых Тарханы, что в Пензенской губернии.
Вернёмся, однако, в Пятигорск.
Мартынов и Глебов были арестованы Ильяшенковым ещё вечером 15 июля, а утром 16 июля был арестован и Васильчиков. В тот же день Ильяшенков информировал Граббе о произошедшей дуэли и назначил Следственную комиссию под председательством плац-майора Пятигорска подполковника Ф.Ф. Унтилова. По настоянию Траскина в состав Следственной комиссии был включён жандармский подполковник А.Н. Кушинников, который осуществлял секретный надзор за офицерами на водах во время летнего сезона 1841 года.
Хотя комиссия сразу же приступила к работе и были допрошены Глебов и Васильчиков, Траскин время от времени вмешивался в работу комиссии, сам допрашивал подследственных и даже корректировал их ответы.
Надо отметить, что арестованные не были изолированы друг от друга, так как Глебов и Васильчиков находились на городской гауптвахте и свободно общались друг с другом, а Мартынов, сидевший в городской тюрьме, мог беспрепятственно с ними переписываться. Так что у всех подследственных была возможность скоординировать свои показания, чем они и воспользовались, так как на вопросы, представленные им Следственной комиссией 17 июля, они дали достаточно согласованные показания.
В своих ответах подследственные умышленно отклонялись от истины, о многом вообще умалчивали и всячески старались приуменьшить свою вину и облегчить свою участь, но Следственная комиссия удовлетворилась их ответами, которые не подвергла детальной проверке.
Следственная комиссия справилась со своей задачей довольно быстро и уже 30 июля завершила свою работу, передав дело Ильяшенкову, который 11 августа отправил дело главе гражданской администрации на Северном Кавказе И.П. Хомутову. Вскоре Хомутов вернул дело Ильяшенкову, указав, что материалы в отношении Мартынова и Васильчикова следует передать в Пятигорский окружной суд, так как эти лица проходят по гражданскому ведомству. [Мартынов ещё в феврале 1841 года подал в отставку].
В конце августа Ильяшенков передал дела Мартынова и Васильчикова в окружной суд, а все материалы следствия отправил генералу Граббе, чтобы тот решил судьбу Глебова.
Пятигорский окружной суд начал рассматривать дела Мартынова и Васильчикова в сентябре, и вскоре им были переданы новые опросные листы. В частности, суд заинтересовался вопросом, а не было ли в данном случае нарушения правил проведения дуэлей?
Неизвестно, чем бы закончились труды местных судей, но тут из Петербурга пришло распоряжение Николая I о немедленной передаче всех троих подследственных военному суду
"с тем, чтобы судное дело было окончено немедленно и представлено на конфирмацию установленным порядком".
Военный суд, начавшийся 27 сентября, работал быстро и не стал копаться в показаниях свидетелей, удовлетворившись материалами и выводами Следственной комиссии, так что уже 30 сентября был оглашён приговор:
Мартынов был признан виновным в участии в дуэли, приведшей к смерти Лермонтова, а Васильчиков и Глебов признаны виновными в том, что были секундантами на дуэли и не донесли о ней. Все трое были приговорены к "лишению чинов и прав состояния". Им был зачитан приговор, и дело ушло по инстанциям на Высочайшее утверждение, а подсудимые пока остались на свободе.
В Петербурге генерал-аудитор Военного министерства А.И. Ноинский составил подробный доклад обо всех обстоятельствах этого дела, объективно охарактеризовав всех участников дуэли, отметив, что острот и шуток Лермонтова, оскорбивших Мартынова, никто не слышал.
Доклад Ноинского поступил к Николаю I 3 января 1842 году, который в тот же день вынес очень мягкий приговор с формулировкой, которую я уже приводил в начале этого очерка.
Мартынов
П.К. Мартьянов был одним из первых исследователей последней дуэли Лермонтова. Он записал свидетельства многих современников и участников тех событий. Вот как он характеризует Мартынова:
"Отставной майор Гребенского казачьего полка Н.С. Мартынов, "счастливый несчастливец", как метко охарактеризовал его Лермонтов В.И. Чиляеву, был красивый и статный мужчина, выделявшийся из круга молодежи теми физическими достоинствами, которые так нравятся женщинам, а именно: высоким ростом, выразительными чертами лица и стройностью фигуры... Он одевался чрезвычайно оригинально и разнообразно... Одно в нём не изменялось: это то, что рукава его черкески для придания фигуре особого молодечества были всегда засучены, да за поясом торчал кинжал. Все это проделывалось с целью нравиться женщинам. Женщины были его кумиром, и для них он занимался собою, по целым часам просиживая перед зеркалом, бреясь, подстригаясь, холя свои ногти или придавая физиономии более чарующий вид разными косметическими средствами... Его заедало самолюбие и чванство. Эгоистический и обидчивый до щепетильности, он считал себя по своим светским успехам стоящим выше других и раздражался на каждого, кто не гладил его по головке".
Первый биограф Лермонтова П.А. Висковатый так характеризует Мартынова:
"В сущности, добродушный человек, он, при огромном самолюбии, особенно, когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления. Уязвить же самолюбие его было очень нетрудно. Он приехал на Кавказ, будучи офицером Кавалергардского полка, и был уверен, что всех удивит своею храбростью, что сделает блестящую карьеру. Он только и думал о блестящих наградах".
Но, увы, военная карьера Мартынова не так удалась, как ему хотелось, хотя он и дослужился до майора, а Лермонтов был всего лишь поручиком.
Не следует считать Мартынова глупым или слишком ограниченным человеком. Нет, он был неплохо образован, обладал определёнными литературными способностями и писал стихи "не хуже лермонтовских". По свидетельству декабриста Н.И. Лорера, Мартынов имел прекрасное светское образование.
Лермонтов – Мартынов: дуэль, вопросов о которой больше, чем ответов. Часть II
(Окончание следует)
