Провал "Чайки"
Незадолго до премьеры Антон Павлович писал из Мелихова:
"Около 6-го – жажда славы повлечет меня в Северную Пальмиру на репетиции моей "Чайки". Предполагается, что эта пьеса пойдет 17-го октября в бенефис Левкеевой, причем роль героини семнадцати лет, тоненькой барышни, будет играть сама бенефициантка".
Следует заметить, что Левкеева была очень толста, с усиками на губах и отличалась последнее время в ролях комических старух, так что на ее бенефис собралась довольно специфическая публика, настроенная посмеяться над незамысловатыми шутками, а ей предложили... отнюдь не комедию и не водевиль, а "Чайку". На такое опасное несоответствие спектакля и ожиданий публики тогда почти никто не обратил серьезного внимания, включая самого Антона Павловича.
По мере репетиций настроение у Чехова падало, так что во время последней репетиции он усиленно пил содовую воду, в антрактах сильно ругался с актерами и имел нездоровый вид, на что тоже никто не обратил особого внимания.
На спектакль собралась специфическая бенефисная публика, которая заплатила свои деньги, и немалые, за зрелище любимой комической актрисы в соответствующих амплуа, и ей не было никакого дела до высокой драматургии. Поклонников творчества Чехова здесь было совсем мало. И вот такой публике показали тонкую и лиричную пьесу. Актеру также оказались не на высоте. Публика почти сразу же стала испытывать большое разочарование в увиденном – ведь ожидала она совсем другого зрелища. В зале начались разговоры и послышались неуместные реплики. Дальше – больше. В самых трогательных местах публика хохотала, недоумевала, и все закончилось дружным шипением зала.
Это был полный провал.
Заголовки газет на следующий день кричали:
"Вчерашнее юбилейное торжество омрачено было беспримерным скандалом. Такого головокружительного падения пьесы мы не запомним..."
"Давно не приходилось присутствовать при таком полном провале".
"Чехова "Чайка" погибла: ее убило единогласное шиканье всей публики. Точно миллионы пчел, ос и шмелей наполнили воздух зрительного зала - до того сильно и ядовито было шипенье..."
Этот провал был поздней осенью 1896 года, а уже весной следующего года Антон Павлович лежал в московской клинике с явными признаками чахотки.
В записной книжке Горького сохранился интересный набросок о Чехове:
"Дамы "разворачивались" пред ним, изгибались, показывая все свои округлости, делали масленые глазки, прискорбно спрашивали:
"Антон Павлович, отчего вы так грустно пишете о любви?"
Покашливая, пощипывая бородку, он отвечал неожиданными вопросами:
"Вы бывали в Миргороде?"
"Это - где?"
"В Полтавской губернии. Помните Гоголя "Миргород"?"
"Ах, значит, это не выдумал Гоголь?"
"Гоголь никогда ничего не выдумывал".
"А... а "Вий"?"
Но, не касаясь "Вия", Антон Павлович пресерьезно рассказывал, что Миргород знаменит своей лужей во всем мире и что смотреть на нее приезжают люди из всех государств Европы:
"У них, в Европе, нет городов с такими лужами на площади..."
Некто Санин прислал Антону Павловичу следующую реакцию Толстого на творчество Чехова:
"Толстому не понравился мой любимейший "Дядя Ваня", хотя он очень чтит и ценит Вас как писателя.
"Где драма?! –
вопил гениальный писатель, -
в чем она, пьеса топчется на одном месте!.."
Затем Толстой заявил, что Астров и дядя Ваня - дрянь люди, бездельники, бегущие от дела в деревню, как место спасения... На эту тему он говорил много..."
На репетициях "Чайки" Чехов возражал, чтобы за сценой квакали лягушки и трещали стрекозы. Недовольным голосом однажды он спросил:
"Зачем это?"
Мейерхольд ответил:
"Реально!"
Антон Павлович усмехнулся:
"Реально... Сцена - искусство. У Крамского есть одна жанровая картина, на которой великолепно изображены лица. Что, если на одном из лиц вырезать нос и вставить живой? Нос "реальный", а картина-то испорчена..."
Иногда Чехов говорил своим друзьям:
"Меня ведь женщины не любят... Меня все считают насмешником, юмористом, а это неверно..."
Антон Павлович неоднократно говорил, что
"у русского человека настоящая беседа, по душе, всегда приходится после полуночи".
После неожиданного для Антона Павловича успеха "Иванова", Чехова изрядно славили в Петербурге, о чем он потом писал:
"И Шекспиру не приходилось слышать тех речей, какие прослышал я!"
Однажды Чехов с Яворской и Щепкиной-Куперник оказался у фотографа. Дамы фотографировались и порознь, и вместе, очень развеселились и решили сняться втроем. Т.Л. Щепкина-Куперник вспоминала:
"Мы долго усаживались, хохотали, и когда фотограф сказал "смотрите в аппарат", - Антон Павлович отвернулся и сделал каменное лицо, а мы все не могли успокоиться, смеясь, приставали к нему с чем-то - и в результате получилась такая карточка, что Чехов ее окрестил "Искушение св. Антония".
Свою сестру, Марью Павловну, Антон Павлович ласково называл Ма-Па.
Антон Павлович никогда не любил громких фраз, он не говорил о "служении народу", а о патриотизме он писал так:
"Хорош белый свет - одно только не хорошо: мы. Как мало в нас
справедливости! Как плохо мы понимаем патриотизм! Пьяный, истасканный, забулдыга-муж любит свою жену и детей - но что толку в этой любви? Мы, говорят в газетах, любим нашу родину - но в чем выражается эта любовь! Вместо знаний - нахальство и самомнение паче меры, вместо труда - лень и
свинство, справедливости нет... Работать надо - а все остальное к черту! Главное – быть справедливым, а все остальное приложится".
О медицине Чехов шутя говорил, что это
"его законная жена, тогда как литература – любовница".
Чехов не только лечил своих пациентов, но и снабжал их лекарствами, тратя на это довольно значительные по тем временам деньги.
Кумой Антон Павлович стал звать Щепкину-Куперник после того как крестил с ней дочку своего соседа Шаховского. При этом он уверял ее, что нарочно крестил с ней, так как иначе она бы заставила его на ней жениться. Ведь в то время браки между кумовьями были запрещены. Чехов объяснял ей, что им никак нельзя жениться, т.к. он писатель, и она писательница, и они
"непременно стали бы грызться".
Когда у князя А.И. Урусова (1843-1900), знаменитого адвоката и литературного критика, попросили его фотографию для какого-то благотворительного сборника, он на ней написал:
"Lisez Flaubert!" ("Читайте Флобера!")
Подражая Урусову, Антон Павлович поставил у себя на камине фотографию Щепкиной-Куперник в бальном платье и с веером в руке и надписал на нем:
"Lisez Schepkin-Coupernic!" ("Читайте Щепкину-Куперник!")
В Мелихове у Чехова жили две таксы: Хина Марковна (другое прозвище "рыжая корова") и Бром Исаич (другое прозвище "царский вагон"). Хину Антон Павлович называл страдалицей из-за ее сильного ожирения и уговаривал ее лечь в больницу:
"Там-ба-б вам-ба-б полегчало-ба-б!"
Про Брома Чехов говорил, что у него глаза Левитана – они были темные и скорбные.
(Продолжение следует)
