Денис Иванович Фонвизин в Европе. Часть VII


Ворчалка № 431 от 15.07.2007 г.


Видел Фонвизин в Париже множество других знаменитых людей, но общее впечатление от этих встреч осталось крайне негативным:
"Я в них столько же обманулся, как и во всей Франции. Все они, выключая весьма малое число, не только не заслуживают почтения, но достойны презрения. Высокомерие, зависть и коварство составляют их главный характер. Сказывают, что в старину авторы вели войну между собою не иначе, как критикуя один другого сочинения; а ныне не только трогают честь язвительными ругательствами, но рады погубить друг друга вовсе, как какие-нибудь звери. И действительно, мало в них человеческого. Всякий ученый есть гонитель всех тех, кои розно с ним думают или сочинения его не находят совершенными".



И совсем уж неожиданным оказывается вывод Фонвизина:
"Не могу вам довольно изъяснить, какими скаредами нашел я в натуре тех людей, коих сочинения вселили в меня душевное к ним почтение".



Вот так огульно Денис Иванович обругал почти всех французских просветителей и ученых.



Вот, например, как Фонвизин описывает свои впечатления о д’Аламбере:
"Я воображал лицо важное, почтенное, а нашел премерзкую фигуру и преподленькую физиономию. Д'Аламберы, Дидероты [это Фонвизин о Дидро] в своем роде такие же шарлатаны, каких видал я каждый день на бульваре".
Вот и все, что нашел нужным сказать Фонвизин об этом выдающемся ученом!



Отдельно пишет Фонвизин о своих литературных знакомствах, которые несколько примиряли его с Парижем, но и им изрядно достается от нашего путешественника:
"Мармонтель, Томас [это Антуан Тома (1732-1785), известный в свое время писатель] и еще некоторые ходят ко мне в дом; люди умные, но большая часть врали. Исключая Томаса, который кажется мне кротким и честным человеком, почти все прочие таковы, что гораздо приятнее читать их сочинения, нежели слышать их разговоры. Самолюбие в них такое, что не только думают о себе, как о людях, достойных алтарей, но и бесстыдно сами о себе говорят, что они умом и творениями своими приобрели бессмертную славу. Помнишь, какого мнения был о себе наш Сумароков и что он о своих достоинствах говаривал? Здесь все Сумароковы: разница только та, что здешние смешнее, потому что вид на них гораздо важнее".



В письме к Панину Фонвизин находит дополнительную характеристику для французских деятелей науки и искусства:
"Весьма учтивое и приятельское их со мною обхождение не ослепило глаз моих на их пороки... нашел я почти во всех других много высокомерия, лжи, корыстолюбия и подлейшей лести. Конечно, ни одни из них не поколеблется сделать презрительнейшую подлость для корысти или тщеславия. Я не нахожу, что б в свете так мало друг на друга походило, как философия на философов".



Но когда эти же люди, узнав от русских парижан, что Денис Иванович – русский литератор, пригласили Фонвизина на ежегодное собрание литераторов, он с удовольствием согласился. Вместе с Фонвизиным на это собрание были приглашены Бенджамин Франклин и какой-то английский физик.



Фонвизин на этом собрании сделал сообщение о свойствах русского языка. А гордился Денис Иванович данным приглашением больше, чем юный пионер – красным галстуком. Это легко увидеть из множества мелких фактов, например, Фонвизин гордится тем, что его очень учтиво принимали, а о собрании была даже публикация в газете с упоминанием его фамилии [газета прилагается].
Председателю собрания господину Бланшери так понравился доклад Фонвизина, что он пригласил его и на следующий год:
"Я посылаю его письмо, чтоб ты видела, в каком почтительном тоне ученый народ со мною обращается", -
по-мальчишески гордится Фонвизин. Мол, знай наших!



Получается, что хоть и подлецы все эти французы, но любая их похвала, даже мелкая, очень лестна Денису Ивановичу. А было их, судя по всему, не слишком-то и много.



Но все же и здесь насмешливость Фонвизина берет свое, и он трезво пишет:
"Кроме охоты моей к литературе, имею я в их глазах другой мерит [достоинство], а именно, покупаю книги, езжу в карете и живу домом, то есть можно прийти ко мне обедать. Сие достоинство весьма принадлежит к литературе, ибо ученые люди любят, чтоб их почитали и кормили".



Но так пишет Денис Иванович своей сестре, а Панину о своем посещении ежегодного собрания французских писателей Фонвизин сообщает очень кратко. Для крупного вельможи сей факт не слишком важен.



Завершая рассказ об интересных встречах Фонвизина в Париже, придется рассказать и о Руссо, с которым наш путешественник так и не встретился, но не по своей вине.



Уже была договоренность о встрече Фонвизина и Руссо, и назначена дата этой встречи, но за день до этого Фонвизину сообщили, что Руссо пропал и уже два дня не ночевал дома. Жена вся в страхе и в слезах. Она боялась, не посадили ли Руссо в тюрьму, но вскоре пришло сообщение о смерти Руссо в деревне у своего приятеля, и стали известны подробности его исчезновения.



Оказывается, Руссо писал мемуары, весьма откровенные, и хотел их оставить своей жене, чтобы она напечатала их после его смерти и имела от этого верный доход. Он предупредил жену, что мемуары нельзя печатать до его смерти, так как это может его погубить, но жадная женщина решила, что ждать придется очень долго. Поэтому она позволила снять копию мемуаров в те часы, когда ее муж спал или надолго отлучался из дому, и продала рукопись одному книгопродавцу за сто луидоров.



Вскоре Руссо получил письмо от издателя из Голландии, который сообщал, что приобрел рукопись мемуаров Руссо и интересуется, на какой бумаге и каким шрифтом ее печатать.



Руссо страшно перепугался и умолял издателя не публиковать рукопись мемуаров до его скорой смерти, но все было тщетно. Книгу напечатали, и ее экземпляры появились в Париже, где власти стремились конфисковать все поступившие экземпляры, правда, с очень небольшим успехом.



Руссо был разгневан на свою жену за ее жадность и вероломство. Кроме того, он опасался реакции властей и влиятельных лиц, многие из которых представали на страницах мемуаров не в самом приглядном виде. Поэтому он в страхе бежал из Парижа верст за пятьдесят в деревню Ermonovill, где и укрылся у своего приятеля маркиза Жерардена [Фонвизин не знал тогда имени маркиза], а вскоре, по слухам, и покончил жизнь самоубийством. Сестре Фонвизин сообщает, что Руссо зарезал или заколол себя, но в письме Панину уже говорится о принятии яда.



Фонвизин сильно осуждает жену Руссо и винит ее в преждевременной смерти великого человека.
Он также сообщает, что известный скульптор Гудон выехал из Парижа для снятия посмертной маски Руссо.



Фонвизин сокрушается:
"Итак, судьба не велела мне видеть славного Руссо! Твоя, однако ж, правда, что чуть ли он не всех почтеннее и честнее из господ философов нынешнего века. По крайней мере, бескорыстие его было строжайшее. Я так зол на жену его, что если б был судья, то бы велел ее повесить".



В письме к Панину Денис Иванович очень пространно описывает последние часы жизни Руссо, и делает это в духе чистого сентиментализма. Вот как Фонвизин описывает кончину Руссо:
"По возвращении его [Руссо] в дом хозяева приметили в нем необычайную бледность и хотели ему помочь, но он отвечал, что ни в какой помочи нужды не имеет, и, взяв за руку жену свою, просил позволения идти с нею в свою комнату, имея сказать ей нечто важное. Оставшись с нею, обнял ее, как человек, который расстается навсегда. Потом, отворив окно, смотрел на небо, говоря жене своей в превеликом исступлении, что он пронзается величеством создателя, смотря на прекрасное зрелище природы. Несколько минут продолжалось сие исступление, и потом упал мертвый".



Следует отметить, что версия последних дней жизни Руссо, изложенная Фонвизиным, несколько отличается от описания его смерти в научных биографиях Руссо. Впрочем, уважаемые читатели, возможность найти эти различия я предоставляю вам сделать самостоятельно, если, конечно, такая работа доставит вам какое-нибудь удовольствие.



(Продолжение следует)



©Виталий Киселев (Старый Ворчун)
abhoc@abhoc.com