А.П. Чехов: взгляд со стороны, анекдоты, высказывания, вып. 4


Ворчалка № 384 от 06.08.2006 г.


В одной частной беседе о литературном творчестве А.П. выразился так:
"Надо писать то, что видишь, то, что чувствуешь, правдиво, искренно. Меня часто спрашивают, что я хотел сказать тем или другим рассказом. На эти вопросы я не отвечаю никогда. Я ничего не хочу сказать. Мое дело писать, а не учить! И я могу писать про все, что вам угодно. Скажите мне написать про эту бутылку, и будет рассказ под таким заглавием: "Бутылка". Не надо "мыслей". Живые, правдивые образы создают мысль, а мысль не создаст образа".
Когда ему возразили, что у литературных произведений должна быть идеологическая направленность, а писатель - не щебечущая птица, А.П. стал развивать свои мысли:
"Да, писатель это не птица, которая щебечет. Но кто же вам говорит, что я хочу, чтобы он щебетал? Если я живу, думаю, борюсь, страдаю, то все это отражается на том, что я пишу. Зачем мне слова: идея, идеал? Если я талантливый писатель, я все-таки не учитель, не проповедник, не пропагандист. Я правдиво, то есть художественно, опишу вам жизнь, и вы увидите в ней то, чего раньше не видали, не замечали: ее отклонение от нормы, ее противоречия..."



У А.П. был какой-то затянутый и невнятный роман с Л.А. Авиловой, которая оставила несколько любопытных наблюдений о нашем герое.

При первой встрече она заметила, что

"глаза у Чехова с внешней стороны точно с прищипочкой [так у автора], а крахмальный воротник хомутом, и галстук некрасивый".



В одну из последних встреч А.П. сказал ей:
"Если бы я женился, я бы предложил жене... Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности... и возмутительной бесцеремонности".



Авилова отмечает, что А.П. никогда не хохотал (хотя был очень веселым человеком) и не возвышал голоса.



Однажды за столом А.П. обратил внимание на эполеты какого-то военного и очень развеселился. Он стал уверять Авилову, что с такими эполетами он был бы счастливейшим человеком на свете. А.П. утверждал:
"Как бы меня женщины любили! Влюблялись бы без числа! Я знаю!"



У А.П. была печать, которой он запечатывал свои письма. Тогда на кусочке сургуча появлялась надпись:
"Одинокому везде пустыня".



Незадолго до смерти Чехова у Авиловой произошла встреча с Л.Н. Толстым, когда она возвращалась из клиники после посещения А.П.
Толстой поздоровался с ней и произнес:
"Как же, как же, я знал, что он заболел, но думал, что к нему никого не допускают. Завтра же пойду его навестить".
Авилова обрадовалась:
"Пойдите, Лев Николаевич. Он будет ряд. Я знаю, что он вас очень любит".
На что Толстой добавил:
"И я его люблю, но не понимаю, зачем он пишет пьесы".



Одно время Чехова очень интересовала каторга, и он стал собираться на Сахалин. Про каторгу А.П. говорил, что
"ее надо видеть, непременно видеть, изучить самому. В ней, может быть, одна из самых ужасных нелепостей, до которых мог додуматься человек со своими условными понятиями о жизни и правде".



Молодым писателем Чеховым очень заинтересовался известный поэт Яков Полонский и захотел с ним познакомиться. Знакомые привезли Чехова на один из журфиксов у Полонского, но при представлении его фамилия прозвучала очень невнятно, что-то похожее на "Чижов", так что никто не обратил на него никакого внимания. Весь вечер А.П. просидел в уголке и недоумевал, зачем он понадобился Полонскому, и зачем знакомые уверяли его, что он ему очень интересен.

При прощании Полонский захотел оказать какую-нибудь любезность незаметному гостю и сказал:

"Вы, все-таки меня не забывайте, захаживайте когда-нибудь, ведь мы с вами, кажется, и прежде встречались, ведь ваша фамилия Чижиков?"
А.П. возразил:
"Нет, Чехов".
Полонский от смущения даже всплеснул руками и закричал:
"Батюшки, что же вы нам раньше-то этого не сказали!"



В.Н. Ладыженский утверждал, что А.П. предчувствовал провал постановки "Чайки" в Александринском театре. Он будто бы звал его в Петербург:
"Поедем смотреть, как провалится моя пьеса, недаром ставится она в день крушения поезда". [17 октября]
На возражение, что такая интересная и поэтичная вещь не должна провалиться, А.П. возражал:
"Напротив, должна, непременно должна! Дело в том, что большинство актеров играет по шаблону. Один будет стараться представлять писателя, значит, может быть, и загримируется кем-нибудь из известных литераторов и будет его передразнивать. У них если на сцене военный, то непременно поднимает плечи и хлопает каблуками, чего не делают в жизни военные. Большой, вдохновенный талант - редкость, а о передаче настроения моей пьесы не позаботятся".



Вначале Чехову очень не нравилось в Ялте, куда он попал "не по своей воле". А.П. говорил своей сестре:
"Тебе нравится моя дача и садик, ведь нравится? А между тем это моя тюрьма, самая обыкновенная тюрьма, вроде Петропавловской крепости. Разница только в том, что Петропавловская крепость сырая, а эта сухая".



Незадолго до смерти Чехова его сестра Мария Павловна призналась, что долго не могла привыкнуть к Ялте, а теперь ей все здесь дорого. А.П. грустно улыбнулся:
"Вот так не любя замуж выходят. Сначала не нравится, а потом привыкают!"



Широко известно, что А.П. испытывал почти панический ужас перед торжественными выступлениями. Характерной иллюстрацией этого страха является история с приездом Д.В. Григоровича в Москву после празднования его юбилея в Петербурге. Издатель "Русской мысли" В.М. Лавров решил устроить малый юбилей маститого писателя, украшением которого должна была быть речь А.П. Это подразумевалось естественным, ведь именно Григорович первым обратил внимание на талант юного Чехонте и написал знаменитое письмо Суворину.

Когда А.П. узнал об этом, он весь день ходил мрачнее тучи и даже огрызался, но к вечеру отошел. Он ходил из угла в угол и бормотал отрывки из воображаемой речи:

"Глубокоуважаемый и досточтимый писатель! Мы собрались здесь тесной семьей..."
Пауза, потом опять:
"Наша дружная писательская семья в вашем лице, глубокочтимый..."
И.Н. Потапенко спросил у Чехова:
"Что это ты?"
А.П. неожиданно ответил:
"А это я из твоей речи, которую ты скажешь на обеде в честь Григоровича".
Потапенко удивился:
"Почему же из моей? Ты бы лучше из своей что-нибудь".
А.П. спокойно объяснил:
"Так я же завтра уезжаю в Мелихово".
Тут уж Потапенко окончательно возмутился:
"Как же так? Григорович, его письмо... Такие отношения... Наконец, разочарование Лаврова и всех прочих..."
Тогда А.П. начал приводить свои доводы:
"Ведь это же понятно. Я был открыт Григоровичем и, следовательно, должен сказать речь. Не просто говорить что-нибудь, а именно речь. И при этом непременно о том, как он меня открыл. Иначе же будет нелюбезно. Голос мой должен дрожать и глаза наполниться слезами. Я, положим, этой речи не скажу, меня долго будут толкать в бок, я все-таки не скажу, потому что не умею. Но встанет Лавров - и расскажет, как Григорович меня открыл. Тогда подымется сам Григорович, подойдет ко мне, протянет руки и заключит меня в объятия, и будет плакать от умиления. Старые писатели любят поплакать. Ну, это его дело, но самое главное, что и я должен буду плакать, а я этого не умею. Словом, я не оправдаю ничьих надежд. Ведь ты же на себе испытал, что значит не плакать от умиления".
За два дня до приезда Григоровича Чехов собрал свои вещи и уехал в деревню. Лавров очень расстроился, но обед в честь Григоровича состоялся, и все обошлось. Правда, Потапенко попытался произнести речь, но быстро сбился и стал объяснять отсутствие на обеде Чехова. Но тут ему на выручку пришел юбиляр. Григорович встал и начал рассказывать о том, как он открыл талант Чехова, о своих письмах по этому поводу и т.д.



(Продолжение следует)